Ярослав Мудрый

---

Драма

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Ярослав по прозвищу Мудрый – князь, сын Владимира Святого – крестителя Руси. Ему 76 лет. Внешне всё ещё крепок. Сильно припадает при ходьбе на правую ногу.
Святополк по прозвищу Окаянный - князь, сводный брат Ярослава. 40 лет отроду. Как говорят про таких, дёрганый человек.
Ирина (Ингигерд) - жена Ярослава. Ей за 50 лет. Статная скандинавка.
Коготь Медвежий – волхв. Средних лет. Востроглаз. Умеет в нужный момент сорваться на истерический крик.
Жменя – княжеский подъездной (собиратель податей). Плотно сбитый мужик средних лет.
Малка – старостиха большой верви (селища). Женщина, что называется, в соку.
Соколко – скоморох и доверенный слуга при князе. Около 50 лет отроду. Однако ещё и колесом может пройтись.
Чернец – монах, живущий в тереме при князе, его ровесник.
Ждана – прислужница в тереме. Лет 18-20.
Фост – варяг, телохранитель князя Ярослава. Средних лет. Здоров неимоверно.
Отрок Феодор – брат Жданы.

Действие происходит в тереме князя киевского Ярослава в Вышгороде в феврале 1054 года и начинается за несколько дней до кончины князя.


ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

У края сцены с одной стороны - место, где обитает Соколко. Здесь бубен, дурацкий колпак с бубенцами. С другой – стол, за которым пишет свою летопись Чернец. Здесь же полки со столбцами – книгами. Икона с негасимой лампадой. Основное пространство сцены – княжья горница. Икона св. Георгия Победоносца - покровителя князя. Сундук-скрыня. Лежанка. Печь изразцовая. Лавки. Кресло-трон. Здесь же разворачиваются все события, с которыми связана жизнь и сны князя.

На сцену выходит Чернец. Идет на свое место. Зажигает от горящей лампады свечу. Берет в руки перо. Задумывается.

ЧЕРНЕЦ: В год 6561 от сотворения мира... В год 6561… Что за напасть? (рассматривает глиняный пузырек с чернилами) Ахти, Божечко ты мой! Тараканы! Полна чернильница тараканов. Эка гадость, прости Господи! И откуда бы? Если б хлеб да квас – тогда понятно. А тут чернила… Соколко! Соколко! Слышь! Откликнись! Не делай вид, что спишь, душегубитель ты богопротивный! Вот я тебя водой окачу…
СОКОЛКО: (Вылезая из-под одеяла) Такой сон… такой сон испортил: лето… И такое лето растеплейшее. Я пригрелся, разомлел на солнышке-то...
ЧЕРНЕЦ: (передразнивая) Лето… разомлел…
СОКОЛКО: Теплынь, солнышко… Днепр-батюшка!.. И рыбалка такая славная задалась…
ЧЕРНЕЦ: Ещё и рыбалка ему, греховоднику!
СОКОЛКО: Я такого леща из воды тащу – во-от какого! А тут - ты! И ушёл лещ! Ушёл! Из-за тебя ушёл!
ЧЕРНЕЦ: Лещ… Да еще такой! Не бывает таких-то лещей. Не бывает! Креста на тебе, на охальнике, нет!
СОКОЛКО: Ну что ты возглашаешь, как с амвона! Чать, не во храме. А крест – вот он. С горы Афон тобою же привезённый. Кипарисовый!
ЧЕРНЕЦ: Это ты в чернильницу тараканов?..
СОКОЛКО: Я?!.. Тараканов?!..
ЧЕРНЕЦ: Ты, а кому еще!
СОКОЛКО: Да чтобы я! Да тараканов! Да в чернильницу?
ЧЕРНЕЦ: Ну не князь же!
СОКОЛКО: Вот это сказанул, учёная твоя голова! Да где это видано, чтобы князь имал тараканов да чернецам по чернильницам рассаживал. Тебе разве не ведомо, на кого князь в ловитвах горазд! Что же ты, чернечище, на князя напраслину возводишь! Негожее это, брат, дело. Ой, негожее! Ой, не поздоровится тебе!
ЧЕРНЕЦ: Да я…
СОКОЛКО: Да ты не тушуйся! Если тебя в клеть посадят - и не дай Бог на цепь – я тебя заботами не оставлю. Корочкой чёрствою не обделю, рогожки на подстилочку не пожалею. Распоследнее отдам. А тебя посадят, как пить дать, посадят на цепь-то. Надо же! Сказать-сказануть такое! Князь-де, мол, ловит тараканов - и чернецу в чернила! Будто у князя других забот нет. И добро бы, про себя этакое подумал. В уме. Подумал да и промолчал. А то такое – вслух да пред святыми иконами. Да при мне. А мне как умолчать! Я бы и рад, да дурак. Я ведь дурак? Или не дурак? Что молчишь?
ЧЕРНЕЦ: Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых!
СОКОЛКО: Э! Обиделся… А на что обиделся? На правду! Ты еще про тараканов в летопись свою запиши: (передразнивая) В лето шесть тысяч пятьсот шестьдесят первое от сотворения мира случилось тараканье нашествие. И пришли тараканы в Киев - стольный град во великом множестве. И набились во мою сулею с чернилами, и выпили чернила до самого донышка, и посему летописанию пришёл конец. А кто до сего места дочел и со скуки не помер - молодец.
ЧЕРНЕЦ: Отольется тебе твоё скоморошество! Будешь на том свете горячие сковороды языком лизать!
СОКОЛКО: Темный ты человек, хоть и грамоту разумеешь. Тараканы сами к тебе с доброй душой за наукой. Да малость перебрали. А ты меня бранишь.
ЧЕРНЕЦ: Вот, ужо, я князю все обскажу. Он тебя не пожалует.
СОКОЛКО: (поет и приплясывает) Чернец, чернечище! Тараканов собрал тыщщу. И толкует им науки: Вот вам Аз! А вот вам Буки!
ЧЕРНЕЦ : Неуч! Тьма египетская.
СОКОЛКО: Да уж лучше так, чем в бездне премудрости утопать.
ЧЕРНЕЦ: Ты - не потонешь…
СОКОЛКО: Дивитесь: чернец! почти что великой святости человек. Молитва ходячая! А выражаешься бранно. Меня осудил. Дерьмо, прости, Господи, поминаешь…
ЧЕРНЕЦ: Да ты!.. Прости, Господи! Согрешил. Да и как не согрешить с ним… (молится) Боже, милостив буди мне грешному!
СОКОЛКО: Аминь!

(Входит Ярослав. Подходит к печи, греет руки.)

ЯРОСЛАВ: Здравия вам. Благослови, честный отец.
(Чернец благословляет.)
СОКОЛКО: Здравствуй, князь. Здравствуй, милостивец. С возвращением.
ЯРОСЛАВ: Зябко нынче. Снег так и сечёт.
ЧЕРНЕЦ: На то он и месяц сичень, чтобы сечь. По латинскому летоисчислению фебруарий.
ЯРОСЛАВ: Фебруарий, фебруарий… Холодное имя. Говоришь, а самого дрожь пробирает. Откуда такое?
ЧЕРНЕЦ: Допреж латинцев, сказывают, был народ этруски. Так они своего бога смерти звали.
ЯРОСЛАВ: Фебруарий, фебруарий… Сичень… Сейчас ехал в возке. Все вокруг бело, словно в саван одето.
СОКОЛКО: Князь, а у нас чудо.
ЯРОСЛАВ: Сказывай.
СОКОЛКО: А у нас тараканы от науки пьяны. К чернецу пришли с поклоном: научи нас, батюшка, премудростям соломоновым.
ЧЕРНЕЦ: Тьфу!
СОКОЛКО: Учение нам, тараканам, мило, да больно горьки чернила. Чтобы наукам лучше внимать, повели нам сыты медовой подать. А чтобы стать умнее, вели принести с княжьего стола расстегаев с осетриною пожирнее. Послужи, мол, чернечище, в угоду всему тараканьему роду.
ЯРОСЛАВ: Ха-ха! Эко сплел! Чего ради?
ЧЕРНЕЦ: Он пакостник, князь. Вестимое ли дело: мне в чернильницу тараканов насажал. А мне работать, мне писать. Охальник.
ЯРОСЛАВ: Ха-ха! Как ты сказал: учение мило, да горьки чернила! Ха-ха! Это правда. Однако, учение ум изостряет. Видишь как: вроде, снег да ветер, сиди и поеживайся. А ученому человеку одного снега мало. Древний народ вспомнил. Фебруарий опять же… Бог смерти, говоришь?
ЧЕРНЕЦ: Я так, князь. К слову пришлось. Да и какой это бог! Идол… Грех один.
ЯРОСЛАВ: Фебруарий…
СОКОЛКО: (поет, приплясывая) Как у княжьего крыльца вся дружина собралась.
Вся дружина собралась…
ЯРОСЛАВ: (подхватывая) Вся дружина на конях,
На конях, на вороных.
А у княжьего коня золотые стремена…
И то! Что- то давно я меч в руках не держал.
СОКОЛКО: (поет) А подковы у коней всё серебряные…
ЯРОСЛАВ (обрывая пение) Слётай-ка ты, Соколко, за Фостом. Пусть придёт, да что надо для боя с собой возьмет.
ЧЕРНЕЦ: Князь, давай я лучше что-нибудь из Священного писания почитаю…
ЯРОСЛАВ: Позже.
ЧЕРНЕЦ: Давай.
СОКОЛКО: Давай. Я за ради тебя тоже послушаю.
ЯРОСЛАВ: Писание… Да я еще в силах.
ЧЕРНЕЦ: Кто спорит! А Фост – варяжище неуёмный. Он, вишь, какой вымахал. Об его лоб только свиней бить.
ЯРОСЛАВ: Полно вам прекословить. Ступай за Фостом.
СОКОЛКО: Зову… (выходит)
ЯРОСЛАВ: Как ты говоришь: фебруарий?..
ЧЕРНЕЦ: Да мало ли, князь, каких идолов… по белу свету-то. Плюнь.
(Входят Соколко и Фост.)
СОКОЛКО: Привёл…
ЯРОСЛАВ: Здоров будь, варяжко! Как будем биться, Фост?
ФОСТ: Здравствуй, Ярицлейв. Сегодня и мечи, и кинжалы.
ЯРОСЛАВ: Славно.
ФОСТ: Но Соколко сказал, что ты желаешь прежде слушать Писание.
ЯРОСЛАВ: Сказал скоморох, как рассыпал горох. Мечи и кинжалы. (Осматривает оружие) Это то, что нужно. Помнишь, как на Альте? Я стою, а на меня набегает Еловит, тот, который брата Бориса убивал. Здоровый был бычара, вроде тебя, даже крепче. И он так слева набегает. А я уже к той поре напахался мечом-то.
СОКОЛКО: Знамо дело – сеча была знатная.
ЯРОСЛАВ: Я к нему поворачиваюсь, а он сверху решил рубануть. Меч поднимает…
ФОСТ: Так вот, двумя руками…
ЯРОСЛАВ: Именно.
СОКОЛКО: А щит?
ЯРОСЛАВ: Щит он бросил – так ему хотелось с двух рук меня пластануть. А у меня кинжал касожский (показывает). И я его встречаю. Удар у него – не дай, не приведи. Но в два-то клинка я его сдержал. И меч его вывернул. Он не ждал, пошатнулся, и тут я ему под левую руку, где ремни от панциря, по самую рукоять, кинжалом – прости меня, Господи!
СОКОЛКО: Туда ему, собаке, и дорога.
ФОСТ: Это славный прием, Ярицлейв! Начнем?
ЯРОСЛАВ: Начнем. Считай удары, Соколко.
(Начинают бой)
ЯРОСЛАВ: Ну, нападай.
ФОСТ: Ты, конунг, хитрый лисица.
ЯРОСЛАВ: Вот он я… Нападай.
ФОСТ: Помогай мне, Тор! (нападает)
ЯРОСЛАВ: (увертываясь) Ха-ха! Твой Тор плохо видит.
СОКОЛКО: Раз. (Фосту) Ты не шибко-то маши.
ФОСТ: Ты хитрый лиса, Ярицлейв!
ЯРОСЛАВ: Это еще не хитрость, Фост. Нападай. И я покажу тебе хитрость, которую знаю только я.
ФОСТ: Да поможет мне Всеотец.
СОКОЛКО: Смотри, чернец, смотри.
ЧЕРНЕЦ: Богомерзкое смотрение.
ФОСТ: Я нападаю, конунг.
ЯРОСЛАВ: Ха-ха! Ты словно камень, Фост. Ты словно глупый камень, падающий с горы… О, Господи! (падает на колени)
ФОСТ: Ты не удержишь камень, конунг. Тебе не увернуться. Я нападаю.
ЯРОСЛАВ: Словно огнем…
СОКОЛКО: Постой, дурак. Князю плохо.
ФОСТ: Он хитрый лисица.
ЯРОСЛАВ: (падает навзничь) Лисица… Рыжий хвост… Огонь.
ЧЕРНЕЦ: Погубили князя, ироды!
СОКОЛКО: (прикладывая ухо) Он жив. Жив! Только сердце трепещет, будто рыба в сетях.
ФОСТ: Я даже не ударил один раз.
ЧЕРНЕЦ: Не ударил, не ударил… Дубина стоеросовая.… Эвона сколько железа припёр. Или не знаешь, что князь недужен. Сказался бы и ты больным. Давайте положим князя на лежанку. Несите лежанку, ироды.

(Соколко и Фост вытаскивают лежанку. Втроем они поднимают князя с пола и кладут на лежанку. Скоморох покрывает князя своим одеялом.)

ЯРОСЛАВ: (стонет и что-то бормочет)
СОКОЛКО: Он говорит – душно.
ЧЕРНЕЦ: Выстави окно, дурень. Видно, кровь у князя закипела.
ФОСТ: Я не есть дурень. Я даже ни разу не ударил конунга.
ЧЕРНЕЦ: Кровь бы ему отворить.
ФОСТ: Есть в городе Анастас – лекарь ромейский.
СОКОЛКО: Да они, умники цареградские, на одно и способны – человека отравить.
ФОСТ: Анастас кровь отворять горазд.
СОКОЛКО: Пиявок бы. У нас в Новгороде - первое дело пиявки!
ЧЕРНЕЦ: Зима на дворе. Где их сыскать… А!.. Знаю, знаю, где. Фост, бери своих дуроломов-варягов да Яра-ключника и скачите во весь опор на Лешачье болото. Там такие чарусы, что в самую лютую зиму не застывают. Секите топорами лед, зубами грызите землю, а без пиявок и не думайте возвращаться.
(Входит Ждана.)
ЖДАНА: Что с князем?
ФОСТ: Убегаю! (уходит)
СОКОЛКО: Да мы тут… стало быть…
ЖДАНА: Князюшка! Что они, милый, с тобой сотворили?
ЧЕРНЕЦ: Да мы-то ничего.
СОКОЛКО: Это всё варяжище… Затеял мечами махаться потехи ради.
ЖДАНА: Не уберегли… Эх, ты, Соколко!
ЯРОСЛАВ: Сам я, сам...
ЖДАНА: Что с тобою, свет мой ясный? Где болит?
ЯРОСЛАВ: Грудь печёт, Ждана, ровно головёшка там, внутри.
ЖДАНА: Я воды, сейчас воды. Студёная вода… А хочешь – со льдом? Или хочешь, князенька милый, я тебе льдинку на грудь положу… Вот я сейчас… (начинает хлопотать около князя)

(Свет в тереме потихонечку гаснет. Ждана остаётся у лежанки князя. Чернец усаживается на своё место.)

ЧЕРНЕЦ: (пишет и повторяет вслух написанное) «Сотворил Бог человека из восьми частей. Первая часть – от земли, вторая – от моря, третья – от солнца, четвёртая – от облаков, пятая – от ветра, шестая – от камня, седьмая – от Духа Святого, восьмая – от мира сего…»
СОКОЛКО: Сам сочинил?
ЧЕРНЕЦ: Люди добрые сказывают, а я, раб Божий, записываю.
СОКОЛКО: А дальше?
ЧЕРНЕЦ: А дальше так: «То, что от земли – это тело человека. От моря – кровь. От солнца – очи. От облаков - мысли. От ветра – дух его. От камня – утверждение доброму и злому. А от Святого Духа – поставлен человеком».
СОКОЛКО: Верно, ах, как верно сказано, отче! Кровь – она и взаправду солона, как море. И тело – оно от земли и в землю уходит… А как думаешь, отживеет наш князь?
ЧЕРНЕЦ: Это только Богу вестимо…
СОКОЛКО: Вот-вот: только Богу. А по терему уже забегали, зашуршали, аки мыши по запечью. Ждут…
ЧЕРНЕЦ: Да! Не схоронивши, за тризну готовы садиться. Ах, Ярослав, Ярослав! Если что с князем - я решил: в пещеры, к Антонию уйду. Моё дело монашеское…
СОКОЛКО: Хорошо тебе. Ты - черноризец.
ЧЕРНЕЦ: В монахи, в затвор путь никому не заказан.
СОКОЛКО: Нет, брат, я - человек телесный…
ЧЕРНЕЦ: Давай спать.
СОКОЛКО: Давай. Князь-то, вроде, уснул… А она (указывая на Ждану) его любит!
ЧЕРНЕЦ: Грех это, чистый грех! Невенчанные они.
СОКОЛКО: А Христос что говорил: «Пусть бросит первым камень тот, кто сам без греха».
ЧЕРНЕЦ: И то, и то, брат! Гореть мне по моим грехам на том свете в лютом пламени. (продолжая записывать) «От земли – худшие всех части. От моря – доброта. От солнца – красота. От облаков – лёгкость и мятежные умы».
СОКОЛКО: (прислушиваясь) Уснул князь… или нет? Однако, беспокойно спит, беспокойно… А она так и сидит подле него…
ЧЕРНЕЦ: «От облаков – легкость и мятежные умы. А от ветра – зависть».

(Чернец задувает свечу, но лампада пред иконой продолжает гореть. Затепливается свет в княжьей палате.)

(Является Святополк Окаянный. Обходит кругом ложе князя. Внимательно, с близкого расстояния вглядывается в лицо спящей Жданы. Долго смотрит в лицо Ярославу.)

СВЯТОПОЛК: Да… постарел, постарел… Долго без меня прожил, брат. Тридцать пять годиков. Однако постарел… Борода сединой взялась…
ЯРОСЛАВ: Ты кто?
СВЯТОПОЛК: Ужели не признал?
ЯРОСЛАВ: (привставая на ложе) Святополк! Брат! Ты ли это?! Живой?! А мне обсказывали….
СВЯТОПОЛК: Они обскажут… бояны хреновы. Ха! Поди, все свои персты о гусли сточили, победы твои воспеваючи. А я - вот он: хоть и клят, и мят.
ЯРОСЛАВ: Рад, что ты всё-таки живёхонек.
СВЯТОПОЛК? Ну, про радость-то поуймись, поуймись. Велика ли тебе радость от моего явления?
ЯРОСЛАВ: Радость – не радость, а не ожидал.
СВЯТОПОЛК: А все же подумывал, боялся, что вернусь? Признайся, что боялся. Ха! Всё ж-таки бивал я тебя…
ЯРОСЛАВ: Так ты живой?
СВЯТОПОЛК: А ты недобитого добить хочешь? Хочешь, я знаю. Я на твоём месте тоже бы хотел.
ЯРОСЛАВ: Стало быть…
СВЯТОПОЛК: Стало быть… Есть местечко одно между ляхами и чехами. Глухое-преглухое. Горы, всё горы кругом… Ели на горах – до неба. А меж гор – сырая долина. Как есть, болото. И ключи бьют вонькие, словно бы яйца тухлые в них варятся. В том месте настигли ОНИ меня.
ЯРОСЛАВ: Кто – они? Я за тобой гон не посылал.
СВЯТОПОЛК: Не спрашивай, кто. Но настигли…. Отбегался.
ЯРОСЛАВ: Всякий человек смертен…
СВЯТОПОЛК: Да, никто не ведает, когда... Иные так и не успевают сообразить. Стрела в сердце попадёт, а человек и понять не поймёт, что с ним. Схватится за стрелу, достать тщится. А жизни-то уже как не бывало. (указывая на прикорнувшую Ждану) А это кто? Жена? Молода для жены. Зазнобушка? Ха! Оплакивать тебя сбирается?
ЯРОСЛАВ: Иринушка моя уже четыре лета, как меня навек покинула. Вдовствую.
СВЯТОПОЛК: Ха! С ней и вдовствуешь?
ЯРОСЛАВ: Она – прилепыш. Любит меня.
СВЯТОПОЛК: Любит? Ха! А ты?
ЯРОСЛАВ: Боюсь я её любить.
СВЯТОПОЛК: Значит, любишь. У тебя она последняя... Значит, самая сладкая. Красивая. Надо запомнить лицо.
ЯРОСЛАВ: Зачем?
СВЯТОПОЛК: Мало ли… А у меня красивых не было. Болеславова дочка – жёнушка – в отца пошла красотою. Носище – во! После свадьбы разъелась… Идёт по палате, а полы под ней хрусть да хрусть. А у тебя богато должно быть с любушками да зазнобушками. В отца своего пошёл. Тот, помнишь, и здесь, в Вышгороде – триста наложниц держал под замком, и в Белгороде столько же, и в Берестово – сотни две. А уж блудил, блудил - ни одна мимо него не пройдёт. Что ни девица-целочка, что ни жена замужняя. Почитай, пол Киева ему родня. А и жен не обижал: от чехини – сына, от булгарыни - братцев. Матерь мою – грекиню - от убитого им же отца моего Ярополка силою взял, как добычу, а она уже початая была и мною в тягости. Ха! И жил с ней, как прелюбодей. А уж твою матушку - Рогнеду - эко, славно обиходил!
ЯРОСЛАВ: Замолчи, окаянная твоя душа!
СВЯТОПОЛК: Да уж послушай брата, сделай милость. Ты во великих-то во князьях привык одну приятность слушать. Князь в нужник пойдёт - а и в нужнике у князя не дерьмо, а мёду доверху. Ха! Кто тебе поперёк скажет? Никто! Так вот. Силком твою матушку твой батюшка взял. Али запамятовал? И не просто силком. А уж ссильничал, так ссильничал. Ха! Братьев сперва обоих убил, а Рогнеду на глазах отца с матерью на пол повалил и на телах братних, тёплых ещё, ссильничал. А потом с неё слез и отца Рогволода, полоцкого князя, и княгиню-старуху засапожным ножом да по горлу. Силён был князюшко. Креститель наш святой! Ха!
ЯРОСЛАВ: Не богохульствуй! Владимир был в те поры язычником. А у язычников в чести кровавые жертвы. Но потом-то он крещение принял. Во грехах покаялся. Русь крестил, языческих идолов в Днепр скинул. Женился по-христиански.
СВЯТОПОЛК: Скажи на милость! Совсем святой, хоть иконы пиши, а рождён от Малуши – рабыни. Ха! А мой отец Ярополк - истинный князь! Святославович! Ему и князем киевским быть следовало. А Владимир обманом моего отца к себе завлёк да на мечи поднял. Коли был бы мой отец князем, быть тогда и мне киевским князем и всей русской землею владеть. Я – князь, ты это понимаешь, хромец несчастный? Кривуля ходячая! Что ты вообще во власти понимаешь, рабынин выблядок? Власть – это… это… это… Это - как море – ни конца, ни края! Русский князь! Шутка ли сказать! В ту сторону сколько дён скачи – и там ты князь. Сюда – до студёного моря – князь. На юг – князь. Всюду земля русская, и всюду власть твоя! Власть – она как курчонок жареный; взял в руки да разрываешь и чувствуешь, как пальцы в плоть горячую да духмяную входят, как курчонок похрустывает, разламываясь. Ха! Ха-ха! Бери, насыщайся. А и не насытишься! (прислушиваясь) Кто это?
ЯРОСЛАВ: Где?
СВЯТОПОЛК: Там… там. Вон, там. ТАМ!!!!!!!!!!!
ЯРОСЛАВ: Там, что ли? Там – лампада пред образом святым.
СВЯТОПОЛК: Пёс с ним, с образом! Нет; там, дальше, в углу…
ЯРОСЛАВ: Дальше там чернец. Живёт у меня, разные разности записывает. Иной раз из Священного Писания вслух читает.
СВЯТОПОЛК: Записывает, говоришь… ( подходит, берёт листок, читает) «Я не хотел видеть, как Дьявол мучает творение рук моих, сошел на землю…» Неразборчиво пишет твой чернец. Лишнее пишет!
ЯРОСЛАВ: (читает наизусть) «Сошёл на землю и воплотился в деву, вознесся на крест, чтобы их освободить от рабства и от первого проклятия; просил воды, а дали мне желчи, смешанной с уксусом…»
СВЯТОПОЛК: Морок всё это, всё не так! Всё врут попы греческие, а вы их слушаете!
ЯРОСЛАВ: «Христианами вы называетесь только на словах, а заповедей моих не соблюдаете – поэтому и находитесь в огне негасимом…»
СВЯТОПОЛК: Наизусть выучил – когда только успел! Так вот: пришел я тебе сказать, что хоть ты и князь, да ненастоящий. Косоногий. Хромота воплощённая. Позорище косокривое! Ты плотник, а не князь. Ха! Уровень, да отвес, да топор – вот твоё ремесло! Всё плотничаешь, строишь…
ЯРОСЛАВ: А настоящий должен быть каков?
СВЯТОПОЛК: Как дед наш Святослав. «Иду на вы!» - вот каков должен быть князь. Князь – это война, удаль, добыча.
ЯРОСЛАВ: Говорят, князья печенежские по сю пору…
СВЯТОПОЛК: Да, по сю пору, из головы Святославовой чашу сделав, первый заздравный только из неё и пьют. Да и плевать! Всё ж лучше, чем на лежанке в тереме или у бабья под подолом от смерти прятаться.
СОКОЛКО: (просыпаясь на миг) Князь, князь….
ЖДАНА: (тут же пробуждаясь) Спит он, спит. Только дышит во сне тяжело. И, вроде, разговаривает с кем-то.
ЧЕРНЕЦ: (также проснувшись) Душа его выговориться хочет. Завтра князя исповедовать следует да причастить. Вы спите, спите, я пободрствую. (Молится перед иконой)
ЯРОСЛАВ: От смерти не убежишь, брат. На бранном ли поле, дома ли на печи, в лесу ли диком – нигде помирать не хочется.
СВЯТОПОЛК: К чему речь ведёшь? На меня намекаешь? Да, бежал, бежал, ой, как бежал!
Не знаю, как бы ты бежал, когда ОНИ…
ЯРОСЛАВ: Жаль мне тебя, брат…
СВЯТОПОЛК: Не нуждаюсь я в твоей жалости, косоногий. Себя лучше пожалей. Я-то умер, а тебе ещё помирать…
ЯРОСЛАВ: Как Бог даст, брат.
СВЯТОПОЛК: А этот кто, удал молодец? (увидел шапку с бубенцом) Ха! Скомороха при себе держишь, молитвенник?
ЯРОСЛАВ: Ужели не узнал?
СВЯТОПОЛК: Буду я тебе холопов да скоморохов помнить!
ЯРОСЛАВ: А он и не холоп вовсе. Из вольных новгородцев. Он – Соколко - тебя на Альте-реке стрелою с коня ссадил. Да где тебе его узнать. С той поры воды в Альте утекло сколько… Он в тогда в юных летах был. А теперь – зрел муж.
СВЯТОПОЛК: Он?!!!!!!! Была бы моя воля – сейчас бы убил. Жеребец какой был славный! Гнедой! Иноходью шел. На нём сидишь – как дома на лавке. Дымом я его кликал. Ха! Лёгок на ногу неимоверно! Не по дороге идёт, а ровно дым, – стелется. Кабы не заминка с конём, успел бы я собрать там, на поле, своих. А жеребчик пал, да ногу мне, падая, повредил. Ах, Соколко, Соколко! Ах ты, отродье новгородское! Вот ты каков!.. Руки мои сейчас бестелесны! Жаль, ой, как жаль! Вот она, судьба! Не будь твоей стрелы - не знаю, как бы жизнь обернулась. А сейчас нет мне покоя. Идут ОНИ за мной. Слышишь, шаги слышишь? Вот, и вот, и вот…
ЯРОСЛАВ: Не слышу.
СВЯТОПОЛК: А ты вслушайся! Вслушайся! Повсюду идут. Зимой по снегу: «скырлы, скырлы». В воду забреду, а они следом по воде чвакают, камышами повдоль берега шебаршат… А в горах – вовсе беда. Слышу: камни вослед шагам осыпаются, друг о друга цокают, по склонам катятся, клекочут, шум множат. Слышишь, слышишь? (зажимает уши руками)
ЧЕРНЕЦ: (записывая) «В год 6527 пришел Святополк с печенегами в силе грозной, и Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту. Ярослав стал на место, где убили Бориса».
СВЯТОПОЛК: Ты не пиши этого, чернец! Не пиши! Не убивал я его, не убивал. Я его велел живым в Киев везти, чтобы с отцом покойным проститься. Это Путша, да Талец с Еловитом, да Ляшко на золото и доспехи княжьи позарились. Они и убили. Они резали, они добивали, а, недобивши, двух варягов позвали. И Глеба-брата не я убил, а повар – его же собственный повар по имени Торчин. Горло он ему ножом своим поварским, аки агнцу. И в кусты тело его бросили. Всё они. Я капли крови братней не пролил. Руки мои – вот они, чисты. И кто другое докажет?! Ха!
ЧЕРНЕЦ: «Ярослав же воздел руки к небу…»
ЯРОСЛАВ: «Братья мои, Борис и Глеб! Хоть и отошли вы телом отсюда, но молитвою помогите мне против врага сего – убийцы и гордеца».
СВЯТОПОЛК: Трижды сходились!
ЯРОСЛАВ: Трижды!
ЧЕРНЕЦ: «Была же тогда пятница, и всходило солнце, и сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси».
ЯРОСЛАВ: Мечи тупились, руками дрались, топорами рубились.
ЧЕРНЕЦ: «Так что кровь текла по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал».
СВЯТОПОЛК: Ха-ха-ха! Не от тебя я бежал. Ха-ха-ха! И не от братцев невинно, ха-ха, убиенных! Ха-ха-ха! Да если бы не я их – они бы меня истерзали.
ЯРОСЛАВ: Бежал ты от гнева людского… Народ киевский твоего тестя Болеслава и поляков да немцев его поганых, которых ты на стольный град навёл, погнал и побил немалое число. Мыслимое ли дело! Врагов в княжий терем самолично привёл. Русский князь, Рюрикович, перед польским князишкой ступени Красного крыльца бородою мёл. Перед брюхатым Болеславом, перед тушей его зловонной в три погибели сгибался! Печенегов зазвал на Русь. А поляки да немцы пришли, в киевских теремах расселись. Пили-жрали, будто из голодного края родом. У киевских жён золотые серьги с ушами отрезали. В церквах – в алтарь вломятся, чаши для причастия золотые сапогами потопчут-помнут – и в торбу. Сто возов с разным добром - люди считали - Болеслав к себе домой отправил. Казну киевскую, что и отцы, и деды, и прадеды копили – всю позволил тестюшке своему, пограбивши, увезти. Так тебе, окаянному властвовать хотелось! Всё готов был на распыл пустить. Всю русскую землю! А, уж то, что ты сестру Предславу не защитил, позволил над ней борову польскому надругаться - вовек тебе не прощу.
СВЯТОПОЛК: Так ведь и ты мою жену, Болеславову дочь, в Новгород увёз.
ЯРОСЛАВ: Волоса с её головы не упало.
СВЯТОПОЛК: Где же она, где?
ЯРОСЛАВ: Православие прияла, в монастыре затворилась.
СВЯТОПОЛК: Далось вам, треклятым, православие… ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
ЯРОСЛАВ: Эко тебя, брат, бесы гложут.
СВЯТОПОЛК: Бесы???!!! Да что вы все понимаете в бесах? Они за мною повсюду… Повсюду!!! Через всю Русь, через всю Польшу… Лягу – вот они кружат. Сяду, а они за спиной. Еду на коне – передо мною пляшут и смеются! И сзади – тоже они, за мною на лошади моей задом наперёд сидят, за хвост конский держатся. Соберусь щей похлебать, черпну ложицей, а до рта не донесу – по пути до рта они присосутся и сами схлебают, да ещё и горькой своей слюны полную ложку напустят. Вот и сейчас они здесь, только попритихли немного. Видать, ждут вместе со мной.
ЯРОСЛАВ: Чего ждут?
СВЯТОПОЛК: Как чего? Смерти твоей. Я ведь пришел посмотреть, как ты умирать будешь. Страх твой смертный понюхать хочу. Послушать, как ты захрипишь… Ха! Ты же заревёшь, жути набравшись. А я посмотрю, как ты перед костлявой на карачках, на карачках заползаешь, отсрочку вымаливая. Ха-ха! И ОНИ ждут. А ты всё не умираешь. Что же ты не умираешь? Ну, умирай же!
ЯРОСЛАВ: Умираю. Недолго осталось.
СВЯТОПОЛК: Ужели не боишься?
ЯРОСЛАВ: Как не бояться? Боюсь.
СВЯТОПОЛК: Всё же боишься?! Чего? Боли? Бесов?
ЯРОСЛАВ: У исповеди давно не был, Святых Тайн не причащался… А грехов много…

(Начинает тихо позванивать церковный колокол к заутрене.)

СВЯТОПОЛК: Беда! Не успел! Звонят попы треклятые! Уходить пора! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

(Сцена погружается в предрассветную мглу.)

(Утро. Ярослав всё так же на ложе, укрытый одеялом. Входит Ждана. Она уже давно на ногах. Около ложа табурет. На нём лохань. Ждана вносит кувшин воды для умывания, идёт тихонько. А следом на цыпочках – Фост с охапкой поленьев. Около печи Фост, запинаясь, роняет поленья; шум-грохот, Ярослав просыпается.)

ЖДАНА: Я же тебе предупреждала!
ФОСТ: О, Ярицлейв! Прости!
ЯРОСЛАВ: Утро… Солнце высоко – как в окно светит ярко… Вижу солнце, значит, живой.
СОКОЛКО: Прости его, князь. Он на тебя хотел уронить, да не донёс. У него по утрам в руках сил совсем нет, пока каши горшок не умнёт.
ЯРОСЛАВ: Ужели горшок?
СОКОЛКО: Не просто горшок, а дежу, в которой бабы на кухне тесто ставят.
ЯРОСЛАВ: Дежу? Да там вёдер пять.
СОКОЛКО: А они, варяги, когда меньше, и за стол не садятся. Чего, говорят, попусту губы мазать.
ФОСТ: Прости, конунг, прости. Я не хотел. А он всё шутник. Я не много ем, конунг. Каши, конунг, много не съешь. Вот если мяса – тогда да… (пятясь, выходит)
ЯРОСЛАВ: Ну, давай, умываться будем.

(Ждана льёт воду на руки.)

ЯРОСЛАВ: Простая вещь – вода. А бывает, когда и простая вода в радость. Вот так, как сейчас. А ещё, как в детстве: с обрыва, да в Днепр - и плыть, плыть, плыть… Митрополит Илларион где?
ЧЕРНЕЦ: Он третьего дня в Ростов отправился.
ЯРОСЛАВ: Ночью ко мне кто приходил?
ЧЕРНЕЦ: Никого не было.
СОКОЛКО: Всю ночь при дверях Фост лежал и собаки твои: Кудлай со Хватаем. Мимо них и мышь не проскочит.
ЖДАНА: Беспокойно ты спал. И всю ночь до утра будто с кем-то спор вёл.
ЯРОСЛАВ: Чернец, поди-ка. (Соколко и Ждана отходят.) Знаешь, кто у меня ночью гостем был?.. Святополк!
ЧЕРНЕЦ: Окаянный?
ЯРОСЛАВ: Он. Приходил смотреть, как я у смерти отсрочку вымаливать стану, как у костлявой в ногах буду валяться… К чему бы это?
ЧЕРНЕЦ: Так это же сон, князь. Сон. Ты приболел, пиявочки да травки тебе облегчение дали, ты и уснул, на сон грядущий не помолившись, а бесы, они тут как тут.
ЯРОСЛАВ: Святополк тоже про бесов говорил; будто гонятся они за ним.
ЧЕРНЕЦ: Плюнь. Сон это. А вообще-то, князь, надо тебе исповедаться и причаститься.
ЯРОСЛАВ: До церкви я дойду. А службу стоять – выстою ли?
ЧЕРНЕЦ: Митрополит вернётся, мы тебя здесь и причастим.
ЯРОСЛАВ: Умираю я, отче. Не зря Святополк приходил.
ЧЕРНЕЦ: Все мы под Богом ходим… А Святополк – сон. Забудь.
ЯРОСЛАВ: Я-то забываю... А не забывается… Ступай. Ждана, подойди ко мне. (Ждана подходит) Садись.
СОКОЛКО: (чернецу о князе) Шутит князь… Авось…
ЧЕРНЕЦ: Осьмой десяток ему.
ЯРОСЛАВ: Вот, что я решил, девонька; собирайся и поедешь сначала в Ладогу, а оттуда дальше, в Норвегию, к дочери моей Елизавете – королеве Норвежской.
ЖДАНА: Зачем? Не хочу от тебя никуда.
ЯРОСЛАВ: Надо, красивая моя! Надо. Повезёшь моё письмо. И поживёшь при королеве. Она мне отписывала: просила кого-нибудь из родной стороны.
ЖДАНА: Зачем гонишь? Разве тебе плохо со мной?
ЯРОСЛАВ: Я уже старый. Заболел.
ЖДАНА: Ты сам не знаешь, какой ты молодой!
ЯРОСЛАВ: Загляни в скрыню. (Ждана открывает) Видишь ларец? Достань его. Открой.
ЖДАНА: (раскрыв ларец) Красота какая!
ЯРОСЛАВ: Ну, примерь что-нибудь…
ЖДАНА: Это можно? (прикладывает к вискам золотые колты) Красивая я?
ЯРОСЛАВ: Красивая. Очень красивая. Глаз оторвать невозможно. Это всё – тебе.
ЖДАНА: Мне???!!!
ЯРОСЛАВ: Возьмёшь с собой в норвежскую сторону.
ЖДАНА: Мне не надо ничего. Ничего мне не надо.
ЯРОСЛАВ: Там, на дне ларца, ещё дирхемы золотые, по-нашему – куны, солиды из Царьграда – сплошь полновесное золото.
ЖДАНА: Зачем мне всё это? Я и так твоя. А я, хочешь, и вовсе в рабыни твои перейду. Только позволь не покидать тебя.
ЯРОСЛАВ: Я решил.
ЖДАНА: Ты полюбил другую?
ЯРОСЛАВ: Я слишком старый, чтобы любить других.
ЖДАНА: Но меня-то ты любишь?
ЯРОСЛАВ: Да.
ЖДАНА: Крепко?
ЯРОСЛАВ: Крепко.
ЖДАНА: Ну почему ты не говоришь, как крепко ты меня любишь? Расскажи, как крепко ты меня любил весной, когда журавли на север летели. А помнишь, осенью, когда мы ехали по дубраве, по жёлтым листьям, вдруг начал падать снег, и всё вокруг стало в снегу, и на плечах твоих, на красном плаще снежинки лежали, как серебряные.
ЯРОСЛАВ: Ты поедешь завтра же. Я пошлю с тобой Фоста.
ЖДАНА: Но главного я тебе не сказала, князь. Я тяжела от тебя. Помнишь: ты вернулся с охоты, когда вы взяли двух медведей. От тебя пахло зверем, холодным лесом, а губы были совсем сладкими от мёда, который вы пили на кровях.
ЯРОСЛАВ: Помню.
ЖДАНА: Ты сам был, как медведь. Сильный и ласковый.
ЯРОСЛАВ: Ты поедешь сегодня. Ты поедешь сейчас.
ЖДАНА: Я сейчас заплачу.
ЯРОСЛАВ: Не надо плакать. Сегодня ночью ко мне приходил мой главный враг. Он сказал, что хотел почуять запах моего страха перед смертью. Он знает час, когда ему надо было прийти.
ЖДАНА: Но…
ЯРОСЛАВ: Не перебивай. Скоро я не смогу тебя защитить. А теперь и вовсе беда нависнет, когда разнесётся весть, что ты ждёшь от меня дитя.
ЖДАНА: Я никому, никому не скажу.
ЯРОСЛАВ: Женщины приметливы. Эх, как они тебе вослед смотрят! И уже, поди, сроки высчитали. И уже весть разнесли – сорочье племя! Если родишь отрока – ему тем более долго не жить. Скорее всего, и тебя, и его изведут тут же, как меня не станет. Я люблю и тебя, и дитя чрева твоего. А теперь зови Фоста. Зови-зови. Да не плачь. Я останусь с тобой. В той жизни, которую ты носишь в себе.
ЖДАНА: (плача) Фост! Фост! Князь кличет.
ФОСТ: Я здесь, Ярицлейв. Для чего этот девочка плачет?
ЯРОСЛАВ: Так устроены женщины. Когда мужчины чего-то хотят, они громко говорят или пускают в ход кулаки. А женщины плачут.
ФОСТ: Так, Ярицлейв. Я думаю лучше - кулак. Но совсем лучше, когда есть топор. А плакать я не получался.
ЯРОСЛАВ: Слушай меня внимательно, Фост. Прямо сейчас ступай на конный двор.
ФОСТ: Так.
ЯРОСЛАВ: Запрягай тройку лучших лошадей в мой возок, что медвежьими шкурами обложен.
ФОСТ: Так.
ЯРОСЛАВ: Сажай в возок сию красавицу и без остановки гоните по Днепру на север, в Ладогу. Только, здесь никому ни слова, что направляешься в Ладогу. Говори, что едете по свежему снегу кататься. Или... нет! Обмолвись, что князь вас в Любеч послал. Но сами в Любеч ни ногой. И гони! Гони без остановок! В Ладогу прискачете, располагайтесь на варяжьем дворе. Там вас побоятся тронуть. Оттуда отправляйтесь к норвегам. У норвегов конунгом Харальд, а жена у него Елизаветушка – доченька моя ненаглядная. Я ей написал. Они вас приютят. Подорожные и всё, что я тебе жалую, возьми в скрыне. Там сума кожаная.
ФОСТ: …Ярицлейв... Я не хотел, чтобы ты упал. Вчера. Я же не ударил тебя. И дрова я уронил… Этот половик… Он споткнул меня… А ты гонишь… (шмыгает носом) Я не есть твой враг, Ярицлейв.
ЯРОСЛАВ: Новое дело! А говорил, что плакать не умеешь. А сам?! Ты сослужишь мне великую службу, Фост! И в путь, в путь!
ФОСТ: Всё будет, как ты сказал, конунг.
ЖДАНА: Я с собой брата своего меньшого, Феодора, возьму. Пусть будет рядом хоть одна русская душа.
ЯРОСЛАВ: Коли хочешь – бери. А велик ли брат и что умеет?
ЖДАНА: Пятнадцатый ему годок. Он – ученик в твоей школе. Книги переписывает.
ЯРОСЛАВ: Жаль малого от науки отрывать. Но от даденного слова не отказываются. И ещё: Соколко!
СОКОЛКО: Что прикажешь?
ЯРОСЛАВ: Голубей моих им в дорогу дайте. (Ждане и Фосту) Будете по дороге голубей отпускать. Первого отпустите, когда киевские пределы покинете. Второго - когда черниговские земли минуете. И далее – по голубю. Знать буду я, что вы в пути, и ничего с вами не случилось.
СОКОЛКО: Будет исполнено, князь.
ЖДАНА: И еще одна просьбица.
ЯРОСЛАВ: О чём ещё просишь?
ЖДАНА: Нашей верви староста, батюшки моего сестра двоюродная, защиты твоей просит. Малкой её кличут. Она тут, на дворе. Твоего суда ждёт.
ЯРОСЛАВ: Рассужу по закону.
ЖДАНА: Я тебя поцелую.
(Они целуются.)
ЯРОСЛАВ: Всё! Долгие проводы – долгие слёзы.

(Ждана и Фост выходят. Ярослав долго смотрит в окно.)

СОКОЛКО: Приляжешь, князь?
ЯРОСЛАВ: Я прилягу - ты приляжешь. Бока не отлежал ещё, Соколко?
СОКОЛКО: Я-то что, князь! Моё дело скоморошье: встал, поворотился, котма покатился, упал, да и снова встал. А чернецу нашему – беда.
ЯРОСЛАВ: Что за беда?
СОКОЛКО: А ты взгляни на него: умён, как всегда. А умному отродясь завещаны все шишки да затрещины… Он всю ночь напролёт земные поклоны бил, лбом об пол колотился. Взгляни, князь, в половице даже вмятина.
ЯРОСЛАВ: А лоб целый…
СОКОЛКО: Умной голове всё нипочём.
ЧЕРНЕЦ: Тьфу, дурак!
СОКОЛКО: Ахти, мне, глупому! Всё опять не так! И поделом дураку. Лежал бы ты за печкою на боку.
(Ярослав смеётся.)
ЧЕРНЕЦ: У него, князь, даже гроб будет с бубенчиками. И понесут его вприпляс. Прости меня, Господи, за неисчислимые мои прегрешения вольные и невольные!
СОКОЛКО и ЯРОСЛАВ: Аминь!
ЯРОСЛАВ: А теперь за дело, други мои.
ЧЕРНЕЦ: Милосердствуй, князь. Тебе лежать да лежать надо.
ЯРОСЛАВ: Бог даст, лягу.
ЧЕРНЕЦ: Прости, князь, не так сказал. Отлёживаться тебе надо. Да пиявочек бы приложить ещё с десяток. У Яра-ключника их целая бадейка сохраняется.
ЯРОСЛАВ: Княжьи заботы ни на лавку, ни под лавку не сложишь. Мне Ждана сказывала, одна жена челом бьёт, о защите просит.
СОКОЛКО: Малкой её кличут.
ЯРОСЛАВ: Зови.
СОКОЛКО: Эй, пропустите Малку.

(Входит просительница.)

МАЛКА: (отбивая земные поклоны) Здравствуй, князь, здравствуй, кормилец, здравствуй, благодетель ты наш, здравствуй, солнышко ты наше незакатное, опора ты наша, надёжа верная, защита неусыпная. Благодать Божия да почиет на тебе! К ноженькам твоим легкоступным припадаю, помощи и суда праведного ищу, вдовица я горемычная…
ЯРОСЛАВ: Как зовут тебя, красавица?
МАЛКА: Да как твоей милости угодно будет. Если по-новому, по-крещёному, то Варвара я. А по-привычному, по-русски – Малка.
ЯРОСЛАВ: Какая же ты Малка, когда такая большая да лепая вымахала?
МАЛКА: Я совсем махонькая была, и голос у меня был тоньше комариного писка, когда родительница моя мною не ко времени разрешилась. Не думали, что и выживу. Вот и нарекли так, чтобы от смерти спрятать. А я росла, росла и выросла.
ЯРОСЛАВ: Да уж!
МАЛКА: Ты не думай, благодетель ты наш, ятолько с виду такая большая, а внутри я лёгонькая. Веришь ли, словно лебяжий пух. Муж-покойник, бывало, под весёлую руку, ка-ак наподдаст – лечу аж в другой угол избы. Лечу и думаю: чего это я так разлеталась?
ЯРОСЛАВ: Муж у тебя, видать, был велик богатырь?
МАЛКА: Он у меня был вот по это место (показывает на грудь) Но жилистый – страсть божья. У мужиков, по-правде, вся сила – в жилах.
ЯРОСЛАВ: Так-таки ничего, кроме жил?
МАЛКА: Где надо – цельная кость. Бычьи мослы видели? Во-от!
ЯРОСЛАВ: И где же он, жилистый? Ужели заездила?
МАЛКА: Уже третий год, кормилец ты наш, горе мыкаю, вдовствую. Самого медведь не уважил, на бортях наших заломал. Вишь ты, мёд они с медведем-батюшкой делили-делили, да не поделили. А сельцо наше - Завражное, большое, пятьдесят дымов. И церковь у нас. Ты не думай, мы не язычники какие! Муж мой миром в старосты был выбран. А когда остаточки его – ох, голубчик ты мой сизокрылый! – мужики из леса привезли, мир собрался и постановил мне старостихой быть. Я людям-то в ноги и поклонилась.
ЯРОСЛАВ: И как управляешься?
МАЛКА: Управляюсь, золотой ты наш, серебряный, управляюсь. Я хоть и лёгкая изнутри, а рука у меня тяжёлая. У меня не побалуешь. Борти держим. Полбу, пшеничку, просо – всё, что растёт, сеем. Опять же, и огурцы, и капусточку…
ЯРОСЛАВ: Ишь, ты! И капусточку!
МАЛКА: А уж греча, греча-то у нас… Когда цветёт – красота! Глаза бы ввек не закрывала! И подати тебе платим исправно.
СОКОЛКО: Ты сказывай князю, на что и кого жалишься!
МАЛКА: Ишь, какой торопыга! Не ты взнуздывал – не тебе и погонять!
ЧЕРНЕЦ: Князь недужен нынче. Поторопись.
МАЛКА: Ведаю, ведаю, что недужен. Ягодок лесных сушеных для такого случая привезла: малина сладкущая, а особо земляника – ты, князь, распорядись, чтобы тебе взвар сделали – как рукой любою лихоманку снимет.
ЯРОСЛАВ: Хорошо, распоряжусь. Говори.
МАЛКА: А что тут говорить – дело ясное. Приехал к нам в селище подъездной твой за данью. Жменя его кличут. С отроком вдвоём прибыли. Дело известное. Сроку дадено для сбору семь дней. Ага! Он живёт, хлеб жуёт. И две с лишним седьмицы жевали они за милую душу. Под конец Жмене кушака не стало хватать подпоясываться.
ЯРОСЛАВ: Значит, было, что жевать?
МАЛКА: Кормили как на убой, князюшко, как на убой, по твоей Правде: пива семь вёдер в неделю. Тушу они говяжью съедали. Не корову, конечно, – коровы им не осилить. Но бычка-полуторника уминали. А по средам и пятницам – сыру. Подъездному и отроку ещё и по курице в день, семь хлебов на неделю бабы наши пекли. А ещё пшена и гороха по семь уборков. Они, князь, как отобедают, гороховой каши как поедят – к избе и не подходи лучше. А Жменя всё норовит, с говядинки-то, девок наших за разные места хватать.
СОКОЛКО: И тебя хватал?
МАЛКА: Меня схватишь… Враз дам поперёк спины, чем ворота запирают.
ЯРОСЛАВ: Подать всю отдала подъездному?
МАЛКА: Где там всю! Князь, милостивец! За тем и челом бью! Всем миром послана к тебе. Мыслимое ли дело: такую дань в этом году! Неподъемна! Год, вишь, какой! Говорено: «Сей в грязь – будешь князь». А с весны – сухота, летом – жарынь, а к осени, как жнецам в поле идти, сплошь дожди. Дожди и дожди, дожди и дожди.
ЯРОСЛАВ: Куницами додавайте да белками.
МАЛКА: И-эх, кормилец ты наш! Зверь, и тот из лесу ушёл незнамо куда. Одни сороки летают. И такие стрекотливые! Скости, батюшка, скости, родименький!
СОКОЛКО: Тебе скостить да другому скостить – что же тогда выйдет?
МАЛКА: Облегчение выйдет людям
ЯРОСЛАВ: А ну завтра печенеги набегут…
МАЛКА: А мы в лес. Они всё больше по открытым местам, а лесу боятся. Да и зима сейчас. Поганые зимой не воюют.
ЯРОСЛАВ: Вот так. Живи, Русская земля, как придётся, а я в лес…
ЧЕРНЕЦ: Всё у тебя?
МАЛКА: По податям - всё.
ЯРОСЛАВ: (чернецу) Пиши, что я скажу. Сроку означенной истице даю седмицу. Через седмицу, если недоимку не привезут на княжий двор, послать в Завражье дружину и взять силою то, что добром отдавать не хотят.
МАЛКА: Бедные мы, бедные! Некому за нас, бедных заступиться! А-а! И ты, князюшко, лицо своё от беды нашей отвернул! Погибли мы, погибли… На кого ты нас покинул? Зачем ты нас, сиротинок, не пожалел? Кому же нем теперь печаловаться? ( внезапно переставая подвывать) Ну, да ничего. И не такое видели.
СОКОЛКО: Теперь всё?
МАЛКА: Нет. Не всё. Челом бью тебе, заступник ты наш, чтобы так же борзо рассудил другую мою печаль.
ЯРОСЛАВ: Сказывай.
МАЛКА: Подъездной твой, Жменя… такой ухватистый… Все считал-пересчитывал. Говорит, сколько-то там мер ячменя не додали, да щук мороженых не довесили, да сено не довезли, да грибков сушёных тридцать вязок не довязали. А я говорю, что грибы это лето червь побил. А сено – толечко лесное, в лесу в зародах и стоит. Да не возьмёшь - снегу нападало гибельно! Давай, говорю, полбой отдам взамен. А он встал эдак вот, избоченясь, и говорит: «Я, - говорит, - князем затем послан, чтоб волю княжью исполнять, а не твои скудомысленные речи слушать да с тобою, глупой бабой, в менки играть. Подавай, - говорит, - лесные сена княжьей дружине коников кормить». А ещё меня прилюдно назвал… (обращаясь к Соколко, шепчет ему слово на ухо)
СОКОЛКО: Прилюдно?
МАЛКА: Прилюдно. Таких зазорных слов даже муж-покойник мне не говаривал.
СОКОЛКО: Даже когда бил?
МАЛКА: Битое место на бабе заживает быстро. А лютое слово глубже меча уязвляет.
ЯРОСЛАВ: Всё?
МАЛКА: Главного я не рассказала. А всё он! (указывая на Соколко) Сбивает с мысли вопросами своими.
ЧЕРНЕЦ: Говори скорее. Устал князь.
МАЛКА: Я и говорю. На пятнадцатый день пошёл твой Жменя на гумно под вечер клади хлебные считать, хотя всё считано-пересчитано. И молодуху одну сущеглупую взял с собой, видно, чтоб со счёта не сбиться, и там были, и огонь зажегши, грелись, и гумно сожгли. Ну, князюшко наш, рассуди теперь по своей правде.
ЯРОСЛАВ: Тут бы и ответчику пора быть. Где Жменя?
МАЛКА: Я в терем шла. А он при амбарах твоих распоряжался. Холопами командовал, что возы разгружали.
ЯРОСЛАВ: Прикажи Жменю позвать.
(Соколко выходит.)
ЧЕРНЕЦ: Сейчас князь рассудит по всей правде. Вот она, Русская Правда, чёрным по белому записана.
МАЛКА: Страсть-то какая! Буковки чёрненькие: бегут, бегут, бегут, словно мураши. (читает) Рус-ска-я Прав-да. А мы правды не боимся!
(Входят Соколко и Жменя.)
ЖМЕНЯ: (бухаясь на колени) Государь, милостивец, зовомый тобою, раб твой недостойный Жменя, явился.
ЯРОСЛАВ:…Зовомый…! Эко вывернул. Ну, сказывай, Жменя; женщину сию знаешь?
ЖМЕНЯ: О! Явилась! Как не знать… За податью к ней ездил. Старостиха она. А платить не любит. Ох, не любит! Подати таит. Вся вервь её недодала. И сама она – зимой снега не допросишься. А уж продовольствовала нас с Доброногом – отроком твоим, что со мною послан был, хуже не придумаешь. Куриц нам варили…. Пока управишься, семь потов сойдёт – до того жилистые.
МАЛКА: Ой! Вы послушайте, люди добрые, что говорит, что говорит! Да когда бы не пост сейчас, я тебе князь наших курочек в печи томлёных, на масле пряжёных, на блюде внесла бы. Да у меня курочки - ум отъесть можно!
СКОМОРОХ: Хватит. Даже я устал.
ЯРОСЛАВ: Обзывал ли ты, Жменя, вдовицу сию прилюдно поносными словами?
ЖМЕНЯ: Государь, милостивец! Разговор у меня всегда не без лихого словца. А как тут по-другому, когда подать не несут? Я у тебя, государь, на этой службе осьмнадцатое лето. И до чего народ лихой сделался! Сам кричит, что скот кормить нечем, а сам зарод сена, да не один, в лесу прячет.
ЯРОСЛАВ: Так говорил или нет?
ЖМЕНЯ: Да разве упомнишь! За день столько наговоришь, что во сне разговаривать начинаешь.
ЧЕРНЕЦ: В сем селище, князь, есть церковь. А попом там отец Хризостом. Он пишет: «Жменя с женами и девицами охальничал, на службу в храм не являлся. Обидные слова истице говорил».
ЖМЕНЯ: Да он же грек. Он русские слова плохо разумеет. А эти слова ему и вовсе знать не положено в его святом чине.
ЧЕРНЕЦ: Письмо Хризостом прислал по-гречески. А это слово и еще два других русскими буквами пишет.
ЯРОСЛАВ: Что по сему поводу полагается по Уставу?
ЧЕРНЕЦ: (берёт в руки Устав-столбец, разворачивает): «Если кто зовёт чужую жену… Кхм…»
ЯРОСЛАВ: Слово это пропусти.
ЧЕРНЕЦ: Жену великих бояр, за посрамление ей 5 гривен злата. Меньших бояр – 3 гривны злата. А будет градских людей жена – 3 гривны серебра. А сельских людей жена – гривна серебра.
ЯРОСЛАВ: Быть по сему!
МАЛКА: Задешёво отделался.
СКОМОРОХ: В гривне – 20 ногат, 50 резаней. Отдавать будешь как: чистым серебром или мехами? Если куницами да белками – помогу пересчитать.
МАЛКА: Прикажи, князь, чтобы хлебом отдал! Белок-то мы и сами наловим!
ЖМЕНЯ: Государь! Верой и правдой осьмнадцатый год… Гривна серебра за эту… А-а! Гривна серебра!.. Нет у тебя холопа вернее, а за эту… гривну серебра!!!
МАЛКА: А ты не лайся, аки пёс дворовый!
ЯРОСЛАВ: А теперь и другая незадача, холоп мой верный: спалил гумно кто?
ЖМЕНЯ: Нет в том моей вины, князь! Это она, всё она!
МАЛКА: Вот как! С больной головы – на здоровую!
СОКОЛКО: Молчи!
ЖМЕНЯ: Я как въехал в сельцо, она глазами своими ведьмиными в меня упёрлась. Куда ни пойду, что ни делаю, глазами меня так и облизывает, так и облизывает во всех местах, а сама – чистая баба Яга, только в ступе не летает.
МАЛКА: Это я-то баба Яга? Да у меня, князюшко, все зубы на месте. И ущипнуть меня во всех местах - не ущипнёшь – тело такое тугое.
ЯРОСЛАВ: Так как дело было?
ЖМЕНЯ: Было дело, грешен. Уломал я одну молодуху со мной до гумна дойти. Да хотел я ещё кладки хлебные посчитать, поскольку она всё на недород жалуется. Пришли на гумно. То да сё, не без этого, конечно. А она – изревновалась вся до ужаса. Только мы на гумно, а она за нами следом… и подпалила. Бабы же - они сумасшедшие: когда восхотит, да не получит, а другой бабе достанется – сотворят чего угодно. Вот и полыхнуло. Я еле выбрался. В одной рубахе!
СОКОЛКО: В одной рубахе?
ЖМЕНЯ: И портки, и шубейка, по вороту лисой обложеная – всё прахом пошло. Кинулся было спасать, да где там!
ЯРОСЛАВ: Словом, добро, что сам целёхонек?
ЖМЕНЯ: Во-во! Я зарок дал: отолью свечу, ведро воска на отлив пущу. И в Десятинной церкви Илье-пророку поставлю за чудесное моё спасение.
МАЛКА: О-о-о! Истинно чудесное. Бежит, срамными местами сияет. А следом – муж той молодухи да его братья с дрекольем. В сей же вечер убрался из селища. Тут не только свечку - свечищу возведёшь!
СОКОЛКО: Не лил ещё?
ЖМЕНЯ: Что?
СОКОЛКО: Свечу, - спрашиваю, - не лил?
ЖМЕНЯ: И всегда ты, Соколко, спрашиваешь, ровно с надсмешкою.
ЧЕРНЕЦ: Правда, Соколко, что смеешься? Ему сейчас не до смеха. Он же видит столбец у меня в руках.
ЯРОСЛАВ: Читай.
ЧЕРНЕЦ: Женщина эта ждёт суда праведного. А ты, князь, был в отъезде, потом занедужил. Мы тебя, пресветлый князь, напрасно и не тревожили. По сей челобитной Всеслав–боярин дознание вёл. Посылал в сельцо вышеозначенное двух мужей. Добронога-отрока, что с ним, Жменей, ездил в полюдье, расспрашивал с пристрастием. А в сельце отец Хризостом свидетельствовал. Так вот: когда гумно горело, Малка- истица у попа Хризостома дома была. И там они со поповой женой просвиры печь затевали, поскольку жена попова в тягости, не по силам ей хлебы в печь сажать. Когда загорелось гумно, выскочили во двор, а Хризостом принялся в колокол бить, людей сзывать на пожар.
ЖМЕНЯ: Всё врут, князь. Она и попа купила. Поп этот - сам не без греха! Он к ней ночами погуливает!
ЯРОСЛАВ: (говорит наизусть) «Если сожгут гумно, то дом виновного отдать на поток и на грабёж, взыскав сначала убытки». Так записано?
ЧЕРНЕЦ: Истинно так!
ЖМЕНЯ: Князь, не погуби. Восьмеро у меня деток….
ЯРОСЛАВ: Малка! Убытки считаны?
МАЛКА: Всё как есть…
ЯРОСЛАВ: Значит, нашлось, чем недоимку вносить.
МАЛКА: Князь, голубчик ты наш! А зиму-то нам как жить? А сеять весной чем будем?
ЯРОСЛАВ: Весною в закупы пойдёте. Посевное дам – а вы отработаете.
МАЛКА: А коли год неурожайный опять….
ЯРОСЛАВ: Тут уж как Бог даст!
МАЛКА: Эх, прости-прощай наша волюшка!

(Убитого горем Жменю под руку выводит Соколко. Малка выходит сама, но радости на лице у неё нет.)

ЯРОСЛАВ: (вослед) А за ягодки лесные спасибо тебе, красавица. Непременно отведаю.
МАЛКА: (земно кланяясь) Ничего не жалко для тебя, князюшко ты наш премудрый! Прикажешь – последнее отдадим!
ЯРОСЛАВ: (не без восхищения) А последнее слово всё же за собой оставила.
Устал. Почитай мне, отче, что-нибудь душеспасительное.
ЧЕРНЕЦ: (берет с полки свиток) «Есть зло, которое видел я под солнцем, и оно часто бывает меж людьми. Бог даёт человеку богатство и имущество, и славу, и нет для души его недостатка ни в чём, чего не пожелал бы он, но не даёт ему Бог пользоваться этим, а пользуется тем другой человек. Это – суета и тяжёлый недуг».
ЯРОСЛАВ: Откуда чтение, отче?
ЧЕРНЕЦ: Из Священного Писания. Книга именуется «Екклесиаст». «Если бы какой человек родил сто детей, и прожил многие годы, и ещё умножились дни жизни его, но душа его не наслаждалась бы добром и не было бы ему и погребения, то я сказал бы: выкидыш счастливее его».

(Князь уснул, сидя в кресле. Чернец тихо, на цыпочках, отходит к своему столу.)

СОКОЛКО: (вбегая) А небо-то, небо-то как вызвездило!
ЧЕРНЕЦ: Тихо ты, неуёмный! Спит князь!

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ



ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

(Прошло некоторое время. Князь дремлет в своём кресле. Соколко и Чернец беседуют, старясь не обеспокоить заснувшего князя.)

СОКОЛКО: (продолжая разговор) Вот я и говорю: ну как, как ему эдакое возвестить!
ЧЕРНЕЦ: Помыслить не могу! И ты не вздумай!!!
СОКОЛКО: Дивлюсь я на тебя, отче; в иной час слова от тебя не допросишься, а иной раз скажешь, словно в лужу… дунешь… Или я не понимаю?
ЧЕРНЕЦ: Понимать-то ты всё понимаешь. А язык неуёмный – первый твой враг. За ради красного словца мать с отцом не пожалеешь…
ЯРОСЛАВ: Вы о чём там рядитесь, словно душную овчину делите?
СОКОЛКО: Да мы тут… это….
ЧЕРНЕЦ: Да так, о пустяках…. Ей-Богу, князь. Ты же его знаешь…. Язык у него, как ботало у коровы: сам собою трень да брень…
ЯРОСЛАВ: О чём трень и зачем брень?
ЧЕРНЕЦ: (Соколко) Говори, говори… (тихо) Да говори же…
СОКОЛКО: Да мы, князь, это… заспорили тут.
ЧЕРНЕЦ: Не то, чтобы заспорили…
СОКОЛКО: А с чернецами, князь, сам знаешь, не поспоришь… Они и то, что не знают, всё равно знают, потому что в учении поднаторели до того, что от учения одурели. А нам, неучёным горемыкам, только и пребывать в невежестве великом…
ЯРОСЛАВ: Плетёте вы, плетёте, никак не доплетёте. О чём речь вели? Что от меня утаить вздумали?
СОКОЛКО: Утаить? Да разве плетень закроет ясный день? На Масленой неделе хочу я доказать, что мы, словене, на всё способны. Он, вишь ли, князь, в Царьграде когда был, углядел, что греки на канате под музыку скачут. Поставят два столба, натянут меж ними вервие. И скачут.
ЯРОСЛАВ: И что из того?
ЧЕРНЕЦ: А он… он… (Соколко) Сказывай, коли начал.
СОКОЛКО: Да и скажу! (соображает, что сказать) Вот и скажу!
ЧЕРНЕЦ: И скажи! Говори же скорее!
СОКОЛКО: И скажу! …Столбы у тамошних затейников невысокие. Вервие почти до самой земли провисает. А я удумал вот что: натяну вервие между этим теремом и вон тем…
ЧЕРНЕЦ: Уф! Вот сплёл, так сплёл….
СОКОЛКО: И по вервию пройду. И тебя, князь потешу. И его, маловера, посрамлю.
ЧЕРНЕЦ: Забоишься!
СОКОЛКО: Да я! Да чтобы…
ЯРОСЛАВ: Будет вам… Ровно дети. Скажите лучше, прилетела ли весточка от странствующих?
ЧЕРНЕЦ: …Рано ещё, князь…
СОКОЛКО: Не знаешь – не говори! А я только что с голубятни… Первый голубок вернулся. Сизарь. Славный такой сизарёк. Вернулся, и на шесточке сидит, в голубятню просится! Да! А другие – нет…
ЯРОСЛАВ: Точно нет? Не таите!
СОКОЛКО: Разве посмели бы мы утаить?
ЯРОСЛАВ: Боже, Боже! Немощи мои…
СОКОЛКО: Князюшко! Погоди чуток, погоди. Прилетят, все прилетят, а там и тебе полегчает…
ЯРОСЛАВ: Полегчает ли…
ЧЕРНЕЦ: А вот уныние – самый смертный грех.
ЯРОСЛАВ: Почто, отче, говоришь со мною, словно я - дитя малое? Вот, всё при мне, всё моё. Вот престол княжеский, вот стольный град Киев, вот она, Русская Земля необозримая. Вот я, князь! И нет никого, кто исполчился бы против меня с мечом в руке. Дочери мои – королевы; Анна - во Франции, Анастасия – доченька в венгерской земле, Елизавета - у норвегов… С поляками через сестру и сына породнился, давнюю вражду избыл. Принцессу византийскую в дом для сына привёл, с самим императором Мономахом мы теперь свояки. А порога терема перешагнуть не в силах. Господи! Господи! Узри муки мои!
ЧЕРНЕЦ: Бог милостив, князь. Ещё полегчает, оправишься, выйдешь на теремное крыльцо, скажешь слово своё вещее.
СОКОЛКО: Тут главное – до травушки, князь, добраться. До зелёной муравушки. И ноженьками босыми по травоньке пройти-прогуляться.
ЯРОСЛАВ: Да… по травушке… Пиши, отче: Сыновья мои! Ухожу я от света сего. Имейте в себе любовь. Потому что вы - братья, единого отца и матери. И если будете в любви между собою, Бог будет в вас и покорит вам противящихся вам, и будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и раздорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли её трудом своим великим. Но пребывайте мирно, слушаясь брат брата…
ЧЕРНЕЦ: Дальше, князь?
ЯРОСЛАВ: И ещё пиши… (медленно оседает на пол)
ЧЕРНЕЦ: Боже ж ты мой!
СОКОЛКО: Эй, кто там? Гони в город за Анастасом-лекарем…

(Свет гаснет.)

(Князь на лежанке. Является волхв. Чернец пишет. Соколко спит.)

КОГОТЬ: Здрав будь, каган! Здрав будь, владычествующий! Здрав будь, достославный!
ЯРОСЛАВ: И ты будь здрав. Кто ты? Откуда Бог принёс?
КОГОТЬ: Издалече я, каган, ох, как издалече…
ЯРОСЛАВ: Издалече… Вижу, что издалече… Чудится мне, где-то я тебя встречал…
КОГОТЬ: Свет белый тесен, каган.
ЯРОСЛАВ: Свет тесен, да в тереме темно. Не разгляжу. Свечу бы зажечь…
КОГОТЬ: Разглядишь, каган. Не все сразу.
ЯРОСЛАВ: Да уж разглядываю. Зима, а ты босой.
КОГОТЬ: Босой, босой. Как есть босой.
ЯРОСЛАВ: Студёно сейчас босиком-то ходить.
КОГОТЬ: Куда как студёно! Ой, как студёно, каган! А всё же снег не студёнее смерти, каган! Вот смертынька – та холодна. Ой, стылы пески, что текут в виски. Ой, стыла земля, что на грудь легла. А ты хвор, каган! Хвор! Лечить тебя надобно! Ой, надобно! Надобно- надобно! Вот я и пришёл.
ЯРОСЛАВ: Ужели лечить?
КОГОТЬ: Хворобы твои гнать–выгонять. Тугу-печаль избывать. Силу сильную добавлять.
ЯРОСЛАВ: Ужели властен ты над хворобами?
КОГОТЬ: Властен, властен.
ЯРОСЛАВ: Ой ли?
КОГОТЬ: Над семижды семью хворобами, над семижды семью печалями.
ЯРОСЛАВ: Коли властен – лечи.
КОГОТЬ: А не боишься ли ты, каган, лечобы моей?
ЯРОСЛАВ: Чему быть, того не миновать.
КОГОТЬ: (начинает приговаривать, притаптывать, пританцовывать) Ай и цны-цны-цны, ай и всны-всны-всны. Коло кор-кор-кор. Коло хор-хор-хор. А с семи ветров-тров-тров-тров. А с семи столобов-вов-вов-вов. Семь хворобей-бей-бей-бей. Семь печалей-лей-лей-лей… (обрывает пение) Что-то ровно мешает мне? Что? Что?
ЯРОСЛАВ: Знать, что-то мешает. Что только?
КОГОТЬ: Ай и цны-цны-цны…. Вижу, вижу, что мешает. Давай, каган, уберём помеху.
ЯРОСЛАВ: Помеху?
КОГОТЬ: Помеху!!!
ЯРОСЛАВ: Что же мешает тебе?
КОГОТЬ: Да не мне – тебе, каган! Уж не душно ли тебе, каган? Уж не душно ли тебе, болезный?
ЯРОСЛАВ: Душно…
КОГОТЬ: И вздохнул бы?
ЯРОСЛАВ: Да не дышится!
КОГОТЬ: Ровно душит кто? Ровно давит?
ЯРОСЛАВ: Ровно кто руками за горло взял.
КОГОТЬ: Коло хош-хош-хош… Давай, каган, крестик-то снимем. Крестик серебряный, ниточка шелковая, витая. Он-то и давит, она-то и душит.
ЯРОСЛАВ: Крестик, говоришь?
КОГОТЬ: Крестик, каган, крестик! От него самая беда и начинается, самая туга и приключается, самая хвороба и подступает…
ЯРОСЛАВ: Значит, крестик?
КОГОТЬ: Всего лишь, каган, всего лишь…
ЯРОСЛАВ: Значит, снимать мне его?
КОГОТЬ: Снимай, владычествующий. Давай, я тебе помогу…
ЯРОСЛАВ: Поможешь?
КОГОТЬ: Как не помочь… (протягивает руки, чтобы снять крестик)
ЯРОСЛАВ: (хватает его за руки) А помнишь, как ты предо мною на коленях стоял?
КОГОТЬ: Признал, проклятый!!! Все-таки признал!!!
ЯРОСЛАВ: Признал. Ты же волхв, чародей. И зовут тебя Коготь Медвежий! И узнал я тебя, волхва, в лето 6532 от сотворения мира! В Суздале-городе! Помнишь? (отталкивает волхва от себя)
КОГОТЬ: (падая, а затем поднимаясь на колени) Как не помнить, каган! Схватили меня люди твои по приказу твоему, и привели к тебе, в палаты твои, среди города твоего стоящие, и бросили в ноги твои, и лежал я, низвержен и унижен, пред тобою, каган, как сейчас. Низвержен и унижен.
ЯРОСЛАВ: А ты как хотел? Помнишь, пёсья твоя душа, как ты смуту заваривал, людей смущал, как честных жёнок жизни лишал? Чернец, чти, что записано! А… Что это я! Ты же, волхв, просто привиделся, ты снишься мне… Сгинь!
ЧЕРНЕЦ: Эй, Соколко, вроде бы звал меня князь?
СОКОЛКО: Без памяти он. Почудилось тебе.
ЧЕРНЕЦ: Всё же гляну. (смотрит) И то – спит.
СОКОЛКО: И ты спи. Всё равно: все слова, сколько есть, в одно место не соберёшь!
КОГОТЬ: Как же я сгину? Ты сам меня вспомнил. Вот я и явился.
ЯРОСЛАВ: (на память) «В тот же год восстали волхвы в Суздале; по диавольскому наущению и бесовскому деянию избивали старую челядь, говоря, что они держат запасы».
КОГОТЬ: Так и впрямь, голод великий был по всей стране. Недородный был год. Кругом: по сёлам и погостам, да и в городах хлебом печёным и не пахло. Али не помнишь, каган, как голодные ребятишечки ходили, хлебушек искали? Ножки тонюсенькие, пузики у них, у детишечек, словно пузыри надутые. И спасения искать негде, каган, и не у кого. Ты в те поры сам был без места, в Новгороде за варяжьей спиной прятался. У Киева хазары да касоги, которых брат твой Мстислав с собою привёл. Вы, князья, власть делите: кому в Киеве на престоле сидеть. А людишкам худым, безначальным жрать хочется. Жрать! Понимаешь ли, что такое, когда хочется жрать? (бухается на колени) А когда жрать люди хотят, за любым пойдут, всему поверят. Вот я стою пред тобою, согбен, приведён силком! Унижен! Прикажешь – меня в бараний рог согнут. Но всех-то не согнуть. Слышишь: гудом гудит народ. Люди! Люди! (обращаясь к невидимой и неслышной толпе) А всё потому, что забыли, забросили наших богов! Слышите, люди! Где матерь наша Лада? Не потому ли поля наши неплодны, что лоно твоё живородящее испинали варяжскими сапогами, истоптали копытом конским дружин княжеских? Не поют тебе девы песни свои по весне, не водят для тебя хороводы! А где ты, Велес – бог скотий и звериный? Молились тебе, жертвы приносили! Вспомните, люди! Возжигал я пламя жертвенное, горели огни жаркие, шли в те огни юницы девственные, возносился дым к ноздрям велесовым – и множились стада наши…
ЯРОСЛАВ: Где твои боги? Что это за боги? Идолища поганые! А ты пред ними юниц да отроков ножами, аки ягнят, колол, жертвы человеческие дровам раскрашенным возносил. Батюшка мой Владимир сверг идолов в Днепр и велел гнать их до порогов днепровских. Уплыли они: и Перун, и Велес, и Дажьбог, и Мокошь… И никто за них не вступился, и сами они – чурбаны дубовые, медью окованные, плыли по Днепру, как мусор, бурей с берегов низвергнутый.
КОГОТЬ: А вместо? Вместо-то что? Привезли дохлятину, от иудейской земли исходящего, пустослова бродячего, на крест водруженного, гвоздями прибитого, копиём дырявленного. Наши-то боги – вот они. У каждого рода свой. У древлян – свой. У полян – свой. У кривичей, у радимичей, да хоть бы и у муромы… Наши – слова нашенские понимают. Как ни скажи – а они тут как тут. А тот, иной, с чужедальней стороны – словеса славянские ему неведомы. Как докричаться до него?
ЯРОСЛАВ: Ну, полно… Не бывать Руси великой, когда то кривичи, то радимичи, то вятичи, а под каждым кустом свой идол… Живёте по медвежьим берлогам, рады любому деньку, молитесь лесному пеньку…
КОГОТЬ: За мной правда, за мной…
ЯРОСЛАВ: Правда? Какая такая правда? Ты почто людей казнил лютой смертью?
КОГОТЬ: Не казнил я никого. Просто показывал людям, где хлеб от них прячут. Как бабы поганые, старшинские жёнки, хлебом утробищу свою ненасытную набивают.
ЯРОСЛАВ: (беря в руки свиток, читает) И явился волхв, и стал говорить: «Знаю, кто запасы держит» ( к волхву) Говорил так?
КОГОТЬ: Говорил.
ЯРОСЛАВ: (читает) И куда ни придет в погост, всюду ищет знатных жён и говорит: «Та жито прячет, а та – мёд, а та – рыбу, а та – меха». Говорил?
КОГОТЬ: Говорил, говорил, потому как великое знание дано мне свыше от Велеса многомогущего и всеобъемлевающего. Всё я знаю, всё я ведаю.
ЯРОСЛАВ: (читает) И приводили к ним сестёр своих, матерей, и жён своих. Он же, волхв, именующий себя Коготь Медвежий, мороча людей…
КОГОТЬ: Да! Коготь Медвежий – это я! Я! Но никого не морочил я. Сила мне такая дана великая – людям правду являть! Веру кровью напитывать!
ЯРОСЛАВ: … мороча людей, прорезывал у тех жен за плечами и вынимал оттуда либо жито, либо рыбу. И убивал многих жён. И убивши, имущество тех жён забирал себе. И людей вокруг себя собрал около трехсот…
КОГОТЬ: Врут твои дознавальщики, лукавят твои писцы. Много больше было со мной, тысячи шли. Тысячи!!! Шли за мною, кто всё это своими глазами видел, кто в меня уверовал.
ЯРОСЛАВ: …А ещё убили они попа, который вышел к тем людям с молитвою и крестом, увещевая их.
КОГОТЬ: Поп под горячую руку подвернулся, не хотели мы его убивать… Хотя… и поделом!
ЯРОСЛАВ: Как же ты жито и рыб из жёнок доставал?
КОГОТЬ: Так и доставал. На то мне великая воля дана.
ЯРОСЛАВ: Человек из костей состоит, жил кровяных… Так его Бог сотворил. Так об этом в книгах учёных сказано. Нет у человека внутри места житу да рыбам.
КОГОТЬ: Для тебя – нет. А для меня - всё есть. Я сквозь землю глубоко смотрю. Я в небесах звёзд достигаю, я под водою рыбой-осетром плыву. Нет для меня ничего невозможного. Нет ничего недозволенного. Всё я могу. Всё я наперёд знаю. Слышите, люди? Всё я знаю наперёд. Про каждого из вас знаю. Насквозь вижу каждого. Насквозь! Каждому могу смертный час указать. Кому указать? Что молчите? Ну?! Боитесь? И правильно боитесь. Вижу, вижу, вижу среди вас тех, которым жить осталось короче вороньего грая. Вижу!!! Указать, кому??? Молчите?! Молчат. Видишь, каган: они ведают, что я правду молвлю. И каждый, каждый надеется: «не меня сегодня перст его укажет». Больше, чем тебя, каган, боятся они меня. Правды моей страшатся! Знания моего! Почитают меня. Любят они меня! Трепещут, потому и любят. И веру старую чтут!
ЯРОСЛАВ: И сколько же ты всего жёнок погубил?
КОГОТЬ: Всего?
ЯРОСЛАВ: Всего, всего!
КОГОТЬ: Да, с десяточков восемь будет…
ЯРОСЛАВ: А ну! Скидывай свою рванину!
КОГОТЬ: Зачем это?
ЯРОСЛАВ: Скидывай. А не то силком прикажу с плеч содрать.
(Волхв без особой охоты снимает верхнюю свою одежду.)
Вот, суздальцы вы мои доблестные, вот, чада вы мои любимые, человек пред вами сей, бесами обуянный. Одолела его гордыня - вами помыкать. Стал он, сквернавец, людей безвинных губить. Знаю, знаю про вашу беду. Знаю, что нет хлеба. Но уж посланы люди по Волге в Булгар, и дадены им серебро и злато из моей казны, и везут те люди хлеба вдосталь. То будет хлеб. Истинный хлеб-хлебушко. Напитаем каждого, всех утешим. А откуда хлеб, что сей кудесник отыскивал, убивая ваших жён? Знаю, знаю – вы видели. Видели, как он зерно из заплечий у жён ваших доставал. Откуда бы только взяться хлебу и рыбам у страстотерпиц ваших? А? Вы подумали? А я вам покажу, откуда; (поднимает одежду волхва и показывает) карманы у него в рукавах вшиты. А из кармана высыпать толику жита или сушёную стерлядку достать – дело нехитрое. Видите: тут, за подкладом, овсеца насыпано. (разбрасывает зерно) А в этом рукаве – просо. Режь да сыпь. Ишь ты! Сказывается кудесником, а сам – затейник. Тебе надобно с такими-то умениями не людей стращать да казнить, а по воскресеньям на торгу зевак потешать. У кого эдаким потешкам учился, молодец?
КОГОТЬ: А, каган! Потешки-утешки-камушки-орешки!.. Всё-то ты знаешь! Да главного тебе не дадено! Не дадено тебе того, что только мне подвластно. День завтрашний тебе неведом. А мне – знаем! А силы мои, свыше даденные, будут косточки твои ломать, сердце твоё давить. Очи твои тьма закроет. Держава твоя рассеяна будет, на клочья разорвана. Псы огненные языками своими лютыми лизать её будут! Богатство твоё ржа изъест.
ЯРОСЛАВ: Мне худое сулишь… А сам-то знаешь, что с тобою сегодня к вечеру будет?
КОГОТЬ: Сегодня слава моя удвоится, утроится, учетверится, и пойдем мы и к Киеву твоему, и к Новгороду твоему и к другим городам славянским. Истину возглашать будем. Веру старую возвращать. И пойдут за нами и холопы, и смерды, и закупы. И челядь твоя, каган, за нами поднимется. (говоря эти слова Коготь, не вставая с колен, подбирается поближе к Ярославу) И ты с нами иди, каган! Иди, мы тебя не обидим. Только крест сними, каган! Давай, я помогу! (Выхватывает нож и кидается на Ярослава. Ярослав перехватывает руку с ножом и этим же ножом, зажатым в руке волхва, бьёт его в живот.)
КОГОТЬ: Больно-то как… Больно…
ЯРОСЛАВ: Другим людям дни жизни считаешь, смерть указуешь, а своей кончины и не углядел.
КОГОТЬ: Больно мне, каган! Знал бы ты, как больно…

(В тереме гаснет свет.)

(А следом - утро. Соколко помогает Ярославу умыться.)

СОКОЛКО: А на дворе, князь, опять студёно. Дерева сплошь в инее. Возы пришли с рыбой волжской. Полозья скрипят!
ЯРОСЛАВ: Из болгар?
СОКОЛКО: Оттуда. Гости весёлые!.. Ала-бисмала поют! И другого товара всякого навезли. Белуга-рыба на двух санях только вместилась. Половина – на одних, а другая половина и хвост - на вторых. А пасть – ей Богу не вру - моя голова входит! Плоды разные заморские. Вот! Из персидского царства. С виду невзрачен. Внутри - зернышки меленькие, красные. А уж сколь сладостен! Разломить?
ЯРОСЛАВ: Потом. Сколько дней я недужен?
СОКОЛКО: Неделя прошла.
ЯРОСЛАВ: Неделя, говоришь… Есть ли новости?
СОКОЛКО: Воевода Вышата с отроками медведя на берлоге взяли. Грек с ними увязался, Паисий. Когда медведя увидал, из берлоги встающего, он… словом, болезнь его медвежья схватила. Пришлось прямо в лесу, в ручье лёд долбить и мыться. И исподнее застирывать. То-то смеху было!
ЯРОСЛАВ: И всё?
СОКОЛКО: Всё.
ЯРОСЛАВ: И ниоткуда больше ничего?
СОКОЛКО: А откуда вестям взяться? Снегу навалило – ни конному, ни пешему не проехать, не пройти.
ЯРОСЛАВ: А нет ли весточки голубиной?
СОКОЛКО: Пока ты беспамятствовал, был ещё один голубок. И пока – всё. Ждём с часу на час…
ЯРОСЛАВ: Долго, долго, долго… Сыновья где?
СОКОЛКО: Сыновья по уделам сидят, волю твою исполняют.
ЯРОСЛАВ: О болезни моей вы им не отписывали?
СОКОЛКО: Тобою не велено.
ЯРОСЛАВ: Велено-не велено!.. А своя голова на что? (кричит) Или на то только, чтобы дурацкий колпак носить?… Что же вы сами? Неужели всё только князь? По малой по нужде сходить – тоже без воли княжьей не обойдётесь? В портки лить станете?.. А может, уже и рукой на меня махнули? Может, ждёте - не дождётесь, когда очи мои закатятся, дыхание пресечётся? Может, решили, что отжил князь Ярослав? Может, уже и саван припасли? Говори! Живой я пока! Ещё и меч в руках удержу! Беда, Фоста рядом нет! Варяжко ты мой, варяжко! Был бы рядом – задал бы обидчикам моим! Правду говори: ждёте моей кончины?.. Ждёте! Вижу, что ждёте!.. Господи! Да что же это я? Прости меня, Соколко!
СОКОЛКО: За что?
ЯРОСЛАВ: За всё прости: за все мои прегрешения пред тобою вольные и невольные. За слова, что под горячую руку говорил, как сейчас… Грешен я пред тобою. Пред многими грешен. Доля такова княжеская. Грешная доля! Чем выше тебя судьба возносит, чем больше у тебя власти да богачества, тем больше на тебе грехов. Вот, например, судить я людей должен. Ко мне за княжеской правдой идут. И речение моё – окончательное. Я и решаю: взвешиваю, отмеряю. Сужу! А в Писании сказано: «не суди, да не судим будешь». Вот тебе и грех. Да не простой грех – нескончаемый! А на смерть, на верную смерть сколько раз я людей посылал? Несчитано! Шлю вперёд, а сам знаю, что многим не вернуться! Грех! И нет мне прощения! А разве для всех будешь хорош? А уж сколько раз я под горячую руку тебя словом обижал… Гневаюсь… А гнев – грех перед Господом. Несовершенен человек. Ох, как несовершенен… За ради Христа прости!
СОКОЛКО: Да и ты меня прости, князь.
ЯРОСЛАВ: А ты-то за что прощения просишь?
СОКОЛКО: Я ведь убить тебя собирался.
ЯРОСЛАВ: Убить?! Ты?!
СОКОЛКО: Помнишь – давно это было - наши новгородские мужи твоих варягов охальничающих в Новгороде перебили? А ты в отместку мужей новгородских многих к себе зазвал, мёдом поил, мясом кормил, речи сладкие говорил, да и иссёк их мечами? Помнишь?
ЯРОСЛАВ: Как не помнить?!
СОКОЛКО: Был среди убиенных Добромир с сыновьями.
ЯРОСЛАВ: Был. Меня ростом выше. Борода и голова бритые. Подкову двумя руками разгибал.
СОКОЛКО: Так то – отец мой. А с ним были братья мои старшие: Острогляд и Нежко. Привезли их с твоего пира вповалку. Крепкие в те поры меды ты варил, вдосталь наливал, допьяна поил. Матушка меня хотела в сельцо отправить, боялась, ты и за мной пришлёшь… Я тогда припас ножик добрый. Думал: увижу тебя и убью. Нож этот по сю пору со мной. Вот он. С тех самых пор за сапогом ношу.
ЯРОСЛАВ: Почему не убил?
СОКОЛКО: Как же тебя было убивать, когда ты перед всем народом, перед всем Господином Великим Новгородом прилюдно покаялся. Пришёл со своего дворища в Детинец без оружия. Рубаха на тебе белая с опоясочкой. Плащ красный княжеский. Идёшь по мосту через Волхов, а с Ильменя – ветер дует. Сильный ветер. Плащ с плеч рвёт.
ЯРОСЛАВ: Помню. Иду, а мост колышется, вода меж плах выступает.
СОКОЛКО: А мы со стены смотрим, как ты идёшь. И за тобою никого. Никакой дружины. Только ветер с Ильменя.
ЯРОСЛАВ: Только ветер… Истинно, только ветер.
СОКОЛКО: А ты встал пред вечем, шапку свою, соболями отороченную, с головы сдернул да на все стороны земно людям поклонился. Многие тогда тебя простили. И я простил. А потом на Альте-реке, когда сеча злая со Святополком была, ты и вовсе люб мне стал. Святополк всё больше сзади был, на взлобке, верхом. А ты – с дружиной, в пешем строю. Потому и одолели тогда окаянного.
ЧЕРНЕЦ: Господь помог одолеть окаянного Святополка и воинство его поганое! Да наши братья-мученики Борис и Глеб. Молитва супостатов одолела.
ЯРОСЛАВ: Спорить не станем. Время хорошее и победу славную вспомнили. Самое бы время чашу заздравную поднять…
СОКОЛКО: Сей час спроворю.
ЧЕРНЕЦ: Уймись! Недужен князь!
СОКОЛКО: Чашу мёда?! Когда это мёд вреден был? (достаёт кувшинчик и три стаканчика)
ЧЕРНЕЦ: Как скоропоспешен ты на всё скоромное! Во храм бы Божий так спешил! Ты только и горазд – чашу наливать да опрокидывать. Грешно!
СОКОЛКО: А что сказал князь Владимир – первокреститель наш? Он сказал магометанским послам, когда веру для Руси выбирали: «Веселие на Руси есть пити, не можем без этого жити»! Во! А когда могли бы без этого (разливает мёд), то жили бы, как волжские булгары – всю жизнь на трезвую голову. Подумать – и то страшно! Ты послушай, послушай, князь, на какую муку мученическую хочет он русского человека облечь. На земле жить и мёда не пить! И губ даже, и тех не облизнуть. Его бы надо за такие речи, князь, под замок на хлеб и на воду, чтобы народ не смущал.
ЧЕРНЕЦ: Тьфу!
ЯРОСЛАВ: Полно вам! Давайте поднимем заздравные чаши за путешествующих и странствующих.
СОКОЛКО: Давай, князь за победу. Отче! Поддержи!
ЧЕРНЕЦ: (передразнивая) Отче, отче… Как что, так сразу - отче!
СОКОЛКО: На тебя только и уповаю,
ЧЕРНЕЦ: На Спасителя надо уповать!
ЯРОСЛАВ: Что же вы, други мои, княжью здравицу не поддерживаете?..
ЧЕРНЕЦ: Нынче пост.
ЯРОСЛАВ: Пост, говоришь… (к Соколко) и ты в постники записался?
СОКОЛКО: Да я… это…
ЯРОСЛАВ: Какие вести от Фоста? Или плохое приключилось? Со Жданой что?
СОКОЛКО: Никаких вестей, князь. Метель. Какой день подряд метёт да метёт! Вот и он (кивая на чернеца) подтвердит. А Фост, поди, до варягов своих доехал и сидит, пиво пьёт и в ус не дует… Что с него взять, с орясины эдакой!
ЯРОСЛАВ: Отче! Так ли это?
ЧЕРНЕЦ: Тебе ведомо, князь, что я от мирских дел отгорожен….
ЯРОСЛАВ: Ведомо-неведомо… Господи, зачем ты караешь меня немощью?
СОКОЛКО: Князюшко! А давай, мы за твоё здравие?! Давай?
ЧЕРНЕЦ: За твоё здравие и я согрешу…
ЯРОСЛАВ: За моё… Давай, отче! За моё здоровье по-полной греши! Кабы ещё и помогло!
(выпивают)
СОКОЛКО: Теперь бы ещё и спеть…
ЧЕРНЕЦ: И не вздумай! Что люди скажут?
СОКОЛКО: Скажут, князь на поправку пошёл. Песни играет.
ЯРОСЛАВ: Верно! Давай!
СОКОЛКО: А что петь будем?
ЯРОСЛАВ: Давай Козу!
ЧЕРНЕЦ: Вовсе срам! Козу петь…! Мыслимое ли дело в постный день – Козу! Ты, князь, окоротил бы и его, и иных охальников. Все эти игрища скоморошьи – суть мерзость языческая, игрища бесовские, пляски богомерзкие, возглашения срамные. Они, скоморохи, людей от храмов отвлекают….
СОКОЛКО: (надев личину козы, взявши бубен и приплясывая)
Уж коза, ты коза!
Егозлива, хороша.
Копытами топоток,
Со двора-то скок-поскок.
Со двора, со двора,
А и хвостик-то и задрала.
Задрала, задрала,
Со двора гулять пошла.
ЯРОСЛАВ: (подхватывая) Задрала, задрала,
Со двора гулять пошла.
ЧЕРНЕЦ: Экий срам! Прости им, Господи!
СОКОЛКО: (продолжая)
Задрала, задрала.
Вдоль по улице идёт.
А и что тебе, козе,
Не сидится во дворе?
Не сидится во дворе
Да рогатой голове.
Волки из лесу придут,
С тебя шубу содерут.
Шубу новую,
Мягкую, пуховую,
На застёжках золотых.
А и что бы мне, козе,
Да до волчьих до затей!
А и что мне, егозе,
Да до волчьих до зубов!
Видишь: ходит вдоль-повдоль.
Козлище-козелок
Вдоль по улице прошёл,
Бородища до колен,
А рожища-то торчком,
А хвостище тычком,
А и сам-то хорош!
А и сам-то пригож,
А и дух его козлиный
Мне по нраву молодой!
СОКОЛКО И ЯРОСЛАВ (вместе):
А и дух его козлиный
Ей по нраву молодой!

(Входит княгиня Ирина. Молча садится в углу. Смотрит на приплясывающего скомороха, на внимающего ему Ярослава.)

СОКОЛКО:
И пойдём мы со козлищем
Во зелёны во лужища…

ЯРОСЛАВ: (заметив Ирину) Иринушка… Ты ли это?
СОКОЛКО: Ты с кем это, князь?
ЯРОСЛАВ: Иринушка!
ЧЕРНЕЦ: Свят! Свят! Свят!
СОКОЛКО: Нет тут никого, князь! Смотри - никого! (пытается продолжить пение) Во зелёны во лужища…
ЧЕРНЕЦ: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!
ЯРОСЛАВ: Иринушка! Сердце ты моё!
ИРИНА: Да вы пойте, пойте… а я полюбуюсь
ЯРОСЛАВ: Боже мой, Боже мой! Ты такая изболевшаяся была, худая, а сейчас…
СОКОЛКО: Князь, князь, скем ты говоришь? Нет никого в горнице.
ЧЕРНЕЦ: Замолчи, безумная голова. Или не понимаешь…
СОКОЛКО: Да с кем это он?..
ЧЕРНЕЦ: С собою, с собою он разговоры ведёт.
ЯРОСЛАВ: Ты всё такая же красивая, а я совсем, считай, обезножил…
СОКОЛКО: Уложить бы его… Настоя травяного дать…
ЯРОСЛАВ: Крепко приболел. Ровно в болоте увяз. Не чаю выбраться.
СОКОЛКО: Да он, никак, с самой княгиней говорит. С Ириной своей, почившей…
ЧЕРНЕЦ: А ты песни водишь срамные…
СОКОЛКО: Так ведь нет никого…
ЧЕРНЕЦ: Не всё нашим земным очам видимо…
ИРИНА: А сыновья где? Почему не у изголовья?
ЯРОСЛАВ: Каждый в своём уделе: Изяслав у себя в Новгороде. Святослав в Чернигове. Всеволод в Переяславле с Божьей помощью управляется.
ИРИНА: А старшенький наш – Владимир? Ему в Новгороде быть наказано. За что его согнал?
ЯРОСЛАВ: (плачет) Прибрал его Всевышний. И двух лет он после твоей кончины не прожил. Лучше бы мне руку правую отъяли. Вся надежда была на него. А он взял да и ушёл… С той поры и у меня ровно что-то оборвалось внутри…
ИРИНА: Может, его извели? В питьё чего-нибудь подсыпали?
ЯРОСЛАВ: На охоте был. Лосей гонял. Разгорячился, попил воды из студёного ключа… Простыл. В три дня сгорел. В три дня, подумать только! Вся надежда моя была на него. Вся надежда: русскую грамоту разумел. Книги греческие читал. С греками, как грек, разговаривал. А с варягами заговорит – от варяга не отличишь.
ИРИНА: Это я его по-варяжски научала с детства.
ЯРОСЛАВ: И с чудью мог на их языке перемолвиться, и с весью, и с мерей… Новгородцы души в нём не чаяли. Положили его в Софийском соборе. А!.. Ты ведь и не знаешь: достроили мы собор. Владимир-то так старался, попечительствовал мастерам, что камни клали, иконописцев за свой стол трапезовать сажал. Дело торопил. Ровно знал, что ему в соборе лежать.
ИРИНА: Не уберёг ты сына. Наследника своего главного не уберёг!
(Оба замолкают в горести.)
СОКОЛКО: Нам-то что делать? Он всё говорит и говорит…
ЧЕРНЕЦ: Молиться надо за князя, за душу его. Чудо есть великое – человек. Никому не ведомо, когда нисходит в него душа. И что это такое – душа человеческая? Душа есть: нас терзает, страдает и радуется вместе с нами, сострадает другим. А не видно её. Бестелесна, но как, порой, тяжела! Где бывает, когда мы в беспамятстве? Как её углядеть, когда покидает бренное наше тело? Уходит ко Господу? А зачем в иной час живущих навещает? За какой нуждой возвращается? Молись, молись, брат!
СОКОЛКО: Я и молюсь.
ИРИНА: А Изяслав?
ЯРОСЛАВ: Он теперь старший. Ему и престол отчий перейти должен. Да только, боюсь, не удержать ему престола. Почему так? Одному дается и ум, и воля, и удаль. А другому – всё то же, да только вполовину. А то и вчетверо меньше. Да ко всему прочему слабость у него. За стол трапезничать сядет – от медов не оторвать.
ИРИНА: Скучаешь ты тут без меня?
ЯРОСЛАВ: Погоди! Главного ты и не знаешь: доченька-то наша! Аннушка! Теперь она - королева французская! Генрих-король за ней для сватовства великое посольство присылал. Даров навезли несчитано. Ещё церковь мы освятили в Киеве, которую при тебе возводить начали. В честь моего покровителя небесного - Святого Георгия. Мозаики в ней великие! Георгий на коне и пронзает копьём змия. Сам в плаще красном, змий чёрен, а сзади - небеса золотом сияют. Службу служил сам митрополит Илларион. Благолепие! Народу сошлось видимо-невидимо… Ещё одну церковь поставил я здесь, в Вышгороде. Братьям нашим святым Борису и Глебу. На гробах на их исцеления истинно чудесные случаются. Сам тому свидетель. Дружинник мой Ратко два года встать не мог. С коня сверзившись, да спину повредивши, пластом лежал. Принесли его ко храму. Он голову поднял. Рукой до раки дотронулся – сел. А потом и вовсе встал и своими ногами из храма вышел! Дивно! Люди за помощью идут и идут к братьям.
ИРИНА: Значит, не скучаешь?
ЯРОСЛАВ: Покинула ты меня, не спросясь. Сыновья наши по уделам своим сидят. Дочери в дальних краях замужем. Один я остался. Вечерами в тереме тихо. Слышно только, как дрова в печи прогорают. Вниз спустишься – мыши в подклети попискивают. Днём-то гомон, суета. А ночью всё небо в звёздах. Выйдешь на крыльцо, стоишь, смотришь, слушаешь… Мнится мне, что звёздыньки меж собою разговоры ведут… О чём? Услышать бы!
ИРИНА: Поди, завёл без меня зазнобу молодую, чтобы ночи коротать помогала? Вместе на звёзды смотрите? Я думаю, ты ждал, когда Господь меня приберёт. Болела я сильно по-женски. Да и не мудрено! Скольких тебе нарожала за тридцать-то лет. Сыновей – шестерых, дочерей - пятерых.
ЯРОСЛАВ: Два года я о тебе память держал.
ИРИНА: При твоей-то неуёмности...
ЯРОСЛАВ: Полно тебе!
ИРИНА: Кто она? Боярского рода? Царского ли, королевского? Хороша ли собой? Лучше ли меня, какой я была в молодые годы?
ЯРОСЛАВ: Роду она самого простого. Убиралась здесь, в тереме… Тут и приметил я её…
ИРИНА: А… Девка, стало быть, простая… И слава Богу! Девок и баб на подхвате в тереме всяких много: и потолще, и потоньше. Одна - полы, другая – портки моет, третья - ведро поганое на помойку выносит. Пальцем помани – они и заподмахивают. Я уж боялась – королевишна.
ЯРОСЛАВ: Значит, с девкой можно?
ИРИНА: На то девкам и мясы дадены, чтобы вам, мужикам несытым, глаза застило. Да с простой девки и спрос простой: сегодня здесь, а завтра в скотницы наряжена, коли прискучила. А королевишна одна должна быть.
ЯРОСЛАВ: Лихо ты, Иринушка, рассудила.
ИРИНА: Рассудила, как смогла скудным своим бабьим умишком, князь ты мой ненаглядный! Твои разлюбезные русские как говорят? Бабья дорога от печи до порога.
ЯРОСЛАВ: Грешен. Люблю я эту девоньку. Сильно люблю. Душа о ней изболелась.
ИРИНА: Ты - любишь?!.. Ай-яй! Видно, солнце вспять пошло, если ты о любви словечко вымолвил.
ЯРОСЛАВ: Я и тебя любил.
ИРИНА: Ты – меня?!! Да меня, любый мой, и в глаза не видел, когда засылал сватов к отцу моему Олаву в Упсалу. Я и редковолосая могла быть, и подслеповатая, и всякое другое… Не ко мне, не к Ингигерд – принцессе шведской - ты сватался, а к отцу моему, королю Олаву. К свеям нашим. Помнишь, сколько воинов варяжских на кораблях острогрудых вместе со мной на Русь отправились? Четырнадцать их было тысяч! Четырнадцать! У всех мечи обоюдоострые, топоры боевые, щиты, железом окованные, кольчуги, шлемы… Как ты был им рад-радёшенек! Коня каждому дал. По гривне серебра на щит. Вот и одолел братца своего, Святополка Окаянного, и печенегов растребушил, и поляков гнал, как зайцев по полю.
ЯРОСЛАВ: Ты хочешь сказать, что все эти тридцать лет я тебя не любил?
ИРИНА: Любил. Ещё как любил. Да только не меня. Другая у тебя была зазноба, другая страсть тебя терзала, пред другою ты на коленях стоял, другую на руках готов был носить, за другую молитвенные поклоны без счёта клал. Она сердце твоё заняла, всё сердце, без остаточка. И мне места только бочком протиснуться оставила. Имя любушки твоей – Земля Русская. Знал бы ты, муж мой ненаглядный, как возненавидела я попервоначалу тебя за то, что ты не весь мой, не со мной, не для меня живёшь. И землю эту возненавидела. Её у нас, у свеев, Гардарики зовут. Земля, значит, городов. Городов в ней, и, правда, много. Куда как больше, чем у меня на родине. Города, не в пример нашим, богатые, красивые, чистые. А меж ними поля, да перелески, да опять поля, да озёра, да леса, леса, реки великие. И никакое море не сравнится с русской землёй. Её только с океаном можно сравнивать. Вышла я за тебя замуж не добром, а по слову Олава-батюшки. Другой у меня был на сердце. Но как отца ослушаться! Покорилась. Как села в драккар, как вёсла по воде ударили, думала - не выдержу! Решила: от берега отойдём подальше – брошусь за борт. А от берега отошли – набежали волны с гребнями. Ветер от захода подул попутный. Парус тугой стал. Мачта заскрипела. Гребцы вёсла из воды достали. Корабль носом на волну наваливается – брызги летят. Я от качки-то и сомлела. Ехала к тебе – ненавидела. Приехала – лютей возненавидела. А потом… сперва притерпелась, а потом дети пошли… не захочешь, а притерпишься. И к землю русской привыкла. И к любезным тебе русичам... Другие они, от варягов сильно отличаются. Варяги, если что, сразу за топоры - и секутся до смерти. А русичи – отходчивы, милосердны. Любили они меня? Меня люди любили? Любили ведь?
ЯРОСЛАВ: Как не любить – любили! Когда провожали – народу собралось множество.
ИРИНА: А твоё сердце так и не покорила. Так оно и осталось не со мной. Вот так, золото ты моё хроменькое!
ЯРОСЛАВ: Зря ты так! Любил я тебя, Иринушка. Сама ведаешь, какие у нас жаркие ноченьки были.
ИРИНА: Жаркие… А к смертному часу моему не успел.
ЯРОСЛАВ: Ты же знаешь: в Новгороде был. Святую Софию строить заканчивали. А в таком деле княжий догляд нужен ежечасно.
ИРИНА: Вот-вот! Да я и не гневаюсь. Ты – князь. Муж мой. Жена да убоится мужа своего… Правда, я – не боялась. Видно, плохая из меня христианка вышла. Ну, вот и всё! Сказала, что перед смертью сказать тебе не успела.
ЯРОСЛАВ: А теперь успела?
ИРИНА: Успела. Только сама не пойму – зачем?
ЯРОСЛАВ: Видно, так задумано…
ИРИНА: А та, молодая, понесла от тебя?
ЯРОСЛАВ: Да.
ИРИНА: Понесла… Где она? Где?
ЯРОСЛАВ: Зачем она тебе?
ИРИНА: Зачем, говоришь… В очи её хочу заглянуть, в самую глубину! Где она? Здесь? В тереме? Куда ты её сокрыл?!
ЯРОСЛАВ: Нет её здесь.
ИРИНА: А имя её? Имя мне назови! Каково оно? По имени отыщу! Хоть на дне морском!
ЯРОСЛАВ: Да что тебе она?
ИРИНА: Как это, что? Родит она тебе пащенка. Хоть и с бока припёк, а всё же княжий сын. Значит, лишний роток на княжий кусок. Венчан ты с ней?
ЯРОСЛАВ: Нет.
ИРИНА: Церкви строишь, а сам греховодничаешь на старости лет!
ЯРОСЛАВ: Не тебе меня судить. Жила со мной, детей нажила. А сама всю жизнь своего принца варяжского вспоминала.
ИРИНА: Вспоминала. Сижу в тереме, сыном от тебя брюхата, тягостно мне, тошнёхонько, всё вокруг не по сердцу. А глаза закрою – море плещет, чайки кричат, в волны ныряют... Здесь – лес! И за лесом – лес. И ничегошеньки за лесом не видать! А там – море, и парус далёко-далёко в море. Возвращается долгожданный из далёкого похода. Пока морем шёл – складывал ласковые слова…
ЯРОСЛАВ: Знал я, Ирина, про твои печали… Проснулся как-то утром, а ты перед зеркалом прихорашиваешься и сама с собою разговариваешь.
ИРИНА: И о чём же?
ЯРОСЛАВ: Говоришь сама себе, в зеркало глядючись: «Хороша ты, Ингигерд! Ни одна киевская красавица всё ещё не сравнится с тобой. Видел бы меня мой любимый!» И говоришь это по-своему, по-свейски. Тогда я и понял, что не со мною твоё сердце.
ИРИНА: А почему решил, что не о тебе говорила? Что же тогда со двора не согнал? Что же на цепи золотой держал? Без варяжской дружины боялся остаться?
ЯРОСЛАВ: Детыньки у нас пошли, детыньки… Сыночки… доченьки…
ИРИНА: Вот-вот!... Сыночки, доченьки… О них забота не оставляет. Уж и доска гробовая закрыть тебя готова, а ты всё о них… Да и не о них, признайся! Что о них? Они взрослые. Твоя печаль о том, кому земля русская достанется, в чьи руки попадёт. Так или не так?
ЯРОСЛАВ: …Пожалуй, что так.
ИРИНА: Ты князь, Ярослав! Во князьях князь! А человеческого в тебе осталось на одно дуновение… Так как зазнобу твою кличут, которая от тебя понесла?
ЯРОСЛАВ: Понесла и понесла…
ИРИНА: О! Боишься за неё! Имя прячешь! Прячь-не прячь, а кому надо – сыщет! И потом: понесла – не значит, донесла…
(молча встаёт с кресла)
ЯРОСЛАВ: О чём ты, Ирина?!!

(Ирина молча уходит.)

ЯРОСЛАВ: Ирина!.. Соколко!
СОКОЛКО: Здесь мы, князь! Здесь!
ЧЕРНЕЦ: О тебе молимся, о твоём здравии!
ЯРОСЛАВ: Шлите гонца в Переславль за сыном, за Всеволодом.
СОКОЛКО: Послано уже.
ЯРОСЛАВ: А теперь - правду: какие вести из Ладоги пришли? Где Фост? Что со Жданой приключилось? Да упаси вас Бог лукавить!
СОКОЛКО: Нет вестей из Ладоги, князь. Как на духу говорю!
ЧЕРНЕЦ: Ей-Богу нет! Пути перемело. Четвёртые сутки пуржит.
ЯРОСЛАВ: А из булгар обоз дошёл! Что-то нескладная сказка ваша про метель.
СОКОЛКО: Как на духу, князь! Как на духу!
ЯРОСЛАВ: Ладно. Из Ладоги нет вестей. А откуда есть? Отче, скажи!
ЧЕРНЕЦ: Видишь ли, князь…
ЯРОСЛАВ: Не лукавь.
ЧЕРНЕЦ: Не по чину мне лукавство…
ЯРОСЛАВ: Вот-вот…
СОКОЛКО: Князь! Корсунские монахи икону Пантелеимона-целителя прислали и амфору вина тебе с великим поклоном! Тамошнее вино. Дивно хорошо для причастия. Мы, грешным делом, пробу сняли – славное вино. Сладкущее…
ЯРОСЛАВ: Отче! Уйми сего кота-баюна!
ЧЕРНЕЦ: Не от лукавого сердца он, а только утешения твоего для… А вино и взаправду…
ЯРОСЛАВ: Отче! Что мне вино! Положи руку на крест и скажи: есть ли вести от Жданы? Да припомни про грех лжесвидетельства!
ЧЕРНЕЦ: Князь! Упаси меня Бог!..
ЯРОСЛАВ: Руку на крест, отче!
ЧЕРНЕЦ: Вот, положил!
ЯРОСЛАВ: Сказывай!
ЧЕРНЕЦ: Не неволь, князь!
СОКОЛКО: Едут они, князь, едут.
ЯРОСЛАВ: Отче! Почто правду, словно нищий на паперти, вымаливаю?
ЧЕРНЕЦ: Недобрые вести, князь.
СОКОЛКО: Берегли мы тебя…
ЯРОСЛАВ: Что? Не томите душу.
СОКОЛКО: Вернулись голуби.
ЯРОСЛАВ: Ну!
ЧЕРНЕЦ: Молись, князь!
СОКОЛКО: Все.
ЯРОСЛАВ: Что значит, все?
СОКОЛКО: А то и значит, что сперва один прилетел. Сизарик. Потом мохноногая голубка. К лапе береста привязана с надписью, что миновали пределы черниговские.
ЯРОСЛАВ: И слава Богу! Всё, как задумано.
ЧЕРНЕЦ: А потом Господь метелицу послал неслыханную….
ЯРОСЛАВ: Слышал я про метель. Неделю мне про метель рассказываете…
СОКОЛКО: А потом… все остальные голуби… разом… прилетели.
ЯРОСЛАВ: Разом?
СОКОЛКО: Все, как один
ЯРОСЛАВ: А те ли это птицы?
СОКОЛКО: Те, князь! Я самых заветных, самых лётких давал.
ЧЕРНЕЦ: Прежде, чем в короб голубей сажать, я им шеи чернилами метил. Все меченные вернулись.
СОКОЛКО: Знать, что-то стряслось, если всех птиц разом выпустили.
ЯРОСЛАВ: А грамот берестяных на лапах не было?
ЧЕРНЕЦ: Ни одной…
ЯРОСЛАВ: Что же это?..
ЧЕРНЕЦ: Не знаю, что и подумать…
ЯРОСЛАВ: …Вот зачем она приходила!.. Вот зачем имя выспрашивала…
ЧЕРНЕЦ: О ком ты, княже?
ЯРОСЛАВ: Я знаю, о ком… О ней, о ком же ещё… Почему мне, Господь, не дал Ты смерти раньше, чем эта весть пришла?! Зачем, зачем я живу? Зачем вся власть моя, если радость сердечную от беды уберечь не смог? Господи, ответь! За что мне мука, Господи? За что Ты отдаешь меня нечистому на поругание? Почто я, как Иов многострадальный, всего лишаюсь? Если я грешен пред Тобою – казни меня самой лютой смертью! Но её-то зачем, Господи? Она пред Тобою безгрешна! А младенец во чреве её? Он в чём провинился? Это мой грех. Мой! Я в блуде жил. Я невенчанную деву отяжелил! Меня и казни! Но дитя, дитя-то невинно пред тобою, Господи! Невинно! (плачет)
ЧЕРНЕЦ: Погоди убиваться, князь!
СОКОЛКО: Еще, может, и беды никакой… открыли неловко короб - голуби возьми и вылети… Фост с голубями не свычный управляться. Ему бы только волков взнуздывать да вепрей в чащобах за загривок имать… Руки у него – закорюки.
ЯРОСЛАВ : …Полно вам!.. Умирать мне пора, да не шлёт смерти Всевышний… Отче, пиши: Сыновьям наследовать мне по старшинству. После меня на престол в Киеве садиться Изяславу. А другим – старшего слушаться, как меня. И ещё: братьям сидеть по назначенным вотчинам и в братние пределы не ходить, хотя бы и за диким зверем в погоню. Не переступать пределов! Не переступать!!! Всего страшнее – зависть да корысть. Ржа только железо точит. А зависть - и железо, и злато, и твердь земную, и человечьи кости в порошок мелет. Пиши, пиши, отче, потомству моему в назидание. Пусть помнят, пусть исполняют мой завет. Пиши, напоминай про то, как после смерти отца моего, Владимира, кровь по Руси лилась ручьями, как в Альте-реке вода красная текла.
ЧЕРНЕЦ: Пишу, князь, пишу. Еле поспеваю.
СОКОЛКО: Было бы только кому читать да ещё и понимать… Сказывают, в греческой земле есть один досужий человек в Ефесе-городе. Он любому несмышлёному - хоть молодому, хоть старому - голову открывает особым ключом и ум вкладывает. А в персидском царстве ум вкладывают через то место, на котором сидят. Вот бы тех умельцев к нам на Русь выписать.
ЯРОСЛАВ: …Затейливо молвишь, Соколко. А метишь в кого? В меня? В сыновей моих? Ты говори, да не заговаривайся. Они князья природные. Законные. Богом данные. Мои наследники! Вот уйду я, а им владеть землёй русской. Им судить и рядить. Им о людях словенских печаловаться. Или другой кто есть на примете? Или сам думаешь окормлять землю?
СОКОЛКО: Немилость в твоих словах, Ярослав…
ЯРОСЛАВ: А за что миловать?
СОКОЛКО: Я в кормщики не рвусь, князь… Мне бубенцы мои милее княжьего престола. Когда захочу – запою, когда захочу – замолчу. А в иное время – в бубен поколочу. То-то весело! Я же из новгородцев. А у нас, в Новгороде даже ты, князь, Господину Великому Новгороду в ноги кланялся.
ЧЕРНЕЦ: Какой ты гордец, однако! Спесивость-то не к добру! Бывал я в Новгороде, видывал, как на вече вашем люди препираются, вопят непотребное, бранным словам счёту не знают. А через седмицу спроси: «О чём шумели, братцы?» - и не вспомнят. Прости его, князь, как я его прощаю. Он давеча, пока ты беспамятствовал, на коньках кататься вздумал, девок дворовых потешал, да и упал.
ЯРОСЛАВ: Да ну…
ЧЕРНЕЦ: Ей-Богу! И такой грохот от головы пошёл, и такие у него искры из глаз посыпались… Яр-ключник хотел, было, водой заливать – боялись, сенной сарай займётся. Он с той поры и заговариваться начал.
ЯРОСЛАВ: (Обращаясь к Соколко) Ступай. Я не сержусь. Некогда мне сердиться.

(Соколко выходит во двор.)

ЯРОСЛАВ: Ах, Ждана, Ждана, радость ты моя негаданная! Выходит, что я сам тебя на погибель послал. И Фост не уберёг, и кони лихие от беды не унесли. Неужто никакой весточки? Хотя бы место знать, где тебя беда подстерегла. Правду люди молвят, что от судьбы не убежишь.
ЧЕРНЕЦ: Что есть судьба, князь? Древние греки верили, что судьба неодолима. Помнишь, я давал тебе чтение про Едипа-царя?
ЯРОСЛАВ: Который на своей матери женился? Помню, как же!
ЧЕРНЕЦ: То язычники были, бога истинного не знавшие, каменным идолам курения возносившие. Где те идолопоклонники? Нет их. А идолы их низвержены. Отвернулись от них и сами греки. Веруют во Святую Троицу, и в Деву Марию, и во святое причастие, и во едино крещение по оставлению грехов. И каждому из нас Господь шлёт по вере и по грехам нашим.
ЯРОСЛАВ: Что шлёт мне, богохранимой стране нашей? Вот уйду я, и смерть меня не страшит. А дальше? Дальше что? Что после себя оставлю? Терем этот деревянный? Да он от лучины малой в одночасье сгорит! Золото, серебро? Тати заберутся и украдут! И в детях я счастлив не вполне: Изяслав волей слабоват. Удовольствие своё выше прочего ставит. У Святослава руки загребущие. И не то гребёт, без чего жить не может, а не может жить, если чего не загрёб. Владимира – надежду мою - Господь прибрал не ко времени. Всеволод – любимый сын. Да более оттого любим, что умён не по годам, а вот здоровьем слаб. Всё кашляет да чахнет. Помнишь, батюшка мой Владимир людей слал по далеким странам, дабы ездили, смотрели, да виденное описывали?
ЧЕРНЕЦ: Вон там столбцы с описаниями, все сохранно. А дети в школах: и в Киеве, и в Новгороде переписывают и множат ранее написанное…
ЯРОСЛАВ: Так вот: написано, что есть в далёких краях города и целые страны, песком занесённые. И находят там на стенах письмена. А о чём те письмена, не ведает никто. Жили люди, цари царствовали, о славе земной думали, богатство копили. И где это всё? Песок, один песок… Возьмёшь в горсть, а он меж пальцами истекает. Что с Русью будет, отче? Ужели, как те города, песком будет занесена? Ужели, как прах, ветром развеяна?
ЧЕРНЕЦ: Всё будет, князь! И рвать будут нашу Русь на куски, и огнём жечь, и чёрными словами клясть. Всё будет. Но Русь дотоле жива, пока от Бога не отвернулась. А Покров Пресвятой Богородицы над нею распростёрт.
ЯРОСЛАВ: Аминь!
ЧЕРНЕЦ: А тебя, князь долго помнить будут. За то, что соединил земли в одну. Усмирил мятежи, был милостив к людям. Дал им Правду. Дал закон, которого допреж на Руси не было. За храмы, тобой возведённые: за Софию Киевскую и Софию Новгородскую. За красоту их несказанную. За премудрость, Русь соединившую.
ЯРОСЛАВ: Слаб я бывал…
ЧЕРНЕЦ: А кто из нас слаб не был? Апостол Пётр трижды от спасителя отрёкся, когда того на суд Синедриона и на казнь повлекли…
ЯРОСЛАВ: Ладно… Ступай… Тошнёхонько мне.

(Вбегает Соколко.)

СОКОЛКО: Князь, с вестью я к тебе!
ЧЕРНЕЦ: Не видишь? Тихо ты! Опять сомлел князь.
СОКОЛКО: Знал бы, какая весть, – не шипел бы на меня…
ЧЕРНЕЦ: Что там опять?
СОКОЛКО: Не что, а кто!
ЧЕРНЕЦ: Сыновья прибыли?!
СОКОЛКО: Ждана вернулась!..
ЧЕРНЕЦ: Ждана?!... Господи! А я уж и в поминальник её вписал! Вот грех-то!
ЖДАНА: (входит вместе с братом) Князь!
ЧЕРНЕЦ: Обеспамятел он…. Тихо!
ЖДАНА: (опускаясь пред лежащим князем на колени) Ослушалась я тебя, князюшко милый. Вернулась. Не смогла уехать.
(Соколко и Чернец деликатно отступают, оставляя князя и Ждану вдвоём.)
И тройка была лихая, и дорога по Днепру лёгкая, а на душе, чем дальше от тебя, тем тяжелее. Я тебя люблю, князь! Слышишь, люблю! И ничего, и никого мне, кроме тебя, не надо, иничего я не боюсь. Дважды за нами волки гнались. Люди какие-то лихие тройку нашу перехватить ладились. А мы с Фостом в два свиста припустим лошадушек наших… Страшно делается, как снег из-под копыт летит. И от волков ушли, и лихие люди испугались, когда Фост привстал да секиру свою над головой покрутил. А я сижу в санях, всё о тебе думаю да думаю. А от дум моих и маленький наш забеспокоился… Ей-Богу, первый раз зашевелился. Слышишь, любимый! Шевелится, напоминает о себе! До Смоленска доскакали, до Смядыни-реки, до того самого места, где брата твоего Глеба по приказу окаянного Святополка зарезали. И думаю я: тебе тяжко, а я в чужедальнюю сторону еду, да ещё и лошадей погоняю. В Смоленске остановились коням роздых дать. А там обоз из Новгорода в Киев. Подать везут. Меха. Дружина с обозом. Осьмнадцать человек с Верхояром нашим во главе. Я и говорю Верхояру: «Возьмите меня с братом обратно в Киев». Он и согласился. Под утро мы тайком от Фоста забрались с братиком на возы - и прости-прощай навек, норвежская сторона! Ничего, кроме русской земли да тебя, любимый мой, мне не надобно. А там, как Бог даст.
ЯРОСЛАВ: Воды…
СОКОЛКО: Здесь вода, здесь…
(Ждана подаёт воду, поит князя.)
ЖДАНА: Пей, любимый, пей! Тебе полегчает.
ЯРОСЛАВ: Ждана! Откуда? Тебя же нет! Ты привиделась мне?
ЧЕРНЕЦ: Пресвятая заступница наша, Дева Мария! Да простятся им обоим грехи вольные и невольные. Может ли любовь быть грехом! Неужто может? Скажи!
ЯРОСЛАВ: Болезнь моя тяжкая… скольких я за эти дни перевидал… Всех, с кем меня судьба сводила. Не думал, не гадал, что и тебя повидать придётся во снах моих тяжких... Верил, что смогу уберечь…
ЖДАНА: Я не во сне, князюшко. Вот она, я. Живая, во плоти.
СОКОЛКО: Это она, князь, она. На возу приехала. Сам помогал ей с воза слезать. На морозе разрумянилась. Веришь ли: сама, как яблочко наливное.
ЯРОСЛАВ: А голуби?
ЖДАНА: Голубей на волю брат мой Феодор отпустил перед тем, как нам в обратный путь пускаться.
ЯРОСЛАВ: Значит, ты жива?
ЖДАНА: Вернулась я к тебе. Сердце моё не пустило меня в дальние земли.
ЧЕРНЕЦ: На всё Божья воля, на всё Божья воля…
ЯРОСЛАВ: Соколко!
СОКОЛКО: Здесь я, князь.
ЯРОСЛАВ: Помоги мне встать.

(Соколко помогает князю подняться и дойти до кресла-трона.)

ЯРОСЛАВ: Фебруарий, говоришь… Это у них фебруарий. А у нас – сичень. Сечёт, да нам, русским людям, не привыкать. Выдюжим. Выдюжим? (все кивают головами) То-то и оно! Есть пока на Руси князь! И зовут его Ярослав.
СОКОЛКО: (Чернецу) Не стой столбом! Записывай, что князь говорит. Да ты, поди, разучился… А то, давай, отрок писать станет.
ЧЕРНЕЦ: О. Господи! Душа неуёмная! Наказание ты моё!
ЯРОСЛАВ: (Ждане) Сей отрок - брат твой?
ЖДАНА: Брат. В крещении Феодором назван.
ЯРОСЛАВ: Феодор… Феодор… По-гречески означает Божий дар.
ФЕОДОР: Такое имя поп при крещении дал. Ровно пятнадцать лет сегодня, как я по рождению крещён был.
ЯРОСЛАВ: Ты, стало быть, именинник сегодня… Азачем, оголец ты этакий, всех голубей разом на волю выпустил?
ФЕОДОР: Жалко было в неволе оставлять. Всякая тварь волю ищет.
ЯРОСЛАВ: Волю! Эко завернул! Ты и грамоте разумеешь?
ФЕОДОР: По-русски и по-гречески читать и писать могу, литургику изучил. Когда к нам митрополит Илларион в школу приходит и службу ведёт, я ему прислуживаю.
ЧЕРНЕЦ: А ещё, князь, сей отрок предивные рисунки рисует.
ЯРОСЛАВ: Отрадно, отрадно… А прочти-ка ты, брат, чего-нибудь вслух.
ФЕОДОР: С листа или на память выученное?
ЯРОСЛАВ: Как твоей душе угодно будет.
ФЕОДОР: (наизусть) Святаго Апостола Павла чтение.
ЧЕРНЕЦ: Внимаем.
ФЕОДОР:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими,
А любви не имею,
То я медь звенящая, или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны,
И имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять,
А не имею любви, - то я ничто.

И если я раздам всё имение моё.
И отдам тело моё на сожжение,
А любви не имею, -
Нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует,
Любовь не завидует,
Любовь не превозносится, не гордится.

Не бесчинствует, не ищет своего.
Не раздражается, не мыслит зла.

Не радуется неправде,
А сорадуется истине;

Всё покрывает, всему верит.
Всего надеется, всё переносит.

Любовь никогда не перестаёт…»

(Все замечают, что князь Ярослав отошёл в мир иной.)

ЖДАНА: Князь! Князюшко! Лада ты мой!
ЧЕРНЕЦ: (закрыв князю глаза) Прими, Господь, страстотерпца сего в свои обители с миром!
СОКОЛКО: Господи! Спаси и помилуй Землю Русскую!
ФЕОДОР: (Продолжая читать)
А теперь пребывают сии три:
Вера, надежда, любовь;
Но любовь из них больше…

(Свет в тереме гаснет. На авансцене остаются Чернец и Феодор.)

ЧЕРНЕЦ: Записывай ты, брат Феодор! Настал твой черёд. Ибо зрением стал я слаб.
ФЕОДОР: В год 6562 от сотворения мира, или в год 1054 от Рождества Христова, преставился великий князь русский Ярослав. И отдал душу свою Богу в первую субботу поста Святого Федора. И возложили тело его на сани, и повёз его сын Всеволод в Киев, а попы пели положенные песнопения. И, принеся, положили в гроб мраморный в церкви святой Софии. И плакали по нём Всеволод и весь народ. Жил же он всех лет семьдесят шесть.

ЗАНАВЕС