Мы их никогда не забудем! Виталий Шевченко
Дом неожиданно вырос из тумана. Еще мгновение назад его не было видно, а теперь мимо не пройдешь, настойчиво тянет сюда занывшее сердце.
Вот и эти до боли знакомые девять ступенек вверх, потом облупленная дверь, за которой расположен вестибюль, в правом углу стоит небольшой венский диван. Если на него сесть, то с этого места хорошо видно улицу, людей, которые по ней бредут в разные стороны. Правда, тогда находился вокруг забор и увидеть отсюда можно было только крыши…
В следующей комнате притаился в углу рояль. Здесь о н и музицировали по вечерам. Поднимаю крышку и задумчиво смотрю на клавиши. Этюды Шопена, полонез Огинского, фантазии Листа и за всем этим их милые девичьи лица, обращенные к слушателю.
Самая младшая всегда так старалась, что у нее даже язычок высовывался от усердия.
Дверь в залу приоткрыта и оттуда доносится тихий говор и смех.
- Как доложить о вас? – спрашивает невесть откуда взявшийся дворецкий.
- Так и доложите… поэт… - от смущения голос немного хрипловат.
Кажется, впервые назвал себя поэтом. Не слишком ли самонадеянно с твоей стороны?
А уже от дверей разрешительно кивает головой дворецкий.
Вхожу, в углу залы под стеной большой письменный стол, сверху обтянутый темно-зеленым сукном. Вокруг него расположилось все семейство, они с интересом смотрят на меня.
Глава семьи отложил в сторону книгу, серенький томик Салтыкова-Щедрина.
- Как же, как же – наслышаны о вас! – негромко обращается он ко мне, мягко улыбаясь навстречу своей доброй улыбкой.
Откуда-то сверху на них падает яркий свет и поэтому каждый отчетливо виден, как на ладони. Все дочери в скромных беленьких блузах и темных юбках и острижены одинаково. Мать, сдвинув на лоб тяжелые роговые очки, смотрит недоверчиво и свысока, а мальчик в защитного цвета гимнастерке, их сын, увлеченно возится с какими-то игрушками.
- Благодарю Вас, Ваше Величество! – от смущения запинаюсь.
- Садитесь, сударь! – небрежным движением руки он указывает на пустующее рядом кресло. Присаживаюсь на краешек.
- Не хотите ли чаю? – спрашивает он.
- Благодарю, Ваше Величество! – повторяю я. - Как вам будет угодно.
Отец семейства делает кому-то знак и передо мной вырастает чашка вкусно пахнущего чая.
- Нам понравилась ваша поэма об Иисусе, - продолжает он, - особенно то место, где вы пишете о неизбежности возмездия.
Мягкая улыбка покидает его лицо, он задумчиво смотрит перед собой, рассеянно постукивая пальцами по подлокотнику кресла.
Самая младшая из дочерей, она ближе всех ко мне, смущенно вспыхивает:
- А мне понравилась ваша поэма о любви. Скажите, молодой человек, неужели они никогда не встретятся?
Я запинаюсь и молчу, глядя на раскрасневшуюся княжну, не хочу ее расстраивать.
Здесь за спиной отца вырастает фигура камердинера и он что-то шепчет ему на ухо.
- Нет, - голос императора сух, - я не принимаю, откажите ему. Да, - добавляет он, - и фон Граббе, коль он соизволит явиться.
Все за столом серьезно смотрят на него, даже мальчик поднял голову от своей игры.
- Папа, - звонко спрашивает он, - а комиссаров?
За столом смущаются, а мать, оторвавшись от шитья, строго журит сына:
- Фи, мон шер, возьмите себя в руки!
Старшая дочь садится за рояль, прикасается к клавишам и комната наполняется грустной, бередящей душу мелодией.
Господи, почему ты их не уберег?
Мне пора уходить, я встаю и прощаюсь.
- Вы уже уходите? – расстроено морщит носик младшая дочь.
Я киваю, да, к сожалению, пора.
На пороге оглядываюсь, все они смотрят мне вслед. Даже императрица.
Вновь я в той комнате, где сиротливо темнеет в углу небольшой диван, те же привычные девять ступенек, на прощанье, как доброму знакомому, кивает мне дворецкий, захлопывая за мною дверь.
Вот я и на улице, отхожу от дома, оглядываюсь, он вновь растворяется в тумане, еще шаг, другой и ничего нельзя будет разобрать. Вижу, как на втором этаже в окнах гостиной слабо мерцает свет. Они еще там.