Авангардная поэзия Марины Матвеевой

Авангардная поэзия Марины Матвеевой выделяется из общего ряда женской поэзии. Такие книги – настоящее сокровище для родной речи.

1. ПОЭЗИИ ДЕРЗКОЕ ДЕЛО


Сколько дано было определений счастью! И можно давать ещё и ещё. Но никогда ни одна женщина не будет полностью счастлива без любви, даже если она реализована в другой сфере. Втайне она всегда будет мечтать о разделённом чувстве и семейном гнёздышке. Это заложено генетически, как программа, у неё в подсознании и проявляется у кого как. Иногда – у нереализованных женщин – даже мужененавистничеством. Но лирическая героиня сборника авангардной поэзии Марины Матвеевой «Теорема слова» (Симферополь) этой фобией никогда не страдала. Страдает она скорее... любовью.


Как ещё ты выносишь любовную тему,
о, читатель? – и тискали, и выжимали
до граммулины, и ковыряли иголкой,
и пластали, как злые студенты – лягушку...


Потерпи же, милый, ещё немного: на этот раз стоит, уверяю!
Почему героиня страдает – неразделённая любовь, что ли? Вовсе нет. Для неё это вроде диагноза. Невыносимая, поглощающая страсть к человеку, которого она не может уважать как личность («О, пытка нежностью!../ ...Хоть после сразу хочется убить/ создателя блаженного кошмара», «Тяжко быть вместе, с кем чуешь: расслабишься чуть – / как из него – килограммами – жабы и змеи...»). А значит, не может и... любить его в полном смысле этого слова. «Инфекция поцелуев... Ласки плесень...» – вот какие слова она подбирает для описания встречи! А настоящая любовь всё-таки проявляется в равновесии, чтобы и телесное, и духовное – всего поровну.
Героиня книги авангардной поэзии, разумеется, как женщина современная, эмансипированная пытается такой («гармонический») подход к чувству отрицать, что у неё получается очень эмоционально и убедительно: «А готовы ли мы к домашнести? / А готовы ли мы любить своих?». Ещё бы не получилось искусить читателя «приземлением» счастья до «привычного уюта», тапок и грелки! Ведь героиня, как и автор книги, тоже поэт и умеет нажать на нужную клавишу на клапане читательского сердца. Но от этого ей самой не легче, потому что убедить можно кого угодно и в чём угодно, а нашу «женскую программу» не обманешь.
Если бы чувство было неразделённым! Проблема состоит в том, что герой тоже любит. Вернее, только одну эту героиню он и любит, хотя имеет множество других подружек и всех равно презирает. Такой себе преуспевающий деловой супермен («Здоров, красив, богат, доволен жизнью...») с чувством превосходства по отношению к женщинам как к существам второго сорта.


Мне и помоет посуду, и – денег в обрез –
но разобьётся – достанет. Чем лучше, тем больше.
Прочие женщины – вещи, и только «под секс».
Если б не стала любимой – была бы такой же.


Казалось бы, чего тебе надо? Любят тебя, вдохновляются тобой как Музой, на руках носят. Что ты ещё от мужчины хочешь? А хочется, естественно, «всего и сразу»: и чтоб любовь была настоящая, и чтоб уважать любимого было за что. Другие кандидатуры при этом даже не рассматриваются – присутствуют в качестве статистов, недостойных внимания, на заднем плане поэтического «спектакля»: «Броситься в руки простому мальчику?», «Напрасно лезешь на душу мне ты, хомяк! / Грызи своё зерно и не мечтай меня».
Вот на этой завязке, на этом нерве и выстроена вся живая ткань сборника, вокруг этого, НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД, и вращаются все остальные темы стихотворений и поэм, помещённых в данной книге авангардной поэзии.


Только стишонки остались. Читатель-
нИца, как правило: страсти, надрывы...
Женское-преженское выходит...


Счастье – и как его понимать. Любовь – и можно ли любить «морального урода», от которого даже детей не хочется. И если не просто можно, а невозможно иначе, без этой любви («Как собакабитое либидко»), – тогда кем ты себя будешь считать? «...бабы-звери, волки-доброволки, выжившие выблядки любви...»
Честно говоря, если дело обстоит настолько... «диагностично», женщину очень хочется пожалеть.


Не всё ль равно, куда сходить с ума,
когда уже сошёл в чужую волю?..
...Когда шизолюбвия обнесла
своим налётом действия и строфы,
не всё ль равно, куда сходить с осла,
на вий или сразу на Голгофу.


Но она себя не жалеет («Я – Ничто с огромной буквы, сводня и рабыня «траха») и благородными красками не расписывает: «Я не хочу, – но умею – в баранку согнуть. / Тою, что «стерва», я быть не хочу, но – умею». Да что там – она прямо говорит о своем духовном сестринстве с теми, кого раньше сжигали на кострах: «Ножами – очи, кинжалом – тело, душа – заточка. / Коснешься только – тебя под «Гернику» распейзажит», «Что, испугались меня?! Лохматую, / в чёрных потёках ресниц оплавленных».
Но осмеиваемая ею самою «изуверка-совесть» мучает героиню беспощадными бессонницами: «Я променяла Христа на фавна – / и вот теперь я боюсь Христа». Это то чувство «Божьего страха», которое православные называют спасительным для души. Если ты боишься возмездия за то, что творишь, значит, ты понимаешь свою вину и ещё не потерянный человек. Отсюда, от этой «печки» страха Божьего обычно и начинают «плясать» в попытках преодолеть себя. Героиня книги тоже пытается если не преодолеть своё чувство, то хотя бы понять, так что же ей хочется и как поступить. С одной стороны, её «выворачивает» душевная нищета героя, его присутствие становится невыносимым. Одновременно она прекрасно понимает, что и сама немало способствует удержанию героя возле себя:


...и человек, заменивший разум, –
готов со мною гореть!.. Зачем?!!
Не потому ли, что я – кумирня
сама? и, ризою золота,
я заменила и ум, и мир тем,
кто в этот час не впустил Христа...


Т. е. не занялся переосмыслением своей жизни герой именно тогда и именно потому, что в это время предавался сладкой страсти с той, которая признается: «несъедобною быть не умею». Она ничуть не пытается «разбудить» героя, его душа ей давно стала ни к чему: «Мне мой сладкий тело радует – а душа его мне лишняя!», «Быть вместе – только прикасаться дном ко дну». Она неоднократно делает тщетные попытки избавиться от этой «зависимости», от страсти как «наркотика»: «Любовь – излечима! Анти- / депрессантами», «Брось горячо любимого просто так», «Лучше скучно, чем больно», – решила она». Но дилемма в том, что другого, «белого и пушистого», ей просто не надо, такой – герой не её романа.


Как хочется чего-то горностайного...
Не мёртвый мех – живое. Но у зверика
есть коготки и зубки – что Америка:
снаружи – белопушье, в пасти – тайный яд...


И этот яд, кажется, её очень привлекает. А хуже всего, что, пытаясь излечиться, «поумнеть», становишься «чудовищем среднего рода», «вещью». Спасаясь от «среднего рода», героиня каждый раз приходит к тому, от чего отталкивалась, и в самооправдании заявляет:


Теперь я знаю, что такое счастье.
Оно похоже на идиотизм.
Разумным хочешь быть – имей проблему...
Какие мысли, если хорошо?


Так какие же ещё мысли занимают героиню, когда ей больно? Переживанию каких проблем становится она открыта при болезненном освобождении от «наркотика» страсти?
Не поверите: даже политике. Ведь она же ещё и поэт – значит, глас народа. И политические страсти, раздирающие нас, нашли свое достойное отражение в одном из стихотворений: «Я опять лежу в постели с политическим врагом». Сосед «был ещё вчера «за это», а уже сегодня – нет». Тётя «выгнана была с работы лишь за то, что «не за то». Брата старшего избили...» Вот такой вот «тихий дом» гражданского общества! Впрочем, гражданская тема совокупно с личной позицией автора уже мелькала на втором плане в стихотворении о горностае, недаром этот «белый и пушистый» хищный зверёк сравнивался с Америкой.
В стихотворении, посвящённом маме, отчётливо просматривается социальная тематика. Во главу угла ставится всё-таки не личное благополучие, несмотря на декларируемый во многих авангардных стихах эгоцентризм, а старушка, «что, смиренно приклонясь на колотушку», стоит, «ни стыда уже не помня, ни конфуза». Её обходят, «чуть косинясь, интегрально улыбаясь», – и какие тонкие казуистические расчеты Кабинета министров способны без всякой моральной неловкости доказать теорему «средней» покупательской корзины! Тут уж без таинственных интегралов никак не обойтись. В результате «иксы, игреки, машины, деньги» оказываются «на других углах».
Но те же старушки в виде подъездных жандармов в другом стихотворении аж никак не вызывают симпатии. Как трудно обнаружить серую кошку в тёмной комнате – особенно если её там нет... Доказать соседкам, «что я пришла в 7.30 и одна, что жарю лук и мучаю гитару (нет, надо проще – слушаю попсу)», для героини бывает порой гораздо труднее. И о «надо проще» – весьма показательно:


Я читаю стихи, мне кричат: ничего не понять,
слишком умно, нежизненно, сложно и сложно и сложно.


Почему-то всем нам приходится с этим считаться. «Надо проще, граждане! Будьте ближе к народу! Пишете понятнее – народ вас не поймёт!» – А он и не обязан понимать во всём своём многоколичественном составе. Мы ведь не всегда пишем для него. Зачастую всё-таки для себя. Именно поэтому у каждого из нас свой круг читателей – смотря сколько граждан успели пройти через то же, что и мы, и стоят на пороге тех же мыслей. Чем меньше ты прошёл, тем больше у тебя круг читателей, включая старушек-жандармов. Хочешь при жизни быть народнее (в обоих смыслах), не переезжая в столицу, – меньше «проходи», за тобой могут не поспеть. Истина, не нуждающаяся в доказательствах. Хотя... у Марины Матвеевой и на это доказательство нашлось – в авангардном стихотворении «Луганск-Симферополь».


Килька и сырок у плебисцита –
вирусы мои. Хай будут сыты
те, кто мне познание умножит
на десяток килобайт из мира
сумок, тряпок, выгодной продажи...
А потом жуя и грустно скажут:
«Больше-то нам не о чем-то даже
Вам и рассказать... Хотите сыра?»


Если всё время писать для народа, можно не успеть высказать самое главное – то, что понял только ты. А вдруг окажется, что зря подстраивался? Выгодная-то продажа не способствует тяге к поэзии, даже к «народной». Людям, кроме «тряпок», порой поговорить не о чем – остальное не входит в круг их интересов. Так что пыжься – не пыжься... «НедоразвИтые души... Завидую. Белою./ Есть у вас панцирей плотно-сарделевых стрессоотвод».

Марина Матвеева здесь чётко отмежевывает свою героиню от людской «массы», хотя гораздо чаще поэт – это такой же человек, абсолютно обычный и обыденный. Но вот в чём она права: поэт – человек не просто без панциря, но даже со снятой кожей. Зато какие беспредельные возможности любви у того, кто всё чувствует в сотни раз больнее!


Завидуйте вы, ярмарка невест,
моей живой любви напропалую!..
Завидуйте, жевательницы дней...


С этой темой близка другая – о «малых городах», малой родине. «Есть иные малые города, / у которых будущее вампирят / города большие...» Все знакомы с ситуацией «утечки мозгов» и талантов: из малых городов – в большие, из больших – в столицу, из столицы – за рубеж. А те, кто остаётся, порой не в состоянии адекватно воспринимать вырывающихся из стандартных рамочек.


Да, ты такая – а тебя не любят...
«Ты – лучше всех! – решил недавно суд. –
А значит, быть тебе одной, как блюдо
с огромным тортом, сладким, словно блуд...
А рядом – что? Одни пустые чашки...


Не говорить, не общаться, изолироваться, лечь на дно и затаиться – просто-напросто безопаснее для жизни. Иначе со свету сживут. Родина – место, где выпадает честь «стать неродимой – достойницей местей,/ завистей, ревностей, сглазов и зла». «Крутится мещаночка-планета,/ потиху завидуя звезде…/ всё вертясь – чего б не упустить/ своего». А вокруг Солнца – бездна одиночества и неприятия. Потому что свет творчества для самого творца – «суть огонь, живущий изнутри», «адоворот / пламени, озноба, вспышек боли, /  черноты – навылет, напробой». Но и переезд не спасает, ведь пройдёт полгода – и будет «вытоптан, выпит свет необычья»:


...схватят и ревностно сделают «нашей»:
нашей, родимой, родин-н-ой, как стук
сердца сантехника с мыслью: «...параша...»


«Волчьими хвостами / мне разорили в горнице очаг / завистники. И намели метаний». Вот откуда депрессивно-маниакальное восприятие мира: «мир разверзает нутро свое псиное», «Будь я Карающей Дланью – так смыла бы / этот желудочно-грязный ковчег!». Не только любовь – вся жизнь воспринимается героиней как «садо» и «мазо». «Не бросайся в глаза мне, прекраснейший мир! – говорит она жизни. – ...отцепись с красотой. Убери / свои лапы в роскошестве звёздных перстней!». Не хочет она покупать себе спокойствие, соглашаясь попасться на наживку пейзажей – её это унижает. «А взамен – только солнышко да ветерок, / да улыбки ненужных, готовых прощать». Героине не нужны – поскольку непонятны – те, кто готовы простить ВСЁ. И Тот, Кто готов ВСЕХ простить. Отсюда эти страшные, кощунственные, жуткие строчки:


Зацени-ка молитовку русскую, Бог!
Как тебе эти доски, обрывки у ног?
Этот втоптанный ладан, разлитый елей?
И – за это! – сойди и меня пожалей!


Авангардная поэзия Марины Матвеевой вообще далеко не женская поэзия, хотя она о любви и «серпантине чувств». Это обнажённое и предъявленное нам живое сердце, в котором «в боли корежится бес». Любовь – страсть – гордыня – жертва – смирение – боль – бес. И всё сначала.


Да – шок. Да – кровь. Да – вспоротые пальцы.
Так чувствую. И буду так писать.
                              ...когда бы добренькие рожи
не выдавали чёрствость за покой,
когда б не ваша кожа носорожья,
«пушистые», я б не была – такой!


Чем же не устраивают автора «светлые, милые снаружи и бесчувственные внутри»? Слишком видит, что «задобрить» равносильно «удобрить», превратить в навозную кучу.


Чтоб молчали. Чтоб не раздражали.
Чтоб из-под розовых соплей «добра»
не резались циановые жала,
чтобы была вся наша жизнь – икра.


Отсюда же возникает и тема беззубой, лояльной, а по сути беспринципной поэзии: «Езжайте в Графоманьевский Посад / Слюнявского района». Недаром Марина Матвеева заявляет любителям «розовых соплей»: «И буду так писать». Так – в смысле шока и крови, т.е. обнажённости, вывернутости чувств.


То, отчего я плачу,
то для меня – стихи.
Плачу... Иссохни терньем,
сдержанность-пустота!
Есть у души мгновенья
росхриста-раскреста.


Она яростно спорит с канонами: «Мысль не размножается в неволе./ Но жиреет. Вот и любит нормы», «Показательной тюрьмою формы мы ещё и не таких заманим». И тех, кто готов постоять за свой выбор, за своё право отражать мир так, как они его видят, она считает достойными «глубинной чаши памяти потомства – / уже за то, что принимали бой!». Вот почему даже сложная по форме, но волнующая душу авангардная поэзия, по её мнению, является народной: «И-д-и вперед! Пусть явно не мессия, / иди в народ. Хоть там тебя не ждут». Не то чтобы Марина Матвеева не ценила других форм выражения чувств («Ори, Романтика: «Хочу – и буду!»), просто ей доступно понятие свободы выбора, а её оппонентам – нет.

Гражданская тема у Марины Матвеевой не сосредотачивается только на «бело-сине – оранжевой» гамме наблюдений политической карты Украины и на печалях одиночества и старости. Тема Отчизны воспроизводится авангардным поэтом во всей широте и приводит к нерадостным выводам:


Для будущих гробов качаю колыбель.
Зачем тебе страна с гражданскою войною?
...Зачем тебе? Беги! Я – Родина? Я – Мама?
Мне нужен – ренегат! Мне нужен – эмигрант!
...«Я за тебя умру!» А я тебя просила?


Может быть, отчасти взгляд автора обусловлен и тем, что она «зело ненужная» «за широту стихий расейских». Себя Марина Матвеева чувствует украинской Россией, страной внутри страны, и свою боль – «русской болью». Недаром для аналогии и описания переживаний своей героини Марина из всей истории выбрала образ русской царевны Софьи, сестры Петра I: «любой портрет бессилием силён, как "Софья в Новодевичьем"»... «Царевна! Помни! Мы ещё прорвёмся!».
Вообще у Марины Матвеевой удивительная и, похоже, единственная в своем роде параллель «русской боли» с отношением матери к собственной, но нелюбимой дочери – это для неё гораздо чувствительнее всех остальных ударов мира: «когда родная мать тебя не любит – / генетически. Всё остальное – чушь».


В конкретно-данный миг во всей Вселенной
не сущ никто, чтоб думал обо мне.
Ни мама, ни подруга, ни любимый...


Отчего возникает такое напряжение в отношениях, сказать трудно, но предположить можно. Матери любят, когда дети послушны. А какой послушностью может отличаться этот персонаж – некоронованная царевна поэзии?


...Видишь тонкие брови? То хлёсткие плети,
разбивавшие спины рабов в промежутке
меж указом на казнь и приказом на праздник,
меж примеркой наряда и милостью к нищим...


И, тем не менее, в творчестве Марины есть и украинский колорит. О новой подружке своего возлюбленного её героиня говорит: «Что ей ласки твои? Что букетики? «Шоб було!» – остальное – хоть в воду!». О соседках по купе: «Хай будут сыты». В мини-поэме «20-50», описывая экстаз красок, Марина Матвеева сравнивает его с украинской рубашкой: «за многоцветием – ах, вышиваночка!». И даже такое важное слово как «сердце» она называет по-украински: «Чем ты расплатишься, сэрдэнько?!» (именно так украинки называют любимых).
О своём же сердце сказано принципиально жёстко: «Родина… родина… родина(…) н-на! / – сердце – в себе похоронишь когда-то». Как и у царевны Софьи, у героини книги «смертно каждое «люблю», / как будто взято на прицел», оттого что «мир... позавидовал – и убил». Вероятно, общее с Софьей ещё и в том, что себя автор ощущает тоже присущей истории – только будущей, к тому же – истории литературы: «Я-то амфора – склеит историк, / и прославленным сделаю век», «в рифмованных последствиях её ещё поразбираются потомки» (о ломке совести).

Уверена – имя Марины Матвеевой действительно запомнится. Уж очень своеобразен поэтический голос у этого авангардного поэта: «в её руках / словесные сокровища несметны». Что это за сокровища?
Во-первых, богатый и многослойный язык, вместивший и творчески обыгрывающий:
– огромный культурный пласт мифологии и религии («аз не есмь. Не нужно азу ничего», «От Матфея, от Иоанна не отыщете многоточий», «нескончаемые, как кольца, безначальные, аки Троица», «ни Бог вокупе с аггелы Его»),
– русской сказки («Поцелуями спящей царевны не разбудить», «Ужьём коромысло вползает на руки», «безоглядно ныряя в котлы ощущений, и из них выходила – нова, молода»),
– летописей, былин и прочего фольклора («Господи!.. Как он растёт – кипарис! – / что наконечник копья Святогора», «О, Сирин! – печальная чёрная птица, / рождённая древнею русской тоской»).
Однако при этом Марина Матвеева очень современна («я нуждаюсь в услугах концерна «Черти», «очередной фуршет – и взглядов полынья», «ты купила у любви в рассрочку / на него поддельные права») и активно пользуется компьютерными, сетевыми и даже «уличными» эмоциональными словечками («Из наших кулибиных спетрить ковчег не сумеет никто»).
Абсолютно свободное, раскрепощенное владение языком (почувствуйте вкус выражения: «А боль подождет. За делами – примнётся»).
Какое естественное, ненапряженное дыхание и словотворение, авторские  неологизмы, все эти подсобные кирпичики суффиксов, словосращений и проч.: «Как можно верить этим календашкам», «чудных идолиц», «по волосам дожделивей дождя», «Даромхранительница Вы, порвите все мыслеграфии!», «штормят дыхания, цунамят взгляды», «зимняя Кришня», «попсовые дрыгни», «словодыр зашит словониточкой», «Великомученик, ты знаешь, мне тоже тихо», «зовущаяся длинным, умным, вкусным таким словеем», «седели и морщинели усердно», «этот – буддлив, а тот – христианен», «непролитые глазки всыхают в окно». А вот – явно с привкусом футуристических и авангардных экспериментов: «То-то Фортёнка зажала глазёнки, / то-то в ручонках дрыгляшут весёнки». Раскованность её словотворения достойна таких гигантов неологизма, как Хлебников и Маяковский.
Марина так свободна, что для неё ничего не стоит намеренно пренебречь нормами грамматических конструкций, и это почему-то ничуть не портит впечатление от её авангардной поэзии («ты летально-падучих не хуж», «Холодная вода у дна, темна, мутна, безжизна»). На самом же деле Марина Матвеева безукоризненно грамотна и активно пользуется современными поэтическими приёмами, которые почти не просматривались в пушкинское – классическое – время. У неё не редки случаи:
– аллитерации («Всё это (о, русский язык!) «оПОСТыло». ПОСТы и аПОСТолы... ПОСле... ПОТом...», «эти руки в РЕПьями заЛЕПленной гриве», «Листва и ЗАвязь. А еще: Любовь и ЗАвисть»),
– оксюморона («смертельно живой», «влюблённой заживо», «липкой грязи чистот и невинностей», «звуком вычерчена тишь», «Я полюбила немножечко сильно»),
– каламбура («лишь песок остался камуПляжный», «Тучки небесные, вечные данники», «хориямбом – по почкам, анапестом – в шею, / птеродактилем – в самое музное место!», «А права – порвать! – избить в осколки! – веру с надей меж собой стравить!», «законную горсть таблеток да инъекцию – и tabula будет rasa», «точка, точка, два менточка», «Из одной реторточки, из одной пробирочки Божии по-КЛОН-ники»),
– конечного или начального усечения («Иные только счастливы страданьем, / иные только ненависть счастли...», «Серебринка в твоих волосах... Это все – «...нкавтвоих волосах»,
– разбивки фраз и даже слов на слоги с переносом на другую строку:


...да изыдешься, бесе, метлою молитв,
да насытишься, бездне!.. Тебя бы залить в
глотку мира, что смыл свои краски и сде-
лал черно, засыхая на ржавом гвозде.


Метафоры её, как живые, брызжут красками, расходятся кругами, дарят аромат, стекают и тают: «Чтоб звезды резались из десен дня», «как этажи, просверленные лифтом», «Луна. Её желтеющею ню в пиале моря», «Чаю-кофе-пива?» – проводница бюстовой атакой – в сон», «голословна, как мат», «на танке правды ломиться», «стадо ожиданий, синих да больных».
Ирония её остра и беспощадна: «Земля, завшивленная жизнью», «Для высылки Вам Вашего оплеванного фото пришлите мне конверт с обратным адресом», «Я девственница в третьем поколенье».
А поэтическая речь насквозь афористична и может быть разобрана на крылатые фразы: «Она летальна – звёздная болезнь, / зато хоть полетаешь на халяву», «От сотой боли не умрёшь – умрёшь от первой», «Человек достоин только смерти, / если счастья не достоин он», «Как трудно доказать, что мы не те, / кто виден на поверхности творенья».

Такие книги – настоящее сокровище для родной речи, поскольку сочетает творческий подход к использованию корней, приставок, суффиксов, окончаний и способов образования новых слов, с одной стороны, и богатейший лексический фонд языка (включая его древнерусскую, церковнославянскую и прочие части), с другой стороны. Это одновременно прочное усвоение, сохранение – и развитие. Поэтому книги, подобные авангардной «Теореме слова», обращены не в прошлое, а в будущее.
Марина Матвеева не просто начитана, как многие другие, щеголяющие – к месту и не к месту – цитатами, именами философов и зарубежных писателей. Да, у неё встречаются хариты, мулеты, Мопассан, Фрейд, Ницше, планктонные цисты... Но за строчками Марины чувствуется собственная мысль по поводу всего – это свидетельствует о продуманности и глубоком прочтении, а не о поверхностной интеллектуальности и рассудочности. Люди слишком наивны и порой верят всему блестящему, необычному, не удосуживаясь проверить глубину знания предмета у «блестящих». Проверка возможна в том числе и на обладание своим взглядом на вопрос.
Кроме того, Марине Матвеевой присуще сразу два взгляда на мир:
– филологический («гласную в костюме безударной я не выдам», «отрезая не слоги, а полисемы, распуская значений чумную сеть», «затхлых сартреющих Кафок», «Пушкин, сегодня япомнючудя,/ тоже услышал бы: «...графомане!», «И никаких страдательных залогов / в диван, в подушку, в слёзный кокаин!..», «Лопе-де-вежская пуща плаща и шпаги»)
– и математический («в серых катетах домов и улиц», «троллейбус – диаграмма», «Снова корень извлекала из кого-то? Из начальника? Да будь он параллелен!», «И птица, если с жизнью решит распроститься, тоже f приравняет к mg», «Я иду и снова город доказую»). Недаром эта авангардная книга носит несколько математическое название – «Теорема слова».

Автор «доказует» нам – словом – саму жизнь, вернее, свой взгляд на неё. И так обстоятельно, что веришь: да, жизнь – это очень больно. Хотя и остаёшься при своём мнении, например, в таком не бесспорном вопросе: «Безобразие счастья – то хитрого дьявола почерк, / «передравшего» мир, пока Бог почивал в выходной».
С Мариной вообще далеко не всегда хочется во всём соглашаться. Её взгляд – это её взгляд и её право. Пускай намеренно заострённый и конфликтный, этот подход, может быть, тем и ценен, что взбаламучивает тихое болото поэтического мирка, слишком приспособившегося ко всему происходящему. А ведь на дворе-то – перелом эпохи, не больше не меньше. И не реагировать, киснуть в стопроцентном согласии (мол, как бы чего не вышло, а мы ведь интеллигентные люди – зачем нам?) сейчас просто преступно. То, что «любовная тема» Марины Матвеевой оказывается такой широкой и вмещает в себя и политического врага в постели, и горностайную заморскую державу, и российскую историю, и современную украинскую глубинку, и даже вопросы веры, выделяет книгу «Теорема слова» из общего ряда авангардной поэзии и поэзии о любви вообще и заставляет прислушаться к этому чрезвычайно оригинальному автору.

По большому счёту только неповторимый авторский голос и нетрадиционный взгляд на важные человеческие вопросы и достойны оставаться в памяти. Слишком нас много, таких правильных, таких хороших, таких душевных, – но, положа руку на сердце, если из-под произведений убрать наши фамилии, как различить, где чьё?! Если в пределах родного города мы ещё как-то друг от друга отличаемся, то не грех вспомнить, что есть другие города, и там живут такие же поэты – ох как часто совпадающие по всем параметрам мастерства! Нет, всё-таки не каждый безукоризненно «классичный» и зрелый автор обладает своим звучанием. Вот почему для меня так важно было написать именно о Марине Матвеевой, при всём моём уважении к десяткам других очень хороших, классических или авангардных поэтов, написавших так много достойных книг. Рассмотреть все эти замечательные книги, наверное, тоже стоит, и для этого всегда найдутся местные журналисты, доценты и кандидаты наук и проч. Мне же интересно, наблюдая и анализируя современное творчество, находить и освещать или какие-то общие, типичные новые подходы, складывающиеся в тенденцию, или, наоборот, что-то совершенно нестандартное. Желательно, нестандартное НЕ ТОЛЬКО по конкретным творческим приёмам, но и по мысли. Именно последнее сейчас так трудно встретить.

На этом можно было бы и закончить. Но остаётся не рассмотрена ещё одна тема, от решения которой зависит дальнейшая судьба героини авангардной книги. Уверена, что для многих вопрос веры вообще не стоит как таковой – сказывается советское прошлое и засилье вульгарно-материалистической «науки». Поскольку вера – дело сугубо добровольное и интимное, то, если она как поэтическая тема кому-то неинтересна, дальше читать вовсе не обязательно.
Но для героини Марины Матвеевой этот вопрос существует и требует какого-то разрешения. Проблема не только в том, что и поэт – человек и подвержен обычному скепсису. Героиня книги сама считает, что для неё лучше было бы «окольной дорогой подняться: / через каноны, молитвы и пост». Но подчиняться правилам и чужой воле она не в состоянии, поэтому оправдывается поэтической «с Вышним спрямлённой связью» и тем, что «уже слышала жалобы звёзд и откровения ангелов». Современным людям вообще свойственно несколько грубовато и вульгарно подходить к таким вечным онтологическим философским вопросам, как, например, «бытие Божие». Над этой неразрешимой проблемой бились лучшие умы человечества – а проблема осталась принципиально неразрешимой. Отсюда и возникает желание «разрубить Гордиев узел», раз он не может быть просто развязан. В сотнях современных поэтических произведениях понятие о Боге низводится до глупого и жестокого старикашки, не сумевшего «правильно» устроить мир. В философском плане люди действительно оказываются «прямыми до неприличия». Этого соблазна не избежала и героиня авангардной «Теоремы слова». Её «Бог» любит послушных рабов: «Видно, важна для Тебя эта воля: /  чтоб человецы, как псы при луне, / пели Тебе». Рабов, чьему «просветлённому сознанью неведом счастья терпкий зной». Людей, не желающих зависимости от наслаждений, героиня откровенно презирает и, понимая, что всё-таки за любой зависимостью как расплата следует боль, переходит в психологическую атаку: «Позитивная мысль свободна / от всего. В том числе от мысли». Она защищает свое право на депрессию, сомнения и саморазрушение. Бороться с враждебным миром она давно устала, и те, в ком устояла сила воли, кажутся ей недоразвитыми, недочувствующими, недомысливающими, полулюдьми: «Сила (не черствость ли?) воли (не плоскость ли?)... Сила (не тупость ли?) воли (не сухость ли?)».

«Бог» в представлении героини книги явно никакой симпатии не вызывает: «Он, бывало, чуть что – в морду – потопом!». Только подумайте, как любить «того, что (чудовище!) за грехи наказует. Посмертно. Рожденьем снова»? Каково «коварство», а? Но героине мало поклонения обычных мужчин. Единственное, что ей по-настоящему истово хочется, это «видеть Бога на коленях..., влюбленного, больного, готового на всё по мановенью ресниц. Убийство. Или, может, само...». Ей нужна власть над Богом, а тем самым и над миром. И эта цель тоже стара, как мир. Впрочем, как и ненависть к безумному, враждебному миру с тупым человеческим муравейником. Это-то как раз в книге и не ново. Ну а то, что героиня всё-таки пытается не сорваться за грань «или, может, само...» и молит: «Удержи меня ребёнком на руках», даёт очень зыбкую надежду. Гораздо больше оптимизма вызывает недовольство героини «отсутствием Христа в Евангелии с сурдопереводом» и предположение, что действительный, а не карикатурный Бог тех, кто верует в Него ТУПО, не подражая Его деяниям, погонит «в шею – из рая». Что же и ждать-то от тех, кто тупо – начитан, тупо – верит, тупо – мыслит и тупо – действует! Это ведь люди-автоматы, роботы, покорная (ВСЕМУ, что сверху, – вот что ужасно) толпа.
«Одним сияньем глаз скажи Христа.../ Да так, чтоб Он в зрачках моих остался». Эта – возможно, нечаянная – проговорка о «сиянье глаз» является здесь более знаковой и важной для осмысления героиней, чем все её предыдущие рассуждения о вопросе веры-неверия. Ведь не цитатами из Библии побеждается человеческое сердце, а «сияньем глаз» (т.е. души, чьё зеркало – глаза), подразумевается – собственной святостью, примером собственной жизни её собеседника. Нашёлся бы такой собеседник! Или: разглядела бы она его! Ведь не всегда и собеседник нужен: есть свои же глаза в зеркале (своя говорящая душа и совесть), есть, наконец, «спрямлённая связь». Здесь важно желание увидеть и услышать. Но не себя как таковую, а Ту Себя, что – вне.

Не претендую, что отношусь к тем читателям, кто способен «с высшей главностью, возможной в чтении, прочесть», к читателям, о которых так мечтает (и которых заслуживает!) Марина Матвеева. Моё видение книги – это лишь моё видение. Чтобы понять самому – а может, лучше меня – надо, наверное, и читать этот сборник авангардной поэзии самому. Этого вам и пожелаю.


Авангардная поэзия Марины Матвеевой, 2006 г.



2. ИЗБЕЖНОСТЬ, или ТЕОРЕМА ЛЮБВИ

Эссе-литературный портрет Марины Матвеевой и её новых авангардных книг
«Избежность» и «Теорема любви».
В продолжение к статье «Авангардная поэзия Марины Матвеевой»

Это был как полёт валькирии над полем битвы. Вокруг – бездна поверженных читателей-ангелочков, утративших невинность розового восприятия жизни. В лоб им летело: жизнь – это боль (бах!), любовь – это боль (ба-бах!), боль – это способ дышать (ба-а-ах?), а сарделевые тельца нужны, чтобы – внимать (1.), открывать рты (2.) и...

– ...умирать от восторга (3.)?

Нет, отходить на безопасное расстояние. Икар уже пытался приблизиться к Солнцу...

Над планетой Поэзии всходила новая Марина.
У неё были бездонные очи с кинжальными взглядами, в глубине которых блестели кольца Змея и прыгали бесики, сбежавшие от Балды. От очей радиально исходила зараза словоблудства и прелюбо...

– ...сотворения?

...и прелюбовещания. Но не млейте, не млейте, мои молочные, вам-то точно не обломится. Ибо это просто выползала из старой кожи унижений и распятий Та, Что Всё Равно Светит. И выползни новых стихов отваливались, взблёскивая, как облетает чешуя тупого покоя, давая силы снова любить, снова дышать, а значит, жить. Гармонию в который раз приносили на алтарь Любви во имя Страсти.
Что было в этой Любви такого, что заставляло холодеть душу и опускать тёмный бокал? – Сила...

– ...воли?

Безволия! Сила подчиняться своему Чувству. Сила оставаться Женщиной. Даже тогда, когда Бог выродил тебя поэтом и зашвырнул на периферию Гармонии – в мир...

– ...людей?

И нелюдей. Вернее нелюдей-людей.

– А такое бывает?

Именно так и бывает.
Пока ты поэт, ты пасхальный кулич, от которого отрезают по кусочку в надежде причаститься Воскресению. А ты таешь под ножами алчущих, осыпаясь стихами, внутри же – исходя депрессивным воем. Ты возрождаешь, саморазрушаясь.

– А если не причащать?
?..

– Я имею в виду – не писать стихи?

Эту манию возвращают только вместе с жизнью.

– Это как генетический код?

Ну, вроде. Код Да...-Вите: авось додавите. Зато после каждого нажима вместе с болью приходило чувство освобождения. Страсть освобождалась от угрызений морали и давала возможность глотнуть воздуха, ведь он, как известно, заключён вовсе не в стерильной чистоте спокойствия и безразличия. Любовь приходилось начинать доказывать заново, как неизвестную теорему.

– Неизбежно? Тогда к чему здесь понятие избежности?

Избежность заключена в неизбежности, как жизнь в смерти. Ты не можешь родиться заново, не умерев прежде. Ты не можешь сбежать из заключения, не побывав в нём. Ты не можешь светить, не сгорая. Но не светить ты тоже не можешь.

– Почему?

Потому что в тебе стихи. Это как термоядерный реактор, только период полураспада не у тех, кто попадает под облучение – распадаешься ты сам.

– Сама.

?..

– Ведь мы говорим о женщине?

Мы говорим о Жен-щи-не! Которая...

– ...пишет стихи.

Которая Всё Равно Светит. Встречайте! Новая Марина авангардной поэзии!

2007 г.

 

(См. Марина читает свои стихи)

 

Статья опубликована, защищена авторским правом. Распространение в Интернете запрещается.

Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!
Избранное: авангардная поэзия, поэты Крыма, литературно-критическая статья, статьи о поэзии
Свидетельство о публикации № 154 Автор имеет исключительное право на произведение. Перепечатка без согласия автора запрещена и преследуется...


Стихи.Про
Авангардная поэзия Марины Матвеевой выделяется из общего ряда женской поэзии. Такие книги – настоящее сокровище для родной речи.
Краткое описание и ключевые слова для: Авангардная поэзия Марины Матвеевой

Проголосуйте за: Авангардная поэзия Марины Матвеевой


    Произведения по теме:
  • Любовь на Планете Николь
  • О первой книге Нины Хмельницкой «Планета Николь», поэтическим лирическом сборнике настоящей Женщины. Евгений Орел.
  • Солнечная птица бердянской поэзии
  • Давно знаю и люблю творчество поэтессы из Бердянска Ирины Черепениной. В 2019 г. в издательстве «Терен» в Луцке у неё вышел двуязычный поэтический сборник «Осінь. А може, ще літо...». Невозможно
  • Всадники грозы
  • Статья про поэзию Ивана Волосюка. Книга стихотворений донецкого поэта "Продолженье земли". Один из лучших молодых поэтов Украины. Безжалостная передача ощущения от современности, как от

  • Марина Матвеева Автор offline 19-11-2010
Спасибо. Очень точная характеристика, за исключением некоторых нюансов. М.
  • Михаил Перченко Автор offline 29-04-2019
Талант, он и в Украине талант. Даже если крученный и русскоязычный такой.
 
  Добавление комментария
 
 
 
 
Ваше Имя:
Ваш E-Mail: