Меня всегда поражала способность хемингуэевских героев примиряться со своим прошлым, каким бы оно ни было. Данная миниатюра - мысленный эксперимент, попытка нащупать возможный механизм этого явления, хотя бы для частного случая. Андрей Вахлаев-Высоцкий.
Она думала, что никогда больше не будет рвать полевые цветы. Зареклась однажды.
Без пяти минут доктор медицинских наук, она была ещё и небесталанной художницей. По крайней мере, в кругу местной богемы её признавали безоговорочно. Хотя, конечно, богема – она и есть богема. Не скажешь ведь тому, с кем пьёшь, с кем до хрипоты споришь на диссидентские темы, с кем жжёшь свечи в честь новомодных гениев: товарищ, у вас не вполне посредственно разве что самомнение... Она прижилась и приняла правила игры. И раздражали её только мелочи. К примеру, её, ценительницу хороших вин, раздражало пристрастие богемы к водке. А потом она подумала однажды: чёрт возьми, ведь я когда-то не водку даже пила – спирт! И ничего страшного не случилось: без пяти минут доктор наук, небесталанная художница...
Она была неисчерпаемым кладезем медицинского юмора и фольклора. Чёрного, натуралистичного, вызывавшего у людей непосвящённых гиперемию лица, тремор шейных мышц и рвотные позывы. Впрочем, с людьми непосвящёнными она не злоупотребляла этим. Шокировать окружающих – забава для студентов, преподаватель должен чувствовать, что именно и когда именно уместно. Русский мат, тоже вполне натуралистичный, она считала неуместным всегда. Её буквально передёргивало от него – в трамвае, на улице и особенно в коридорах мединститута. До того момента, когда она подумала вдруг: ёрш твою двадцать, если бы я пустила своих студентов так, как когда-то умела, – на их примере можно было бы изучать картину классического нервного шока...
Ей чертовски повезло с семьёй. Муж – любящий и любимый, авторитетный и успешный на службе, не чуждающийся дома ни сантехники, ни кухни, ни детских тетрадок. Дети – такие, за которых не стыдно, а главное – не страшно. Она могла позволить себе выкладываться без остатка. И её дико раздражали девицы, отпрашивавшиеся с занятий и факультативов. Она заранее вычисляла таких: чудовищной конструкции, совершенно неуместные в анатомичке босоножки, не по погоде короткие юбки... Шу-шу-шу в уголке с подругами, и у всех сразу что-то кошачье в выражении лиц, и торопливая, одновременно виноватая и вызывающая походка, и выпирающее сквозь платьице нижнее бельё фасона рыбачьей сети... «Извините, а можно я сегодня... Я досдам тему, честно, послезавтра – можно?» И она отпускала – злясь на них, злясь на себя, злясь на молодёжь в целом, безапелляционно определившую мысль «господи, куда катится наша молодёжь?» как атрибут подступающей старости. А потом подумала однажды: чёрт возьми, ведь я тоже давала дрозда когда-то, и ещё как, и ещё с кем! Муж – умница, он всё понимает, он сам из них. Но рассказать однажды об этом дочери... Даже представить невозможно.
Студенты любили её. Потом они становились интернами. И когда пригласили её на вылазку за город, на первое своё воскресенье после интернатуры, она сочла «нет» неуместным и слишком натуралистичным. И было солнце, и была берёзовая опушка, и был костёр, и гитара, и водка на покрывале из общаги, и кто-то, забывшись, пустил кого-то матерком и тут же извинился. И она поняла, чего всё ещё не хватает им, умным, взрослым, выстраданным. Последовательности им не хватало. Это был их праздник, и корректировать его под любимого преподавателя, которого сами же пригласили, им просто не приходило в голову... После первой стопки – совсем немного, на донышке – она легко поднялась, отряхнула платье, улыбнулась им и пошла. И отойдя подальше, наклонилась и аккуратно надломила цветочный стебель.
Не здесь она ругалась матом, пила неразбавленный спирт и вела себя вольно, не здесь зареклась рвать полевые цветы. Хотя, может, и здесь, кто знает... А цветок был хорош – как художница, она знала в этом толк. Что-то было в этой земле такое, что делало цветы не похожими ни на какие другие. И пахли они божественно, что соцветия, что излом стебля. Как почитательница хороших вин, она мог бы свидетельствовать об этом даже перед божьим судом. А глаза её, глаза юного, но опытного санинструктора, привычно оценивали пейзаж, не поднимавший уже в душе ни горечи, ни боли, ни ярости.
Блиндаж? Нет, просто большая воронка. Вон он, блиндаж. Это – ячейка, это – траншея, и там она продолжается... Понятно. Позиция была развёрнута на юго-запад, но удар пришёлся с севера. Плохая у них разведка была. У нас разведка была хорошая. И весёлая, самая весёлая и шебутная в дивизии...
Санинструктор
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!