Соло мастера

---

(О поэзии Елены Морозовой, г. Киев. Из старых статей, в 2000-е публиковавшихся во всеукраинской литературной газете «Отражение» /Донецк/ – именно с таких маленьких эссе о поэтах я когда-то и начинала свой путь в литературную критику.
 С тех пор Елена давно переехала в Киев, где стала известным и успешным прозаиком, автором рассказов, повестей и романов, лауреатом престижных конкурсов. Но хочется сохранить в памяти читателей и прежнюю Елену – очень оригинальную поэтессу из Донецка.)

Перефразируя крылатую фразу, можно сказать: если б Елены Морозовой не было, её стоило бы изобрести. Она узнаваема, даже очень. Её почерк просто трудно не узнать. И при этом – вот признак настоящего мастера! – иногда загадывает настоящие загадки, сотворив что-нибудь совсем непохожее на себя прежнюю: ни творческим почерком, ни философией стиха. Неудивительно, что она стала дипломантом всеукраинского конкурса (в номинации «Поэзия»), который в конце 90-х – начале 2000-х ежегодно проводило всеукраинское национально-культурное просветительское общество «Русское собрание» в Киеве под председательством Аллы Вячеславовны Потаповой.
Елена Морозова пишет стихи не слишком часто, у неё на счету пока два сборника стихотворений, один из которых в соавторстве /в 2010 вышел третий/. Но зато многие её поэтические произведения, как редкие жемчужины, дорогого стоят. Недаром она желанный участник многих поэтических фестивалей, веб-сайтов и альманахов, как украинских, так и международных. Поэтому пройти мимо творчества Морозовой, не откликнувшись на него как критик, я просто не могла.
Её последняя /на тот момент, т.е. на 2006 г./ книга, «Соло времени», действительно соответствует своему названию. Она о нашем современном мире, т.е. о времени «сегодня». Но и о времени вообще (или о безвременье?), т.е. о Вечности. Здесь есть своё миропонимание, своя философия, как это и положено для зрелого, состоявшегося автора.
Что присуще философскому и религиозному миропониманию Елены Морозовой? Если судить только по формальным признакам, отнести его к концепции какой-то определённой конфессии нельзя.
Есть Бог, складывающий миры, как кубики («Мир слегка придуман, мир слегка припудрен, будто нарисован на страничке мелом», «твоя жизнь разомлевшему небу снится», «Ты – бессмертие каждого, каждого смерть... Ты причина причин», «И был ли весел Бог, когда качал меня в своих божественных руках?..», «ты – Душа, остальное тленно»), а порой рассыпающий их в прах, в безвременье схлопывания Вечности, словно ничего построено и не было: «Спать уходит Бог», «Нет Земли. Она приснилась Богу. / Сквозь созвездия задумчиво глядел... / И рождённому не Слову – Слогу / даже удивиться не успел», «Но ещё должен быть отрезок, / про который не хочешь трезво... / И по первому снега хрусту / вдруг поймёшь ты, что дальше пусто», «Ничего не случится завтра, / будет время ползти на запад... / повторится. Возможно, ливень / или гром с небес грянет, или...» – или то Ничто, о котором не хочется трезво.
Есть ангелы. Иногда похожие на рождественских карапузов, с крылышками, с праздничных открыток или с полотен Возрождения: «но ангел, как дитя, по небосводу топал / и как дитя он знал, что можно нас спасти». Иногда на ангелов, которые, может быть, и не ангелы вовсе, поскольку не сами служат людям как спасители, но являются теми, кому служат люди: «Кто-то нежному ангелу служит, кто-то грустную песню поёт». И Бог, как ангелы, тоже с картинки: «в уголочке иконка – Бог».
Есть очень расплывчатые, очень земные, будничные («знакомые») пророки: «когда мой чужестранец, мой случайный гость, вдруг обретёт черты знакомого пророка».
Но есть и «раскосый, степной, необузданный предок», чей «присыпан песком позабытый божок», есть и стихотворение «Реинкарнация» с названием, говорящим само за себя, и «алчно требуют жертв алтари», и о себе автор говорит: «Я – забытый дорогою странник / во Вселенной, где царствуешь ты».
Этой книге присуща философия христианского всепрощения («Нам хочется грустить... И всех за что-нибудь простить», «Не сотвори себе врага...») и ощущения хрупкости человеческой жизни, тревоги перед неизбежным концом всего тленного («Дай, Бог, завтра мы будем живы, купим персиков и инжира»). Но это и уже сейчас, заживо ушедшее в Ничто безвременья буддийское смирение с судьбой и ничего-не-желание, жизнь как сон: «мною спрошено каждое утро / на предмет бесполезности дня», «случайная радость минут, когда ты поймёшь, что уже ни к чему метаться на грани "сегодня-вчера"... но нет перед "жить" безнадёжного "просто"», «Оставь вчерашним снам и страх, и ласки – они теперь все равнодалеки», «Я больше не люблю. Я больше не страдаю... Я как пустынный дом, где тишина и скука, где всё объято сном», «Все оттенки лишились смысла».
А в общем, это призрачная, «нарисованная мелом» философия «сегодня», где всё размыто («снег идёт во мне, являя свет и леность, не спеша, не зная, что он и откуда», «День прошёл, чуть короче чем жизнь, но такой же как все, так же без толку, впрочем, меня на бегу он настиг, так же вдруг прекратился», «под куполом неба в границах размытого "я"», «Станет каждой минуты прочерк / на странице пустующих дней / расстояньем от стрелки, короче, / до положенной быть чуть длинней») и проступают не бытийные, а бытовые подробности, по которым и ведется отсчёт минутам: «в море зелёная тина, а у прохожего зонт», «скумпий рыжий окрас сентябрьский», «югом бредят предметы в доме... потянулись на юг по-птичьи проходящие электрички», «вместе с осами виснет время... Полдень трижды три раза прожит – летом всё для тебя возможно». Но сквозь сон-жизнь и Нечто после жизни проступает всё же скрытый даже от самой себя страх перед этой огромной Вечностью: «Время, знай себе, катит дальше, / не считая минуты в сдаче, / безразлично ко всякой сумме / вечность нам норовит подсунуть», «Вечность слишком большая дата».
В этом отсчёте времени, в «мелочи» и «сдаче», в коротких отрезках времени суток, где «не важен выбор образов и тем» и всему грош цена («за бесценок зима»), Елена проявляет себя как логик, как человек, связанный с точными науками, кем она и является в своей обычной жизни («Как монетки, минуты копим, / всё смеемся да варим кофе», «мир загадочен, значит, таинственно-прост, словно ряд золотой Фибоначчи»).
Но и человек с тонким художественным вкусом даёт о себе знать: то присущими не инженеру, а, скорей, филологу выражениями («и в каждой ветви – бунт, её тоска по звуку», «прикоснусь к пространству именем "Елена", мягкий звук, касаясь губ, идёт на убыль», «чтобы было достойно, гордо, / чтобы "эр" распирало горло»), то прекрасными метафорами, отражающими художественный взгляд на мир («Как золотист лимон в вечернем чае, наколотый на шпажечку луча!», «Мы с тобою стоим на макушке цветущей земли», «клинопись звезд на чёрном», «в полушубке из снега утро», «и луну у летучей мыши под крылом голубым осколком»), иногда последовательно развёрнутыми в целую картину: «Город спит, окольцован мраком, / город лапы кладёт на мрамор / львам ампирным, он прячет морду / от солёного ветра с моря», «дома, забрызганные светом, всплывут, сияя многоярусно, во тьме... у плотика луны, снесённого на мель. А я?.. Истосковавшимся и глупеньким моржонком ступлю на белоснежный плотик я... Встречай!».
Иногда в стихотворениях Морозовой встречается тщательно подобранная замечательная рифмовка с составной рифмой, т.е. где слово рифмуется с группой слов («Это час, когда вскрыто небо, / это место, где края нет и», «Тяжела гора, ноша то есть. / Есть слова – унесут, как поезд», «Ты скажи: люблю, дуться хватит, / будет петь нам дрозд на закате») или слов, принадлежащих хотя бы к разным частям речи («притчу – птичий», «третий – ветер», «встретим – дети», «речи – увековечить»).
А ещё – свойственные только настоящему мастеру поэзии – притом, современной – приёмы.
Ажанбеман – переносы слова («когда ты подытожишь: для нее так ха- / рактерно жечь мосты, пожав плечами») или словосочетания, фразового блока на другую строчку («Вот бы легко к реке тропою / бежать. В изгибе тонких ив...»).
Кольцо – обрамление в кольцо при помощи завершения двух и более четверостиший одним и тем же словом («Пилигрим, где цветы те растут, пилигрим?.. Пилигрим, в полдень солнце так жжет, пилигрим», «Лето. Ливень. Жара. Крыжовник. / ...Было лето и зрел крыжовник», «даже мысль, что тревожить любит./ ...а нашёптываться он любит./ ...вот и сшито для тех, кто любит», «Это даже не грусть, это всё, что осталось, прости./ ...и сказать: вот теперь это всё, что осталось, прости»), или словами, противоположными по смыслу («для которых быть вместе – не худшая из идей» – «будет пойман невольно на лучшую из идей», «те, кто их обучал летать» – «не умеют здесь люди летать»), или одинаковыми по построению конструкциями («По голосу, взгляду, руке... По алым тюльпанам в саду... По жесту, молчанью рывку... я вижу – любовь не спасу я»).
Умолчание – оборванность конечной строки («и сама я лечу и плыву, и взлетаю, и...», «Я не слышу тебя и не слушаю, но...», «или гром с небес грянет, или...»).
Апофазия – опровержение своих же слов, сочетание несочетаемого, вызывание намеренных противоречий («Когда устану, не устав», «послепоследнее прощание»)
Аллитерация – намеренное повторение одного или нескольких звуков, звуковое подчёркивание, выделение («так же вдруг прекратился, истек, истончился, исчез», «как приличия ради причастность свою соблюсти», «Снова рассвет отступил, ...Саласпилс», «Рыдали. Рыли. Истрепали»).
Ну и, конечно, авторские неологизмы: «ореолится таз с вареньем».
Я уж не говорю об узнаваемости, выработки своих любимых размеров и способов рифмовки, по которым можно безошибочно определить, кто автор. У Елены это обычно восьмистрочные стихотворения в 8-9 слогов, с параллельной рифмой и ритмом вроде этого: «и уже на сыром и мягком / отыскать горсть примятых ягод», «Кот бесшумно вошел, и шаг / невесом его, как душа».
И психологию читателей Елена очень хорошо учитывает. Особенно женской их части. Наши женщины любят погрустить, поплакаться в жилетку о несчастной любви, об одиночестве, разлуке или непонимании. Если они только читательницы, то сопереживание смягчает дискомфорт от случившихся с ними неприятных ситуаций. А поэтессы, испытавшие несчастную любовь или непонимание, таким простым способом излечиваются от собственной душевной трагедии. Поэтому о боли души, о тоске и печали пишут все или почти все. Морозова, в отличие от многих, делает это тонко, ненавязчиво, художественно, далеко не всегда в лоб, небольшими дозами: «В молчании цветов сокрыта их печаль. Закован каждый миг и погружён в разлуку», «И в счастье грусти там не избежать», «Что осталось, мой милый, от нашей любви? Мне тебя уже, милый, не надо», «Чужда счастливым чья-то тихая печаль», «И бежать, бежать, гонимой», «Но боль врастала в быт, нет, – становилась бытом, / как в зеркало – покой, врастала тихо в грудь», «А у моря, конечно, жарко, / и себя там уже не жалко». И – что особенно ценно – на тоске Морозова не зацикливается: «Отцелуй за всю разлуку сразу... Пусть взорвётся счастьем этот мир!», «И с душой, по-детски босой, не искать в тропе подвоха», «кистью грусти и кистью доверия».
Что же касается ностальгии по родным местам, по своему детству, то это присуще и мужчинам, так что такие стихотворения, особенно если они написаны мастерски, просто беспроигрышны: «Я вернусь в этот тихий и старенький двор, / в этот город, давно мне знакомый», «Будет лаять наш пёс, будет весел наш дом, будто снова вернулись с тобою мы в детство».
Удивительно другое – как в поэтическом творчестве одного человека сочетаются высокие, мудрые, философские стихи, с применением виртуозной современной техники, – и стихи простые, ясные, светлые, лёгкие, поющие, иногда даже рассчитанные на детскую аудиторию. Сравните: «Хризантемою – в яблоке сколотом блеск – / мир на солнце наверчен, а значит, / ветер снова танцует от норда на ост», с одной стороны, и такую уютную прелесть, с другой: «Слон – один, слон – два, слоник третий... / Тихо спят, сопят наши дети», «Абрикос с ветки шлёп, тяжёл, / сочен, крупен и красно-жёлт», «День растянется, словно кот, / и вздохнёшь ты легко-легко», «Осенята-бесенята расплясались по листве», «Солнце-осьминожек на ладошках клёна».
Я думаю, Елена Морозова ещё не раз порадует нас своими маленькими совершенствами, хрупкими поэтическими чудесами. Ей есть что сказать, и она знает, как это сделать изящно и красиво. Вы не найдете у неё крайностей – чёрного пессимизма и розового оптимизма, бездны социального и просто человеческого отчаяния и протеста, основательного философского осмысления и переосмысления мира с собственной точки зрения, политически заостренной лирики, восприятия всего в ироническом и саркастическом ключе – но надо ли, чтобы это было у всех? Елена – лирик, лирик очень умный, наблюдательный и метафоричный, и в этом её несомненная сила. Пожелаем ей новых побед и дальнейшего роста на пути бесконечного оттачивания слова. В сущности, это должно быть присуще каждому, кто сверяет своё слово со Словом не изречённым (т.е. не сотворённым, а творящим).

Солнце явно сгущает краски
в бухте с нежным названьем Лисья.
Красный спелый шиповник – бисер
на хитоне широком склона.
Эчкидаг Ухо прячет в Лисьей –
будто ждет не дождется Слова.

2006 г.