Тамбур

Половодье – под самую насыпь, в нём небо;
убегает упрямо состав на восток
по двум веночкам рельс между клочьями снега
и разливом воды. Песня бьётся в висок

про могучую Родину и про просторы,
про прекрасные сёла в садах, города...
Дверь захлопну в вагон. Открывается взору
не из песни картина – разруха, вода...

Кто-то вышел, и курит, и шепчет: «О, Боже,
да когда-то ж подняться Отчизна должна...»
С перебранкой колёсной мешалось: «Ведь больше –
(не расслышал)... – а дальше: «Какого рожна?».

Помолчав, он продолжил о доме, о маме,
что с тоски беспросветной недолго запить,
что забыл, как просила жена в телеграмме
ей платок-полушалок цветастый купить...

Стыд и горе его я почти что не слушал.
Что на исповедь в тамбуре мог предложить?
Откровенье в ответ?.. Приоткрыть свою душу?
Папиросу ещё? (Он успел докурить.)

Ветер дым выносил сквозь разбитые стёкла
и вонзался в глаза, как соринка, кольнув.
Он продолжил опять: «Видно небо оглохло»
или дым или боль, затянувшись, сглотнул.

Костерил всех подряд: от властей до набегов
печенегов, тевтонцев, фашисткой орды...
А я думал, как мало растаяло снега...
Что наделает паводок много беды...

Если честно, то он надоел мне немного.
Оглянулся сказать, мол, уймись, не гунди –
и осёкся, увидев бутылочку-ногу
и два ордена Красной Звезды на груди.