Запоздалые размышления о Павле Борисовиче Баулине.
Не стану скрывать: вдохновлён злорадными и ругательными отзывами на смерть Павла Баулина. Что само по себе отдаёт некоторым цинизмом и сразу провоцирует вопрос: а чё, раньше, что ли, не хотелось ничего сказать об усопшем?
Не стану скрывать: пишу, зная Павла Борисовича гораздо хуже, чем иные. Что само по себе отдаёт поганой традицией тех поганых времён, которые тщился вернуть покойный – аппроксимировать неизвестную кривую чужой судьбы генеральной линией партии (комсомола, темой собрания месткома, монаршей богопомазанностью, классовым чутьём, нужное подчеркнуть). Ну, тут хоть есть что возразить: я его читатель, насколько могу восторженный. Читатель, интересующийся творцом – плохой читатель, поскольку неизбежно смешивает автора и лирического героя. А это совершенно не то, чего автор хотел, и это то, что его, автора, страшно раздражает (даже такого светлого и деликатного человека, как Павел Баулин). Не хотелось быть плохим читателем тогда, а теперь уж поздно.
Не стану скрывать: цинично размышляю, не лучше ли было бы в интересах стиля вынести в конец признание, что это первый случай, когда, начиная опус, не знаю, чем он закончится. Так вообще бывает крайне редко, что в литературе, что в точных науках. Зато это позволяет отчасти надеяться на точность результата. Итак:
Не только раб божий – ещё и монархист. И если первое вроде как по причинам независимым (и как таковое оправдано и отмыто от позора ещё язычником Сенекой), то второе – это уж, простите, по своей воле. «Рабів до раю не пускають».
Депутат от самой мерзкой и жалкой политсилы на украинских политгоризонтах. Просто в голове не укладывается: он – и эти, прости господи, *?:%;?:»(%:! <!-- smile: --> <!-- /smile --> *:;, !!!
Достоверные источники сообщают о периодически прорывающемся стремлении к первенству как лидерству. Без наличия лидерских качеств хотя бы наполовину. По-нынешнему – понты. Понты – это очень плохо, хоть и не смертельно.
Говорят, любил хорошо заложить за воротник. Это уж совсем лишнее. Во-первых, вредно для здоровья, во-вторых – ну на кой чёрт изменять восприятие мира презренной химией литератору, каковой сам есть творец миров? И не надо тут про давление властей, опухание быдла и говённость современности, про Высоцкого, Хемингуэя и Булгакова с Есениным. Если ты не мог бы сказать им в глаза то же самое – это плохо характеризует тебя, но не меняет суть дела: глупо и недостойно.
Говорят, женщины имели основания жаловаться на него. Хотел бы я, чтобы на меня они жаловались так же, но для полноты анализа нужно учесть и это.
«Я памятник себе» – тоже было у него такое, никуда не деться.
Ну что, натягивает на «туда ему и дорога»?
Можно ответить цинизмом на цинизм и грубостью на грубость: «О, не пинайте дохлую собаку: она не может вас уже укусить». И тем самым укусить собеседника. Вот только не ведёт это никуда.
Можно возразить сугубо формально: дескать, какая ещё, говна-пирога, дорога там, где все дороги заканчиваются? И тем признать, что ты одного вероисповедания со злорадными хулителями. Но не более того.
Можно тупо повторить: «О мёртвых – либо хорошо, либо ничего». Злорадный выберет, разумеется, «ничего» и тема будет закрыта.
Можно растечься по древу чужой мысью: дескать, смерть каждого человека умаляет и меня тоже, и далее по каноническому тексту. И поддерживать полемический тон, не чая возражений, и затянуть разговор за полночь, особенно под пивасик с карасиком, вот только всё в нём будет чужое и давно известное. А значит, касающееся поэта Павла Борисовича Баулина ровно в той же степени, что и народного вождя Адольфа Алоизовича Шикльгрубера или кочегара-алкаша Петра Петровича Пупкина.
Да, можно ещё нагрести кучу доводов. Что ему теперь начхать на плохое мнение, равно как на любое другое. Что там, где он теперь, ему либо хорошо, либо никак. Что плачем мы не о куске органики, упрятанном на положенные эн дюймов под поверхность завидно равнодушной планеты, а о том, что могли бы получить от Павла Баулина – и не получим. Да чёрт побери, он же лично мне обещал указать стилистические огрехи в одном из рассказов, и не успел. Разумеется, я недоволен! Только что толку-то? Это тоже никуда не ведёт.
А можно просто констатировать, что резко отрицательный пост на форуме или в обсуждении, когда дело идёт о чьей-либо смерти, хорошо уравновешивает непременно наличествующий официоз и неискренние розовые сопли. Это никак не будет относиться ни к покойному, ни к тому, кто этой его покойности рад, ни даже к теме. Зато будет содержать то, что является кладом для любого анализа, от чего всегда можно отталкиваться: равновесие. Точку, где сходятся рост и спад, утверждение и отрицание, жизнь и смерть и т.п., включая противоречия личности человеческой.
Персильфанс. Давайте займёмся.
Поэт Павел Баулин был безусловно маститым. Давно. Ещё тогда, когда брал у ныне благопризнанных, а тогда начинающих поэтов многокилограммовые стопки того, что не горит вперемешку с тем, что не тонет. Более того, судя по рассказам указанных поэтов о его замечаниях и советах, он их даже читал. Более того, судя по тем же рассказам и моему личному опыту, проталкивал в печать – то, что было достойно публикации, а порой и с авансом. Переформулируем, убрав литературщину: совершал действия далеко не характерные для безусловно маститых литераторов. Первое искомое противоречие.
Депутат высшего законодательного органа государства Павел Баулин имел обязанность отстаивать своё принципиальное мнение перед себе подобными, а также перед высшим исполнительным органом и гарантом конституционного строя. Долго. Одну или две каденции, не важно. Важно, что не прервалось его обыкновение заканчивать свои замечания коллегам-литераторам вопросительным знаком: дескать, твоя думай, капитан, а моя как ладно, так и ладно. А также то, что его можно было не только свести на компромисс – переубедить. Причём не сразу, когда на соглашение может толкнуть мысль «да ну на хрен, спорить ещё с тобой, кто ты есть ваще?», и не на излёте, когда запала хватает только на «отвяжись уже». Посрединке. Где-то в диапазоне искренности. Резюмируем, отбросив лишнее: вёл себя совсем не так, как характерно для всех этих тва… пардон, для народных избранников высшего звена.
Витренковец и ватник Павел Баулин жил в мире политики и иногда (довольно редко) навещал мир своей поэзии. Будучи бесконечно далёк от первого и совсем недавно познакомившись со вторым, я долгое время даже не догадывался о том, что он витренковец и ватник. Знал кого-то совершенно непохожего. Не видя за собой исключительности, по правилу индукции вынужден заключить: то же может сказать о себе большинство знакомых Павла Борисовича. Более того, насколько я (и, следуя той же индукции, большинство, см. выше) помню, он не просто не давал законного отпора на периодические флэши в сторону его убеждений – вовсе пропускал их мимо ушей. Государи мои, подумайте и скажите честно: вы хотя бы мельком видели второго такого витренковца и ватника?
Понтомёт Павел Баулин питался исключительно монологами. Диалог мгновенно испарял его, и на его месте возникало существо, пользующееся своим весом виртуозно. Проявляющее прямоту суждений ровно настолько, насколько это позволяет авторитет. Да не просто авторитет, а тот, который признаёт за ним конкретный собеседник в конкретной теме. Задевающее чужое самолюбие ровно настолько, чтобы раззадорить, но не обидеть. Предпочитающее недоговорить, надолго отложить фразу, если она способна подорвать веру в себя у собрата по перу. Ещё одно противоречие, и такое, что невольно думается: ну так же не бывает. Он же не бог, и не психолог, на нём же очки с такими линзами, что не видно выражения глаз, максимум – что они, эти глаза, живые. Откуда ему знать-то, как сказать, что сказать и где остановиться?
Монархист и, как неизбежное следствие, апологет фрунта, духовных скреп и всенародных строевых экзерциций, Павел Баулин был изрядным литературным хулиганом. Более того, не впадал в шок от чужого хулиганства и, бывало, поощрял его. Противоречие?
Стоп. Если честно, я уже некоторое время (примерно полстраницы) знаю решение. Честно – довольно неожиданное для меня. И – честно же – при том искренне недоумеваю, как мог не видеть раньше. Ни хрена он не был противоречивой личностью. Все эти нестыковки имеют одну-единственную точку равновесия.
Он был романтик.
Надо полагать, во всём. В том, что искренне уважал чужую свободу (и, подозреваю, вряд ли видел даже естественные её пределы) и в том, что соблазнялся цветастыми высокодуховными словесами нынешних наполеончиков, иосичек и адольфиков. В том, что знал себе цену и в том, что чужую цену мерил иной монетой, не интересуясь обменным курсом. В хулиганстве и в наивном ожидании идеального миропорядка. В том, как чувствовал и берёг других и в том, как расходовал себя – иногда с пользой, иногда впустую, когда и просто глупо. В том, что чужой талант – не обязательно литературный – предполагал изначально и заведомо, и разочаровывался в нём нескоро, но навсегда. И в том, разумеется, что не продавал свой. Ну, и в поэзии, конечно: куда ж без этого в поэзии, даже самой жёсткой и точной…
Третий настоящий романтик, встреченный почти за полвека жизни, первый, которого не успел отследить. Казалось бы, невеликие годы, нахальство и преподавательский опыт ещё позволяют втереться в компанию любого возраста, но – только третий, и большинство было уже в летах. Теперь все трое мертвы. Погано это, панове. Не могу точно сказать, зачем это мне, и твёрдо знаю, что все там будем, но чувствую: ох, погано.
Да, конечно, мне ещё расскажут о нём. Правда, с неизбежными аберрациями от своих собственных глазных хрусталиков, но всё равно ценно. Что-то ещё вспомнится своё, или, может, по-новому увидится. Да, конечно, осталась прекрасная поэзия, да конечно, мёртвые живы, пока мы помним о них, и кто-то переймёт стиль, кто-то будет им, поэтом и человеком, вдохновляться, и превзойдёт, или иным каким-нибудь образом подхватит, как говорится, знамя, да, конечно, но.
Собственно, не «но» – «всё». Анализ закончен. Привычные логические построения, сумбур, многословной недосказанности комментариев и постов на сетевых форумах, смутные кадры памяти с цветами, сосредоточенным батюшкой-блюзменом, нитридной позолотой иконостаса и запахом ладана начали кристаллизоваться в простое и лаконичное понимание: это уже навсегда, нэвэрмор, оставь надежду.
И ещё в холодную смертельную ненависть к тем, кто его, романтика, цинично использовал – она и без того огромна но, я знаю, будет ещё расти.
И ещё – в мелкое такое, дешёвое, но родное лоховское ощущение: меня обокрали. Знать бы, кто именно. Впору бы посулить оторвать негодяю голову. Но с одной стороны мне дружненько внушают, что до вора слишком высоко добираться, а с другой – возникают почему-то неприятные ощущения в собственной шее.
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!