Стихи Михаила Перченко. Поэт Михаил Перченко. Статья о поэзии Михаила Перченко. Мечтательная романтика плюс хулиганство авангарда – в одной упряжке. Запорожский непризнанный гений или чудак, хулиган запорожской литературы.
Из «Афоризмов» Михаила Перченко
Давно уже хотелось написать о таком странном и, казалось бы, инородном для запорожского литературного процесса явлении, как поэзия Михаила Перченко. Я не случайно выбрала для своей статьи именно такое название – впрочем, как будет видно из дальнейшего, в слово не вложен «минусовой» заряд. Речь пойдёт об отдельном, «непокорном» течении в общем потоке, которое не вполне вписывается в существующие литературные школы. Но – и на этом я хочу сделать акцент – лирику Перченко следует рассматривать именно с точки зрения поэзии, а не отмахиваться от неё, беззаботно и легкомысленно налепив клеймо «графомании».
Осенний шелест листьями мерцает,
Зима в промозглости слышна,
И вечный дождь шумит и не мельчает,
И мокрая желтеет тишина.
Тушите звон свой тишиной дотла.
Как немота многоголоса!
О, тишина, в твоих колоколах –
Прикушенный язык вопросов...
Тушите звон свой тишиною сна.
О, тишина – святая недотрога,
Как телу отдых, ты душе нужна.
Ты – голос Бога.
Вы можете понять тех людей, которые считают эти стихи банальностью и шаблоном, полностью отказывая им в образности?
Конечно, это проще – делая упор на недостатки и не желая замечать ничего ценного, объявить человека виршеплётом. Замалчивать его творчество, признавая разве что афоризмы, которые как раз и не есть необычным Явлением, поскольку гармонично и легко входят в общий литературный контекст современности.
«Перченко? А, это наш юморист!» – ТОЛЬКО такую характеристику можно услышать в его родном городе. И эта позиция объяснима, ведь речь идёт о таком взрывном, напористом, скандальном, неуживчивом и въедливом, – по общему мнению, «вредном» – человеке, как Михаил Перченко. С ним просто не хочется иметь дела!
И что поэт? Весь из мечты и бреда,
И бесполезно, чтобы перестал.
В нём 20 миллиардов нервных клеток,
И в каждой клетке – арестант.
Вот во имя спокойствия и сохранения доброжелательной обстановки вокруг себя, ради сбережения нервов и здоровья и принято игнорировать его поэзию, то есть самую суть его литературной работы.
Чем доказательно обосновывается и отстаивается право на такое отношение? Всего лишь тем, что у Перченко не соблюдается длина строк и что внутри одного стихотворения могут по нескольку раз меняться размеры. Вот, к примеру, резкий скачок от авангардного зачина:
Я люблю осень.
Очень!
В лесах –
Негаснущих пожаров красота.
Мне нравятся её
Заплаканные очи
И рощи оголённой маета.
к идиллически-классической середине в стихотворении о русской осени:
В ней грусть Руси,
В ней запах чая с липой.
Увядший пруд грустит,
Ловя уключин скрипы.
Причём далее, через несколько строф, опять следует свободный авангардный ритм:
В ней зрелость,
Мудрость –
И хмельной разгул.
Уже прощён Иуда,
Слова опали с губ.
И заканчивается всё это снова классическо стройно.
Но является ли требование единства длины строк и размера – общим, характерным требованием ДЛЯ ВСЕЙ современной поэзии в целом? Нет. Все прекрасно знают о существовании не классических школ поэзии – их много, и я назову лишь самые известные: авангард, неомодернизм, постмодернизм, концептуализм, метареализм и т.д. и т.п. И всё это поэзия. И всё это общепризнанные на мировом уровне литературные школы.
Правда, Михаил Перченко не вписывается И В ЭТИ школы. Но уже отнюдь НЕ по «техническим» причинам вроде длины строки и свободного размера, которые у него иной раз очень даже обоснованы, оправданы всей энергичной, «взахлёбной» интонацией неспокойного стиха, напором энергии, поэтических находок в процессе эксперимента, новизны открытий.
Я недаром сказала «иной раз обоснованы». Потому что, увы, порой он слишком увлекается и в погоне за находкой, ради ярко придуманного словца жертвует грамматическими нормами, гармонией лексического контекста, применяет свободный размер даже внутри классических стихов. Но это уже другой вопрос, это больше относится к поиску себя, своего места в литературе, который у Михаила Перченко ещё длится и сопровождается то абсолютной, абсурдной раскрепощённостью из-за уверенности в собственной гениальности и в тупости всех его критиков:
И колокольный звон моих стихов
Вас соберёт для нового Собора.
Любой мой ляп не выглядит нелепо,
Любой мой стих – не пуст,
то – под давлением постоянного окружения – разочарованиями, сомнениями в себе и в своём праве заниматься поэзией вообще. Эти крайности, кстати сказать, обе очень вредные для обретения собственного почерка и высот подлинного мастерства, мешают ему в полный голос заявить о себе и привлечь внимание ценителей именно современных направлений в поэзии, – поскольку ценители классики оценить авангардные «штучки» заведомо не могут. Хотя всё, чего он уже достиг, всё то новое и интересное, что он внёс своим творчеством в литературу, обогатив её, расцветив пёстрыми красками юга Украины, безусловно, заслуживает уважения, изучения и увлечения.
Свободное течение стиха,
Стихов свободных тога.
Немыслимо высокие верха –
Верховность Бога.
Творчество это очень свободное как по форме, так и по содержанию. Поднимаются острые, неудобные или пикантные темы:
Если
Веку не до Слова,
Что застрял в зубах у стад,
Если
К веку перерезан провод,
Человек верёвке рад.
Сдаёт фартово колоду жизнь.
Сменяется за мастью масть.
Но в прикупе всегда лежит
Корысть и власть.
Мир, восхищённый пышнозадой Евой,
Разлёгшейся в Эдемовом саду, –
или выплёскиваются потоки трагических исповедей, когда душа выворачивается наизнанку:
Крыт сарай золотым листом.
Это осень – бесплатный кровельщик.
Жизнь
Всю жизнь
Оставлял на потом –
Ни гроша я сегодня не стоящий.
Драматические стихи пестрят остроумными и едкими, эпатирующими афоризмами:
И мнение порой такое куцее,
Что хочется ответить... экзекуцией.
И там, где я нашёл гармонию,
Меня, по-моему, не поняли.
«И не оставят без наград / Муштрованных стихов отряд», – иронизирует Михаил Перченко над поэтами-традиционалистами.
Ползущим, без хребта, членистоногим,
Им точно я сегодня не чета.
Особенно чётко афоризмы оформляются в чеканные, литые фразы, когда речь заходит о праве автора на свою, независимую от принятых рамок поэзию, о своём видении её идеалов:
В поэзии нет простоты,
Как и в игре со смертью.
И если Бог твой только ясность
И ты врубаешь в каждой строчке свет,
А в темноте ты чувствуешь опасность,
Ты не поэт!
О, рифма свежая, как дичь,
Дымящаяся кровью!
Трудом такое не достичь,
Здесь дар – и что-то кроме.
Смелы и удивительно неожиданны метафоры – зачастую какие-то фантастические, странные, порой даже хулиганские, но всегда – очень поэтичные:
В твоих глазах на стеблях чувства
Качается Полярная звезда.
Опавший лист, печать печали,
Как символ вечности нагой.
Младенческие ясли среди гор,
Ущелий Иудейских пуповина.
ИерушалАим – христианства детство,
Когда-то въехавшее в город на осле.
Небрежности вальяжной лени
И шлёпки с ног босых небес.
Под слово крепче, чем «Русь»,
Чисти карманы улиц!
И мир, склонившийся при родах
И над плитою гробовой.
Дрожать, как осенью звезда,
Что просится к Земле на руки.
Или почитайте начальные строфы из его «Круговорота природы»:
Весенний вкрадчивый зачин
Грядущим действом жизни дразнит,
И многоточием – грачи,
И каждый грач, как Стенька Разин.
Уголья жаркие с лоснящейся искрой
Ждут ветра свежего под крылья
На поле хлебном, чёрною икрой
Из банки, что весна открыла.
И праздник лета наступил,
И почки – как с бутылок пробки.
О, лето – праздник жизни, жизни пир
Уже не юный и не робкий!
Постоянная аллитерация чувствует себя в его стихах как полноправная хозяйка, разгуливая целыми стаями:
Заводы вложили сажу
Ножом в ножны.
Надышалась у сопла –
И спокойно усопла.
На мазанках подсолнухов мазки.
Комбинатам-комбинаторам
Фенолы до фени,
У них один принцип –
План по отраве.
Авторские неологизмы в его стихах чуть ли не хороводы водят, изобретая новые «па» ритмических авангардных движений:
Да, они сами ставили сцену,
Где трагедилась жизнь.
Поэт – подорожник,
Растёт при народе
Травою соринной.
А трубы курились
От врани и дряни.
Пусть век утомлённых красная черепица
Сползёт с ослезнённого радостью глаза.
А его рифменный перенос, сочетающийся со свободной сменой размера, заставляет некоторых людей хвататься за голову:
Стихи,
Растущие,
Как коралловый риф.
Прости хи-
романтию их рифм.
Линии на ладони листа,
Линии стихосудьб.
Эти гадания доняли, ста-
ли, как самосуд.
Я понимаю, что приверженцы классической строгости и сдержанности должны от всего этого вздрагивать, а частая смена размера внутри произведения приводит их в дикий трепет. Что поделать! Именно на этом и основана поэтика Михаила Перченко – одного из первопроходцев новой школы русской поэзии, которая пока только вызревает и не имеет названия, но уже вполне очевидно хотя бы то, что в целом по своему идейному наполнению находясь в русле неоромантического течения (без сомнения, вытекающего из серебряного века), она оформляется как отдельный приток, поскольку очень жадно и энергично пользуется всеми техническими наработками авангарда, а порой – неомодернизма и концептуализма. В этом же направлении вела свои творческие поиски русская поэтесса 90-х годов Людмила Десятникова из Бердянска, бывшая моим первым поэтическим наставником; её влияние чувствуется и в моей самой первой книге. Именно потому я и начала статью с оговорки о «КАЗАЛОСЬ БЫ, инородном для запорожского литературного процесса явлении». Кто вдохновил на точно такие же эксперименты Михаила Перченко, мне неизвестно, мы делали свои первые шаги в поэзии в разное время и в разных городах. Но о том, что он хорошо знаком с творчеством Есенина (всего, а не только хрестоматийного), Маяковского, Бродского, Мандельштама, Пастернака и знаменитых современных иронистов и авангардистов, говорят его стихи. Перченко сам признаётся в неизбежности и даже полезности преемственности:
Чужое чудное – оно меня забрало
(И злят и восхищают имена), –
И, с лязгом опустив забрало,
В него вонзаю стремена.
И бегло пальцы извлекают звуки,
И клавиш прогибается хребет.
Через ЧУЖОЕ, через муки –
Единый путь К СЕБЕ.
Кто, если не Маяковский, ощущается, например, в этих строчках, хотя в некоторых из них применяется находка уже конца ХХ века – разноударная рифма:
Жду, нетерпеньем томим.
Каждая минута
Временем обезУмела.
Весь изгримасничался,
Влюблённый мим,
Губами белее мЕла!
На чём это я остановился?
Ах, небо пеленой заволОчено...
Снова надвинулась и сдавила
Расшатанных нервов свОлочь.
Знаю, чувствую, лесенка строк
Меня приведёт к тебе –
Дальше пойду, испив исток,
Неистовый гений
Или
Сумасшедший плебей!
А это – явная творческая перекличка с Есениным:
Синей плетью раскистилась гроза,
Глаз расплескала чернила;
...Синюю голову
Вечер свесил, как плеть,
Луной огромной,
Как глазом, зияет.
Взъерошенный, рыжий
Костёр моих метаний.
Языки огня лижут
Телёнка моих мечтаний.
Ну а следующие строки – Есенин вместе с Маяковским, переплавленные в нечто особенное: мечтательная романтика плюс хулиганство авангарда – в одной упряжке:
Запах сирени, черёмухи запах.
Запах!
Берёзки белая грудь
У ветра в ласковых лапах
Вздрагивает чуть-чуть.
Могу ли я, упрощая, свести такое творчество только к авангарду, если при всей эпатажности и скандальности эта поэзия насквозь пропитана серебряным веком, именно его романтическими безумствами, если именно от его поисков отталкивается Михаил Перченко, когда бросается то в гражданский бой за какую-то свою правду, то устремляется на поиски Идеальной Красоты в Слове...
И, возносясь с Голгофы над крестом,
Мы обретаем творчества престол,
Чтоб изваять в безоблачной лазури
Невнятный лик нахлынувших безумий.
У Перченко есть особая форма иронии и сатиры – так называемые «Стишата». Так называется его вторая, недавно вышедшая книга, состоящая из произведений малой формы – в основном, четверостиший и восьмистиший резко сатирического или иронического характера. По ней, конечно, видно, что автор любит и ценит творчество Вишневского и Иртеньева, но всё же это именно «стишата», именно Перченко, и его ни с кем не спутать. Где ещё острота будет соседствовать с фразой, вызывающей скорее слёзы, чем смех, а то и праведный гнев?
Боже, не хули меня, не надо.
Это ведь всегда вдвоём с Тобой
Я смеялся над родимым стадом,
Но с особой страстью – над собой.
Как вечной проблемы веху,
«Рукавные фильтры» –
Держат крепко «руками сверху»
Чиновничьи митры.
...Алчность, чёрствость,
Им фильтры тесны,
Бывают же ночью
Такие...
эка! логичные сны!
Честный чиновник – такого видели?
Чинят чины причины!
А тот, кто чиновнику взятку не выделит,
Зря обидит мужчину.
Ещё распаренного, в струйках пота
(Бывают всё же тёплые места!),
Распятого ответственной работой,
Его снимали с кресла, как с креста.
Ведь всё равно для всех не хватит льгот,
А льготы портят наш народ.
Чем тяжелей ему, тем крепче
Могучие народа плечи.
Народ наш самообеспечен,
Народ наш только голод лечит.
Дайте речь площадям и майданам,
Точных слов для хвалы и брани!
Где он – тот,
Кто над толпами встанет, –
Справедливый,
Стремительный,
Гениальный?!
Но особенно не вписывается ни в какие авангардные и концептуалистские школы, а тем более в чисто московский «выговор» Иртеньевских иронизмов, такой совершенно новый и присущий только Украине приём, как язык суржика, то есть двуязычие внутри одного стихотворения. Я не считаю, что употребление в русском стихотворении украинских слов зазорно, и сама охотно их употребляю – но стараюсь в меру и к месту. Однако если у русских поэтов Украины это всего лишь изредка, кое-где мерцающие находки, «изюминки», а у украинских политических поэтов с националистическим уклоном – приём, вызывающий отталкивание от якобы «некультурного» русского языка, – то Михаил Перченко употребляет «укр-русский язык» (так он его называет) целенаправленно, часто, очень энергично и даже вдохновенно, провозглашая суржик как достижение, национальное достояние и будущее страны. Фактически это его политическая платформа по отношению к языковой политике:
Украйномовний, не лякайся слова «Русь»!
Русскоязычный, не пугайся и не трусь!
Я підставляю під майбутнє плечі.
Да, я единство воссоздать берусь:
Русь, Украина, Беларусь –
Славянское единство сил и речи.
Как вы видите, это уже не отдельные украинские слова, а целые предложения или части предложений, втиснутые в русский контекст. От такого обычно ёжатся все, какой бы язык им ни был родным. Но в этом весь Перченко: неумолимый, ершистый, с гонором и с дерзким собственным мнением и самомнением – запорожский непризнанный гений или чудак, хулиган запорожской литературы. Колючка, шиповник, кактус.
Нравится это кому-то или не нравится, но он есть, причём есть как явление, присущее именно этой, всегда (!) непокорной запорожской земле – непокорной по отношению ко всему и ко всем, без разницы. К русофилам и к русофобам. К традиционалистам и к авангардистам.
Михаил Перченко лепит свои стихи из тончайшей материи ассоциаций – и внедряет в эту ткань железобетонные конструкции. Он начнёт длинный и остроумный разбег мыслей и метафор – и, забыв его закончить, перепрыгивает через ступеньку, воспарив в заоблачные сферы, а растерянный читатель остаётся внизу, не поняв такой метаморфозы. Его можно не понимать и ругать, сторониться, яростно критиковать – и есть за что!!! Но его просто не получится замолчать как Поэтическое Явление и загнать в резервацию для «графоманов». В такой разреженной атмосфере, в какой порой парит его стих, не смогут дышать и выжить не только графоманы, но даже некоторые талантливые, но какие-то уж слишком однообразные и трезвые поэты традиционного толка.
И припадаешь ты к религии стиха,
К великой магии поэзии и мысли...
См. ещё по теме:
© Светлана Скорик
Статья опубликована, защищена авторским правом. Распространение в Интернете запрещается.
