Ежата зимы

Так иносказательно об инее, Алексей.
Никогда не была на болотах, но представила их странные звуки...
Спасибо!

Чудесно, Алексей, получила большое удовольствие.

Спасибо, Светлана!
Однако мне представляется, что последние две строфы слабее первых двух,
поскольку из ассоциативного стиха с элементами постмодернизма
уводят в банальный сказочный примитивизм.

Особенно последняя строфа!

Может, их убрать?

Ведь по изначальному замыслу я не сказку писал!

С ув. Алексей

Так никто и не говорил, что это напоминает сказку. Всё воспринимается очень реально: иней на зимних болотах. Удивительно красиво, современно написано, с богатством поэтических приёмов, мастерски. Не советую кромсать стихи, они очень удачны.

Иль сами змеиные звёзды на праздник зовут? –
Не узнаем уже!
Вспорола декабрьское утро в болоте туманистая тишина.


Вот это вот - совсем слабо. Зачем нам знать??

Вот стихи:

лучшее что случалось это вагоны
те в которых едут молчать потому что
наговориться успел под завязку до горя
выпустите меня в кыштыме
или в последнее море

всегда ощущал москву как дорогу в гадес
посередине последний коцит – садовый
омега всех одиночеств большая малость
яблоко которое висит над водкой
я – знаешь? – в доле

на бмв доплывает харон до дома
гладит по голове сына как я в вагоне
узнавая на ощупь совсем немосковский стыд
не знаю что там говорит про любовь и братство
кент с балканской звездой и их диалекты
на выходе в тамбур или в жидкий Аид

он рисует нолик мир нарисует крестом
по мокрому и земляному взлетают рельсы
главное умение говорить с завязанным языком
до – посредине – и главное после смерти

***
по главной улице пешком
как буратино – перечтём
пересчитаем щебет – вверх
так вычитает смех наш смерть
неизмеримая тоска
не выбирает берега
где нас читает смерть сквозь смех
перебирая лапой снег
собака ходит через тьму
которую я не пройду
по главной улице пешком
где нас проговорит на том
невнятица доязыка
неизмеримая доска
чтоб вычитая смерть и смех
проговорить себя наверх

***
дорогой мой мальчик
перерезал пальчик
переехал город
вот тебе и повод

что ни вор то рядом
что ни дом то в птице
не летаешь помнишь
а не спишь и снится

***
обещай мне молчать только ты так умеешь (молчать –
это речь говорить про себя эту речь
исчислять

мы устали но есть соответствие в этих печах
у морозов кирпичных молчать обещай мне
молчать)

обещай мне молчать этот страх обучает за речь
переходим на выдохе голос медвежий
который беречь

обещал нас молчать обучал и не голову с плеч
и когда ты перечишь ей весь
обретаешь всю речь

***
переносится на взрыв время снега шесть часов
переплеты и плетень перелет улёт под лёд
птица тянется к земле – в небо корнем от корней

в городе пяти церквей – пятый ты
стоишь и мерзнешь
в окружении рублей

ловишь маленьких людей
голос для трамвая
просишь

***
о филонове други и о
всё хоругви или бирон

всё пробитая в финики пермь
о филонове то есть не смей

о забвении в голод и в два
лик телка где приходит река

свысока с высоты шестикрыл
это снег нас подземный поил

посоли его полную плоть
о филонове шепчет нам крот

из земного из хлебных корыт
будешь здравым коль стынешь убит

поднимается мерзнущий дым
через лимб через край через крым

через крынку как мать молока
задевают нас всех облака

о филонове кухня стоит
за тебя – за меня говорит

перечиркнутый спичкой курлы
и ни в чем виноваты скоты

у филонова в лапках стоят
плоть от плоти неспешно едят

а притронешься и отойдешь
всё перечишь – но не клюёшь

смотришь в их занебесный майдан
и растет как кыштымский курган

***
на то смиренный человек клюёт ранетки с мертвых яблонь
засматриваясь в водный крест и в прорубь
перечёркнут за день

он пересматривал себя – пока за мышь возилась вьюга
метель себя переждала и переплавила
испуга

предвосхищенье – он входил под своды теплых снегопадов –
чужой еврей – степной калмык –
и большего уже не надо

на то смиренный человек пересчитал свои убытки
и Бог смотрел из всех прорех – как ленин
в первомай с открытки

он пересматривал своё: хозяйство темные дороги
никчемное но ремесло ранетки
высохшие ноги

он перемалывал себя переменял себя и льдины
вдоль чёрных яблонь и пруда
горелой глины

на то смиренный человек клевал свои прорехи богу
и холод говорил как смех но
по другому

нельзя и всходит из воды как сталь сквозь овны
всё тот же точный человек
ранету кровный

***
Господи, что тридцать шесть просили,
оказались дальше от России
от Урала и т.д. Что дальше? –
кажется: таджики и асфальтом

вертикально залитое поле
(на полях – денщик и нет убоя
большего, чем нам дано. Раздолье,
но и тело выглядит убого.).

Господи, смотри в глаза мне – сколько
надо говорить, чтобы молчать?
Оказался дальше, чем скинхеды,
и за все придётся отвечать.

Перед этим Томском и Свердловском
если стыдно, – значит повод важен;
Спирт без языка
совсем не страшен,
и таджик везет меня назад

Господи, огромны километры и таджик.

Как речи Уфалея
Нижнего и Верхнего под кожей –

Кровоточат ангелы.

Молчат.

***
мы смотрели на свет
тот который снаружи
внутрь смотрел говорил:
не бывает в себе

побывавший с другой
стороны обнаружен
тот который хиджаб
тот который рабе

мы смотрели на свет
свет смотрел по другому
языку называл
вещи или углы:

сын ест дым
дым проходит под кожу
и плывут за рекой
по младенцам гробы

мы смотрели в язык
языки были наши
но язык говорил через нас
свой язык:

мы смотрели в ростки
из распаренной пашни
и росли из торфяника
вверх языки

не бывает в себе
свет смотрел по другому
то ли речь то ли прах
всё раскрошено вдоль

а вода протекает
из лобных и впадин
увольняет себя
и идёт Чусовой

идиот или нет
а еврей или тоже
но плетёт изнутри
разжигая войну

АМЗ или свет
на иглу и прощенье
улыбаясь молчит
каждый как своему
***
Обыкновенная страна – ты понимаешь? –
в вагоне едешь и вагон стираешь;
вагон стирает – небо на полоски –
на всё предсмертие тебе даны наброски.

Вагон уже почти летит – почти читает
и пассажиров сверху вынимает
кривой одной или свинцовой рельсой –
что хоть умри, что в Троицке развейся.

В одно предсердие – со мной покойник едет
помятый, что Чермет на понедельник,
не говорит (и говорит) молчанье,
как будто знает Бог о нас заране,

как будто смерть не начиналась вовсе,
и всяк покойник рядом, и их восемь.
Обыкновенная страна – не просыпаясь –
как видит смерть: как будто удавалась

нам только смерть. Ты говоришь соседом
вагонным:

смерть горит
велосипедом.
37

вернуться в дом когда смотри сотри
окаменело пламя говорить
и 37 наотмашь бьют часы
и хлеб растет из хлебных горловин
вернешься в дом и не простишь когда
страшишься кожи смерти и себя

умеришь (прыг! – отмеришь семь сорок
на стаи мир поделишь всех потом)
и потом отмороженным своим
тебя коснутся из шестой строки
твои три персонажа – идиш твой
всё чаще перемигивает вой

вернёшься в дом – на полку – в подкидной
играешь с огородами – с одной
… как хорошо голодным в тридцать семь
часов вставать или прилечь совсем
в доселе проницаемую смерть
вернешься в дом а дочитать ответ

не провернёшься – яблочная синь
резина или воздух сам горит
на семь третей нас делит и следов
найти не можешь (но на всё готов
нас ангел провести а изнутри
он с немотой своею)

А. Петрушкин

СВЕТЛАНА, ЭТО ПОСИЛЬНЕЕ КАБАНОВА!