Стремление к простоте и поэтические эксперименты – что победит?
Отвечает ли самому понятию, предназначению поэзии реализм ?
Сколько ни украшай реализм, ни расцвечивай его перлами таланта, неожиданностью талантливых находок, нюансов, точностей, он всё равно, в лучшем случае, – всего лишь прекрасно зарифмованная или великолепно организованная проза. Так почему меня так мучит этот настырный вопрос: на какой стадии усложнения, обогащения реального наступает момент истины поэзии? В сложности ли, всё более и более трудной для восприятия, в которой всё меньше пустот и счастливой жалости к потребителю, к его лени и невежеству, к его примитивизму, – истинная сущность поэзии? Задеть струну, выжать слезу, утвердить в сознании способность получать удовольствие от суррогатной, легковесной поэтичности – задача вполне доступная в хорошей прозе, тем более в той, которую принято называть поэтической. Все романы в стихах, начиная с «Евгения Онегина», грешат прозаизмом. Попытка соединить поэзию с такой прозой получает название, как у украинского поэта Григория Лютого, «роман-песня». Но песня, по сути своей, обращена к душе и потому, с точки зрения реализма, иррациональна. Наглядный убедительный пример этого – песни Булата Окуджавы, Беллы Ахмадулиной, Марины Цветаевой. В них невозможно осознать мистику воздействия иначе как реальность странности.
А ведь нас совершенно не пугает немыслимая сложность окружающей природы. Удивительные открытия естествознания уже привычны нам. Человек, оставляя всю эту сложность специалистам – физикам, химикам, физиологам, астрономам, – удовлетворяется чувством удивления и потребительской выгодой. Сложность мира остаётся уделом немногих, для которых она способна превратиться в источник огромного эстетического наслаждения.
Поэзия – способ существования души. Как ей поместиться только в мире реального, как ей существовать вне понимаемого, как душе быть живой в душных застенках обывательской лени? Нельзя превращать поэзию в игрушку-погремушку, в музыкальную шкатулку. На такой поэзии должно быстро заканчиваться младенчество. Как сладостны эти воспоминания! Не будем забывать их, как любимые затёртые игрушки из детства. Но взрослеть необходимо. Оставить душу пожизненно на грудном питании губительно. Всеядность души должна быть соразмерна её безмерности, что, однако, не исключает разборчивости при удовлетворении постоянно развивающегося вкуса.
Душа не умещается в рамках реального, она безмерно сложна, бездонна, нереально ограничить её, превратить в «недопалок безодні» (термин Анастасии Сибирской). Как уверяют физиологи, ресурс человеческого смертного мозга используется человеком удивительно экономно. Называются то 3%, то 30%. Каков же тогда на самом деле процент использования безмерности бессмертной души? Бессмысленное, агрессивное, отупляющее, обедняющее душу стремление к простоте обезоруживает человечество. Эйнштейна с его теорией относительности и стремлением к созданию теории единого поля не было бы, если бы он опустился до простоты Ньютона. Вся эволюция цивилизации – это высвобождение сложного и осознание его простоты перед скрытым лицом безмерности и сложности неизведанного. Через сложность к простоте и неудовлетворённость этой простотой – это и есть ненасытность неизведанной бездны («безодні») души.
Не жалейте души, не пугайте бездну глубиной. Сложное не есть ложное. Сложное – слагаемое всего нового, неизведанного, а сумма всех слагаемых и есть поэзия души, и это не экзальтация, не реабилитация сложности окружающего мира и души, а простое осознание, принятие этой сложности в поэзии.
Окончание см. статью «О реализме и иррациональном в поэзии – 2»