Поэзия Яна Богуславского

Ян Богуславский (1938 – 2017) – неизвестный за пределами Запорожья, но выдающийся запорожский поэт-шестидесятник. В 1955–1961 годах учился на физмате Днепропетровского государственного университета, попутно посещая лекции и литстудию на филфаке. Почти всю трудовую жизнь работал в энергетике (ЗТЗ, Днепроэнерго, АЭС). Посещал литобъединение «Поиск» с его основания. Стихами, можно сказать, дышал и думал, но вышла у него лишь одна небольшая книжка – «Жёлтый ангел». Здесь – избранное из его творчества.

КРЫМСКИЙ HОКТЮРH

Этот ветер, что пробует раковин пенье,
Этот вечер, что ловит дыханье волны,
Эти синие звезды и синие тени,
Hаконец, тишины и покоя полны.

Тишина без конца над агатовым морем.
Проплывает Луны одинокий корабль.
Вдоль по берегу бродит котёнок-заморыш.
Одуряюще пахнет на миртах кора.

Hочь печали... глубокой и светлой печали.
Завтра снова разлука, и снова рассвет.
Минарет маяка, катера у причала,
Проплывающих рыб фосфорический след.

Южный Берег. И ночь. И разлука. И ветер.
И тяжелая грусть в изумрудных глазах.
Ты серебряной рыбой ускользнёшь на рассвете,
И растает твой след на житейских волнах...

ПАМЯТИ Б. ПАСТЕРНАКА

1
О, как я молод, как бесчеловечно я молод.
Сердце моё, разорвись, только б мир весь собою обнять!
Я, как кузнец, подымаю разгневанный молот,
Чтобы чеканные строфы ковать, и ковать, и ковать.

О наковальня души, наковальня ночных вдохновений,
Сколько ударов ещё нам с тобой предстоит испытать...
Лёгких мехи, раздувайте горнило мятежных творений!
Молнии Солнца, пронзайте мой разум опять и опять!

Быть многогранным (о старости мудрость и детства проказы!),
Быть и свободным и гордым, как буйнопевучая сталь,
Как в рукоятку меча, в свои песни впаять, как алмазы,
Радость и горе, разлуку, и страсть, и печаль.

Быть человеком, чтоб жить на Земле Человеком
(О безмятежности миги и творчества яростный взлёт!),
Гневной струной, навсегда прозвучавшей в симфонии века,
Птицей серебряной, к звёздам стремящей полёт.

Щедрость любви – вот гармония высшей свободы:
Жить, чтоб творить, и отдать, чтобы просто отдать.
О, это счастье – стать голосом чистым народа,
О, эта мука – непонятым им умирать!

2
Нас убивают стихи и начётчики.
Кровью из глотки дымятся слова,
И талмудисты, словно налётчики,
Садят в нас пули. Да чёрта с два!

Страстно влюблено, хоть молодо-зелено,
Hо! – так зелена виноградная гроздь –
Входит поэзия в мир заметеленный,
В мир, прометеленный песней насквозь.

Ярко, свежо, эпохально, задиристо,
Hасмерть в полёте сжигая сердца,
По кретинизму, невежеству дикости –
Всесокрушающей силой свинца.

АПАССИОНАТА

О Прекрасная Солнца Аппассионата!
Ты взрываешь весь мир фортепьянным набатом.
Всё, что прежде в душе похоронено было,
Твоя гневная сила опять разбудила.

Сколько слёз, и восторга, и творческой муки –
То бессмертный встаёт Человек исполином,
К синим звёздам простёрший могучие руки,
Будто крылья взметнувший в размахе орлином.

Вихрь мелодий, мятеж неповторных звучаний –
О любви? о погибели светлой надежды?
Это Солнце одело золотыми лучами
Непокорное сердце в огневые одежды.

Это песня души, неразрывная с миром.
Это – тысячи жизней в кипящем прибое,
И мечты торжество, и крушенье кумиров,
И проклятие ждущим гнилого покоя.

Так гори, моё сердце, дымящейся кровью,
Жилы песен пои в сумасшедшем пожаре:
Пусть они захлебнутся безумною болью,
Недопетой строкой, незабытой любовью,
Пусть их гневное пламя по душам ударит!

* * *
– О, девочка, цветущая в бутоне
Такого розового платья,
Умоляю, швырните в океан
Моего восхищения
Золотую монету Вашей улыбки!
Я нырну за ней в бездну
Чернокожим весёлым дельфином
И, вынырнув, принесу для Вас в пасти
Жемчуг слова, явленного впервые.

А она хохочет: ну какой ты дельфин
Если ты не умеешь проскакивать в обруч
И крутить хула-хуп?!

– Но зато я умею другое:
Уйти от зубов акулы,
Которая мне улыбается сладко,
Как будто я – холодная закуска
На горячем блюде её аппетита.
Вынырнуть в самом неожиданном месте,
Чтобы смеяться с Вами вместе
Над Вашим весёлым испугом.
Умею солнечным радужным кругом
Жонглировать, словно клоун заправский,
И подарить Вам сердце легко и запросто,
Как дарят сорванный цветок...

* * *
Беатриче, и Лаура, и Франческа да Римини,
Вы, свидетельства живые о неистовстве любви, –
Кто, зажегший в женском сердце сей пожар небесно-синий,
Не носил обезумевший этот ад в своей крови?

О природа, мудрый зодчий, из какого ж это сора
Ты возводишь на болоте белоснежные дворцы
И на лбы пустых кокеток отрицанием позора
Водружаешь как короны лучезарные венцы?

Глад и мор нас косят слепо, но из грязи, мха и глины
Вновь упорно прорастает этот мыслящий тростник
И на стёршихся монетах, словно образ двуединый,
Проступает вдруг прекрасный, ослепительный ваш лик.

Нефертити и Франческа, Беатриче и Лаура,
Продолжательницы жизни, стерегущие очаг,
Обаятельные ведьмы и божественные дурры,
Вы, следящие бессонно, дабы род наш не зачах...

РАЗЛУКА

Ржавая кликушеская ночь.
Девочка в заплаканной сирени.
Скоро поезд унесется прочь...
Поцелуй... и я – лицом в колени.

Первый раз – лишь так дано любить!
Грустное больное расставанье...
Как молитву буду я твердить:
«До свиданья, друг мой, до свиданья!»

Чёрной энтропии не отнять
Сказки поэтичной и короткой.
Вот и всё, что смог тебе я дать,
Мальчик с негритянскою походкой.

Слишком мало – правда, мой глупыш?
Или слишком много?.. Я не знаю.
Слишком... слишком... слишком... слишком... слиш...
В этом ритме сердце умирает.

В этом ритме ни любить, ни жить.
Ну а если?.. но тогда уж насмерть!
Что-то в репродукторе бубнит
Голос, надоедливый, как насморк.

А в зрачках такой беззвучный крик...
И никто вокруг не замечает,
Что, подняв устало воротник,
Мимо них трагедия шагает...

АЭЛИТА

Ракета взрывается стартом.
Ракета уходит ввысь.
Ракету уносит атом
Со скоростью самоубийц.

А где-то вдали на Марсе
Грустит голубая, как небо,
Напрасно, напрасно, напрасно...
Ах, девочка, ты ведь небыль!

О, девочка Аэлита
С оранжевыми глазами,
Элита Марса элита
Под пепельными волосами...

Седые-седые пространства.
Звёзды горят над ними.
Земной любви постоянство,
Тоска по планете синей.

На той планете такие
Горы, как великаны,
На той планете большие
Прохладные океаны.

На той планете Сын Неба,
Нежный, солнцеголовый...
Ах, девочка, ты ведь небыль! –
Какое грустное слово.

Вовеки встречи не будет,
Лишь тени в пространстве слиты.
О, люди, добрые люди,
Верните мне Аэлиту...

СУЛАМИФЬ

Суламита, солнышко, шалунья,
Оживший мой сон.
Ты ко мне, певунья-щебетунья?
Я ж не Соломон,

Я не царь библейский – голодранец.
За мои грехи
Бог послал мне много разной дряни
Да ещё – стихи.

Так что Песнь Песней смогу состряпать,
А рубинов – нет,
Нет тобою столь любимых тряпок,
Золотых монет...

Рассмеялась дерзко Суламита
И умчалась прочь.
Где ж ты, моё детство – Суламита,
Канувшая в ночь?..

АФРОДИТА

Эта ночь проплывала в серебряных нитях,
Это ты приходила – предвестьем беды
Утром Солнце вставало, как огненный витязь,
И кровавило гладь изумрудной воды.

Море глухо роптало, в серебряных нитях
Растворяя прозрачную горечь воды.
Видишь ,Солнца поток из груди моей вытек,
Но пожар твоих глаз – как предвестье беды...

О, усните, печальные чайки, усните
Отражённые в грустных зеркалах воды.
В небе чертите вы серебристые нити,
Ваш трагический крик – как преддверье беды.

Ваш трагический крик – в неизбежность событий
Он вплетает мой страх, как предвестье беды.
Это в абрисе моря парит Афродита,
Что рождается вновь из солёной воды.

Это в солнечном зеркале – тайны наитий,
Бунт воды (умирающей в зное воды!),
И встаёт из волны пенный бюст Афродиты,
Будто грозное счастье – в преддверье беды!

22 ИЮНЯ

Сегодня всё покрыто красным пеплом,
Шумят на поле красные колосья,
На всех пяти материках планеты
Раскинулись багровые моря,
Расколот воплем ржавый купол неба,
И океаны набухают кровью,
Взрывается расстрелянное Солнце,
В полнеба чёрным пламенем горя.

Творится новый днесь Апокалипсис,
В тартарары Содомы и Гоморры,
Ползут на мир тевтонские Нероны –
Смертельная смердящая волна,
День бьётся в мыльной петле горизонта,
Сын человечий всходит на Голгофу...
Что Страшный суд? – рождественская сказка.
Сегодня утром началась война.

АРТПОДГОТОВКА

Помилосердствуйте, девочка!
Разве это глаза?
Это же две дальнобойные пушки!
О бедное сердце поэта,
Разбитое вдребезги
Залпом тяжёлых орудий...

ТАКАЯ ЛЮБОВЬ!

Когда идёт дождь, седеет ветер,
И воробьи сидят, нахохлившись,
Как низкое небо.
Когда уходит женщина, вздрагивают ступени,
И дома чернеют от горя.
Когда поют стихи,
Уходит последний здравый смысл,
И твои глаза опрокидываются надо мной,
Как две непостижимые голубые галактики.

Но ты уходишь – и песни смолкают в моём сердце,
Как солдаты, которые больше уже никогда не вернутся.
Почему ты уходишь,
Оставляя мне горькую нежность воспоминаний
И привкус меди в страдающем сердце?!
Почему ты возвращаешься,
Заставляя меня каждый раз умирать от счастья?!

Я не знаю, почему, но ты возвращаешься –
И я улыбаюсь, как фасад сумасшедшего дома,
И радуюсь, как ребёнок,
Получивший любимую игрушку.

НЕРВНЫЙ БРАК

Ко мне явились гром и молния.
Гром был слегка туговат на левое ухо,
А молния строила глазки.
Гром был старый почтенный господин
В сером сюртуке, осыпанном перхотью,
А юная молния торопилась в небо
На свой первый бал.
На ней было синее бальное платье.

И, глядя на эту трагикомичную пару,
Я вдруг с грустью подумал:
Уж не с них ли писал художник Пукирев
Свою знаменитую картину
«Неравный брак»?!

НЕЧТО КОСМОГОНИЧЕСКОЕ

Жемчужные кроны Галактик
роняют на землю спелые звёзды.
Твой голос звенит в городском нарастающем шуме.
Стальной паутиной
меня оплетает горячечный воздух.
Мне было бы легче, наверно,
если б я попросту умер.

Бетонные балки зданий
торчат, как кресты для распятий.
Не наши ли души на них
приколочены будут гвоздями?
Месяц бьётся в падучей –
бедняга, видимо, спятил.
Какие же полосы отчуждения
пролегли между нами!

Это полнее, гораздо полнее
и горше просто разрыва.
Это как умирание в одиночестве
на чужой далёкой планете,
Когда в неизбежность уходят
(так в атаку идут под разрывы),
А следы заметает
неземной ядовитый оранжевый ветер.

Но даже когда мы рядом,
мы в различных системах счислений.
Ты – в системе двух измерений, где царит
тривиальная плоскость опочившей нирваны.
Я – в системе №-мерного поля
где № степеней свободы и оптимальных решений,
Где за каждой гранью пространства
ждут Колумбов ещё неоткрытые страны.

Так прощай навсегда! Наступает
вероятность последней в жизни разлуки.
Я спокоен, как смертник.
Мгновенье – и лягут между нами парсеки!

...А ночами мне снятся твои
оголтелые, горькие, жадные руки,
И тогда человечья солёная влага
орошает мои смежённые веки...

ЛИРИЧЕСКИЙ АПОКАЛИПСИС

Две груди твоих –
Половинки критической массы
Мои поцелуи на них –
Словно след от космической трассы.

Но образ кошмаром возник –
Я срываю последние пломбы,
И сходятся груди. Они –
Составные урановой бомбы.

И чёрная страсть – как уродливый гриб:
Полыхает распад метеорный.
Ты смят,
          ты сожжён,
                        ты погиб.
Пылают глаза –
Два пожара,
          два синих мотора.

Ты падаешь в море крутое,
А в нём – только дохлые рыбы,
Над ним – прогоревшее солнце седое –
Обугленной глыбой,

И серое небо, покрытое пеплом,
Как траурным флёром.
Глаза сумасшедшие слепнут,
Сгорают два синих мотора...
................................

Ты спишь со мной рядом,
Тебя не тревожат кошмары.
Ты дышишь, как сад. Этим садом
Проходят Любовь и Гитара,
И солнце в лазури ныряет
Не пепельной глыбой, а спелым гранатом.
Но всё-таки как хорошо, дорогая,
Что сердце твоё – мирный атом...

О. МАНДЕЛЬШТАМУ

1
Нежный Моцарт российской поэзии...
Ни могилы твоей, ни надгробия.
Как теперь возвратить из амнезии
Сладкий глас твой и богоподобие?

Виноваты, и аз нам отмщение,
Со стыду как в геенне горим,
И душе не дождаться прощения,
Ибо ведали мы, что творим.

2
Твои строки, как синие птицы,
Разлетелись по белому свету.
Ничего, мы ещё им припомним, убийцам,
Тот державу позорящий суд!

«...Человек умирает, песок остывает нагретый,
И вчерашнее Солнце на чёрных носилках несут...»

ЭПОХА ЗАСТОЯ

Путь к благосостоянию тернист,
Жратвы и тряпок надобно всё больше –
И вот у нас дела идут, как в Польше:
Тот главный пан, кто на руку нечист.

Законы издают для простаков,
Проныра ж ценит произвол и связи
И лепит блага из плевков и грязи,
Оставив в дурнях честных дураков.

На нары садят мелкое жульё,
А крупное жульё сажают в кресла,
Где те с восторгом нежат свои чресла
Порастаскав Отечество своё.

* * *
По свидетельству импотентных органов,
Мой отец был врагом государства трудящихся.
Я – достойный сын своего отца –
Как могу быть ему
Другом, защитником и гражданином?!

АФГАН

Под ножами ислама – России сыны,
Что застряли в болоте позорной войны.
Славословь эти жертвы или не славословь,
Пролита понапрасну невинная кровь.

Интернационал нам оставил долги,
Что для нас непомерно тяжки и долги.
Милосердный Христос и суровый Аллах
Да помилуют павших в кровавых песках...

* * *
За ошибки глупцов твердолобых и чванных
Расплатились, Россия, мальчишки твои.
Что забыли мы в древних кочевьях Афгана?
Хлеб, что пущен по водам, поплыл по крови.

Это ль добрая воля – с позиции силы?!
В этом мудрость высоких державных ослов?
Столько б кольев осиновых им на могилу,
Сколько чёрных гробов к нам оттуда пришло!

* * *
Я не слуга народа, а должник,
Глашатай бед его, его свершений.
Мои глазницы выплакать должны
Всю боль и горечь прошлых поколений.

Я не слуга народа, а язык,
Его язык, что вырван был когда-то,
И потому я – крик, последний крик,
Застрявший в глотке павшего солдата.

И потому я – ненависть его,
И без него спешащая на запад,
Которую преследует бегом
Руин неистребимый горький запах.

Я не слуга народа, а пророк.
Во всех богах небесных разуверяясь,
Я присягаю – лишь народ есть бог,
Которому единственному верю.

Он сердцем мне платил за каждый миг,
Что с ним я прожил... щедрая расплата!
Я не набат народный, но язык,
Которым бьют в тугую медь набата.

* * *
Я ношу своё сердце нежно и бережно,
Как молодая стыдливая женщина
Hосит свой первый драгоценный живот.
Я ведь тоже
В муках рожаю каждое слово,
И сердце моё обливается кровью
Hа акушерском столе.
А друзья-акушеры присутствуют рядом.
Они принимают в руки свои
Ещё дымящееся, нелепо орущее слово,
Обрезают ему пуповину
И шлепают по заду, нежно приговаривая:
«Hичего, пори, пори, мой маленький...
Вот придёт сердитый дядя
Из Спилки Радянських Письменныкив –
Он устроит тебе ледяное крещение,
Он причешет тебя, спеленает,
И ты станешь прилизанным, гладким,
Как и все остальные младенцы!»
А меня, потного, обессиленного,
Ещё дрожащего от родовых схваток
Они снисходительно поглаживают по душе,
Ласково присюсюкивая:
«Hе боги горшки обжигают...
Hа чьём возике сидишь, тому песенку пой...
Слово – серебро, а молчание – золото...
Трудовая копейка рубль бережёт...»
И всё такое прочее в этом же духе.

* * *
Под песней, как под пулемётом,
Смеясь, по лезвию идём.
О, повседневная работа,
Ты – баррикада под огнём!

Как зачарованную кобру,
Я душу на руках несу,
И сердце светится сквозь рёбра,
Как озеро в сквозном лесу.

СЕН-САНС. ЛЕБЕДЬ

Средь серебряной тишины
Лунным озером Лебедь плывёт,
И печальную песню поёт
Он под шелест сонной волны.

Было время – с подругою он
Здесь счастливые дни проводил.
Что ж теперь грустит он, уныл,
И напев его боли полн?

Больше друг к нему не придёт:
Спит он, белые перья – в крови,
Лишь под ветром тростник поёт
Лебединую песню любви...

БУКЕТ

Жёлтые розы – злые разлучницы,
Жёлтые розы – герольды печали,
Жёлтые розы – вечные спутницы
Всех, кто ушёл в невозвратные дали

Алые розы, вы – чувства посланницы,
Вы о любви, для любви – и не более.
Страстью богаты лишь вы, бесприданницы,
Сотканные из сладчайшей из болей!

Белые розы – символ бесстрастия,
Сумерки ледяного безмолвия,
Где нет ничего – ни страданья, ни счастия,
Лишь в чёрном небе – белые молнии.

Чёрные розы, о, чёрные вестницы,
Пепельный снег в беломраморных плитах,
Чёрные ступени... лестницы, лестницы,
Уходящей в давно позабытое...

Но слаб мой язык рассказать о чайной
Розе – нежности, снежности, смежности,
Самой, быть может, необычайной
В тёрпком букете моей безнадежности...

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Облака встревоженные по небу плывут,
Сторожа наш призрачный, наш печной уют.
Спи, моя хорошая, завтра будет снег,
В гости к нам притопает снежный человек.
Он придёт, как добрый одинокий слон,
Улыбнётся ласково... Врут, что злюка он.
Сбросит свою шкуру, сядет у огня,
Про твоё здоровье спросит у меня.
Выкурим по трубке, сетуя на жизнь.
А потом растает он и взовьётся ввысь,
В горы свои – облачком снежный человек.
Спи, моя хорошая, завтра будет снег...

РОССИЯ

Я в любви тебе не объяснялся,
Не слюнявил я твоих колен,
Потому что, видимо, стеснялся
Той любви, что сердце брала в плен.

Посреди оравы громогласной
Бивших в грудь косматым кулаком
Оставался робким и безгласным,
Поклоняясь издали тайком.

Я следил черты твои простые,
Словно бы молился на тебя,
Имя твоё скромное – Россия –
Тихо повторяя про себя.

Есть уже такая сила чувства,
Есть такая высшая любовь,
Что молчит смущённое искусство,
Ибо родина – превыше слов...

СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ

На трибуне загнанная кляча
Вдохновенно говорила
О радости мирного труда,
О приятной тяжести
Привычного хомута
На отощавшей шее
И горячей любви
К родимой конюшне
С прохудившейся крышей,

Между тем как живодёры
Которым по штату положено
Сдирать с неё шкуру,
Уже тайно точили ножи.

* * *
Крашеные кудри вьются до плечей,
Застывают мальчики в позе трубачей.
Словно за спиною замер эскадрон,
Стиснутый ветрами с четырёх сторон.
Вороные кони топчут ковыля.
Кровью и слезами чуть горчит земля.
И встает легендой в мареве боёв
Правда революции, молодость её,
Что в порыве страстном, наголо – клинки,
Через годы мчится грудью на штыки.
Почему ж тревогу не трубит труба?
Видно, ваше дело, мальчики, – труба.
Звякает бутылка... гам хмельных речей...
Пьют в подъездах мальчики в позах трубачей...

* * *
Умирала девушка, трудно умирала
Девушка с душой, как горная река.
Синими губами жалобы шептала,
Всё моей искала тонкая рука.

Умирала девушка, как цветок осенний
Трудно умирала, на глазах у всех.
Труп души качался, как ржаной Есенин,
И смеялась, будто убивала смех.

И дошла до точки, как и эти строчки.
Словно вопль о помощи билась моя Лада.
Вексель на любовь её был давно просрочен –
Дальше было некуда умирать и падать.

Если кто-то хочет увидать картину,
Пред которой Гойя – радостный щенок,
Пусть увидит девушку с душою половинной
И любовь, издохшую у чьих-то грязных ног.

Вот и всё: стою я, словно на пожарище,
Пепел её горестный спит в моей руке...
Приходите люди поглазеть, пожалуйста,
Как пляшет её падаль в пьяном кабаке.

* * *
Кто ты – шляхетка или шлюха?
О наваждение моё!
На сердце, шепчущее глухо,
Опять слетелось вороньё.

Хохочет злобная старуха,
И ухмыляется ворьё.
Во времена Срамного Духа
Невыносимо Бытие.

ОДА К ЮНОСТИ

О Анни, в том саду, где розы умирают
И вихорь злой метёт поземкою, сейчас
Душа моя гостит и с грустью вспоминает,
Как в этом же саду встречались мы не раз.

Мы были счастливы, рукой своей касалась
Нас юная любовь в одеждах золотых.
Я засыпал как бог (о, сладкая усталость!)
На ложе из цветов в объятиях твоих.

Мы были веселы, беспечны и бессмертны,
Нас к Солнцу уносил искрящийся поток,
Казалась эта жизнь нам чашею безмерной,
И пили мы взахлёб её багряный сок.

Из рук твоих вкушал вина любви и хлеба,
Весна как фокусник творила чудеса,
И надо мною как живое небо
Каштаново твои струились волоса.

О Юность, как её быстротекущи миги!
О Зрелость, как скучна ты с мудростью своей...
С каким же скепсисом, держа в кармане фигу,
Мараешь дёгтем ты узор медовых дней!

Приходит осень, подводя итоги.
Наряды под замком, и сердце под ледком.
Ещё вчера лишь щедрые, как боги,
Трясемся нынче мы над каждым медяком.

А там уж и зима не за горами,
Зима моей любви и прелести твоей.
Предвечный бог Амур, да смилуйся над нами –
Даруй бессмертье нам иль юными убей!

ЮГОСЛАВСКИЙ СИНДРОМ

Синяя птица счастья и романтики голубой цветок
Сгинули в бездне кровавой среди битв 20-го века.
Мы провалили его – да простит нам всесильный Бог –
Этот экзамен на звание мыслящего человека.

И ныне, оглядываясь на пройденный нами путь,
С горечью сознаём: мы не венец, а позор творенья.
И с какой-то страстью садистской в пропасть спешим сигануть,
О чём и свидетельствует нынешнее столпотворенье.

Право поправ, нам диктуют веру и волю свою
Умные бомбы и разума лишённые дипломаты.
Демону разрушенья и смерти пушки осанну поют,
Небо взрывают ракеты, а землю поливают свинцом автоматы.

Братьев своих предавая, похерив и совесть и честь
В этом безумном раздрызге и бесконечном раздоре,
Если НАТО сказало: «Надо!», бывший СЭВ отвечает: «Есть!»,
Предоставляя ей свои базы и воздушные коридоры.

Хвастая силой дурацкой, всё сокрушая в угаре хмельном,
Кончится век непотребный, и следующий, возможно, начнётся,
Но, собратья по антиразуму, ведаем ли мы сегодня о том,
Сколь горьким будет похмелье... если, конечно, алкаш проснется,

А не заснёт навсегда, что тоже весьма вероятно,
Хоть признаваться в этом весьма и весьма неприятно...

* * *
Играют в кости на Человечество,
Кулак жандармский повсюду тыча,
И называя при том цинично
Державой Зла – моё Отечество!
Играют в кости на Человечество.

Огни пожаров тревожно мечутся,
Уже к Европе запал поднесен.
Ужели дальше – ни зим, ни весен?
Опять гориллы в мундирах хаки
Играют в кости на Человечество.

* * *
Я проклят и заклят от века
Высокой магией слова.
Поющая тень человека
На этой земле суровой.

Я только голос, что плачет
У ручья над своим отраженьем.
Глагол, которым был зачат
Первый из дней творенья.

* * *
Уходящая осень,
Золотой листопад.
Под симфонию сосен
Догорает закат.

И дубовая роща
Вся в сквозной синеве.
Жизнь читается проще
В пожелтевшей листве.

Эта грусть и прощанье
У осенней межи.
При последнем свиданьи –
Ни притворства, ни лжи.

Уходящее счастье,
Пережитая страсть.
Завтра – зимних ненастий
Неизбежная власть...

* * *
Какой сегодня синий вечер!
Замри, умри и не дыши...
Каштаны выкинули свечи
За упокой моей души.

Прозрачна даль, недвижен воздух,
Уходит солнце вглубь реки,
И капают речные слёзы
С твоей задумчивой руки.

* * *
Седой мальчишка, циник и поэт,
Шагал по жизни, как идут по саду,
И не заметил он, что сорок лет,
Как сорок городов, дымятся сзади,
Что эти сорок бешеных коней
Топтали тело, в сердце вбив копыта,
Что он как белый ворон меж людей,
Что, как печёнка, вся душа отбита,
Что стыдно быть мальчишкой в сорок лет,
Что устают под ним пылить дороги.
А всё-таки он жил счастливей многих,
Седой мальчишка, циник и поэт.

ВОЙНА

Над Европой – пепельные смерчи,
Над Европой злобный вой горилл.
Под прицелом даже ангел смерти –
Чёрный гений распростёртых крыл!

Беженцами пенятся дороги.
Каждый путь сегодня – крестный путь.
Памяти израненные ноги
Никогда не смогут отдохнуть...

* * *
Грустная вечность торчит за плечами,
Горькая слава маячит вдали.
Будто жених, прохожу под мечами,
Нищий поэт разорённой земли.

Матинко, мамо моя Украина,
Те, что народ твой топили в крови –
Выскребки шлюхи и сукина сына –
Нынче клянутся в горячей любви.

Нам объявила пузатая сволочь
Приговор смертный под видом реформ.
Выгребли нагло последнюю мелочь.
Дальше – безмолвие, морг и дефолт.

СТИХИ О ГРАЖДАНСКОЙ ТРУСОСТИ

Душа расщеплена, как атом,
И вкус полыни на губах.
Уже ругаешься не матом,
А воем: псов вгоняешь в страх.

И подлый, липкий, неуклюжий
Испуг, как серый шлейф, влача,
Приходит, нужен иль не нужен,
И рубит головы сплеча.

О, этот страх, он так бесстрашен!
Он появляется в ночи,
Угрюм, безлик и бесшабашен, –
И сердце трепетно молчит,

Молчит, как мудрые законы,
Когда бунтует произвол.
Над похороненными – зоной
Молчит упрямо, как осёл.

И, верен тактике молчанья,
Живёшь, на всё закрыв глаза.
Твой голос жалок, как мычанье,
Когда вокруг ревёт гроза.

И подлый, наглый, нежеланный
Извечный враг твой – вечный страх –
Приходит, званый иль незваный,
И поселяется в сердцах.

* * *
Средь глада, мора и войны,
Землетрясений и потопа,
Когда мечи занесены
И на кону стоит Европа,

Искусства ненадёжный чёлн,
Служа подобием Ковчега,
Один среди свинцовых волн,
Мне был и храмом, и ночлегом.

* * *
Тихих струн в моём сердце почти не осталось,
В нём как струны натянуты синие молнии,
Громыхают грома, разгромивши усталость,
Те, что песенной влагой мне душу наполнили,

Что изгнали, как нищенку, дряблую нежность.
За волною пустил её горько и свято я,
Как швыряют в реку, вылетая на стрежень,
Распрекрасную кралю – персиянку проклятую.

До неё ли, друзья, если ночью беззвездной
Меж надеждой и страхом душа моя мечется?
Из последних висит над дымящейся бездной
Несмышлёныш сопливый – моё человечество.

МНЕ ХОЧЕТСЯ...

Мне хочется во времена застоя,
Где жрали и любили только стоя,
А отлюбив, жрать начинали снова.
Был шведский стол и в спальне и в столовой!
В верхах все беспардонно воровали –
Внизу, понятно, тоже не зевали
Под лозунгом «Державы не убудет.
Воруй и жри, а дальше – будь что будет!»

Мне хочется во времена застоя,
Когда столы ломились от застолья,
Когда нас всех пугали Магаданом,
А мы на это срали, как ни странно,
И жили так, как будто спозаранку
Всем любящим засранцам и засранкам
На Страшный Суд приказано явиться
При паспортах, дабы не ошибиться...

Мне хочется во времена застоя...

НАШИ ИГРЫ

     О если б грек увидел наши игры...
                           О. Мандельштам

Такие вот безумные игрища
В конце которых – посох и сума.
Полнации – проглочено кладбищем,
Полнации – поехало с ума.

И если бы такие выкрутасы
Увидел нынче мудрый древний грек,
Он точно бы прошёлся по мордасам
И проклял бы названье «Человек».

Но мы не греки, ко всему привычны.
Патроклы и Гераклы – кукиш вам!
Мы, здравый смысл из жизни смело вычтя,
Державу превратили в сверхбедлам

И, разум свой похерив в одночасье,
Уже не украинцы, а хохлы.
Отечество, что Бог нам дал на счастье,
Разграбили, безумны и облы,

Разграбили – и вот теперь кукуем
На пепелище дома своего
И, Божье имя поминая всуе,
С дерьмом мешаем заповедь Его.

Не укради, не лги, не любодействуй, –
Чрез Моисея заповедал Он.
Нет! – укради! солги! прелюбодействуй! –
Отныне наше кредо и закон.

* * *
Что делать в поэзии заурядным,
С талантом короче воробьиного носа?

Нанизывать тощие-тощие мысли
На вертела затасканных строчек
И, поливши этот жёсткий шашлык
Прокисшим уксусом модной печали,
Угощать им читателя,
Страдающего несварением кретинизма?

Бегать с поклонами за конъюнктурой
Ощипанной музой всех неудачников,
Чередуя приступы вдохновения
С приготовлением гусиных шкварок?

Что делать в поэзии заурядным,
С талантом короче воробьиного носа?

* * *
Построившие злобе храм,
Да рухнет он на плечи вам.
Построившие злобе храм,
Палач, заносящий топор
На шеи братьев и сестёр,
Знай – меч возмездия остёр!
Он хрупок, наш стеклянный дом,
А кто швыряет камни в нём,
Пускай другой поищет дом.
Построившие злобе храм,
Да станет он могилой вам,
Построившие злобе храм...

СУДЬБА ПОЭТА

Трудное это дело – сотворенье поэзии!
Ненамного легче сотворения мира.
Бог в седьмой день отдыхал –
Поэт не имеет такой благодати,
Ему не дано отдыхать.
Разве только в могиле,
И то если критики
В награду за службу его
Не навалят кучи дерьма
На свежем могильном холмике
От лица благодарных потомков...

НАЧАЛО

Я начинался с ненависти,
От которой строки взрывались.
Я начинался с ненависти –
Не так как вы начинались.

Ритмы врубались каменно,
Слов грохотали обвалы –
То обнажённым в пламени
Сердце моё плясало.

И приходили такие стихи –
Что страшных судов видения.
Что перед ними взрывы стихий
Светопреставления!

Стихи – как плевок слепому в лицо
Стихи, за которыми – бездна!
Стихи безнадёжней любви скопцов
И чернее ночи беззвездной.

Мост через строфы не навести:
Строфы – реки в крови.
Так начинаются с ненависти,
Чтобы прийти к любви.

* * *
Мы тоже смертны,
И в серый осенний вечер
Тоска подстерегает
Наши усталые души.
Но если мы и уходим
В пустоту и молчание,
Всё равно после нас остаются –
Мир, озарённый светом,
Девушки, улыбающиеся Солнцу,
И дети, поющие наши стихи...

ЗАПРЕДЕЛЬНОЕ

Но и там, где струится Лета
Меж пепельных берегов,
Я также пребуду поэтом,
Кропавшим пуды стихов.

Такое оно от века,
Проклятое ремесло.
Не жди от него ответа –
Куда тебя занесло?!

Куда бы ни заносило,
Оно повсюду с тобой –
Твоею бессильной силой,
Твоей злосчастной судьбой...

Читайте о поэте: Прощание с поэтом