Фет и Россия

В детстве, ещё в дошкольные годы, меня волновало до слёз стихотворение Фета «Ласточки пропали...». Я читал его наизусть на посиделках у моей бабушки Васищевой Акулины Ивановны.

Ярко горела трёхлинейная лампа в просторной гостиной комнате. В гостиную медленно и торжественно вплывали квартировавшие в большом бабушкином доме священники и учителя. Посреди гостиной ставилась табуретка фисташкового цвета. На табуретку водружали меня, четырёхлетнего беленького большеголового и большеглазого мальчика в матросском костюмчике, присланном дядей-фронтовиком из Румынии.

Я начинал читать «Ласточки пропали...» и, дойдя до строк «словно как с испугу раскричавшись, к югу журавли летят...» заливался слезами. Передо мной оживала яркая осенняя картина России с улетающими на юг ласточками, журавлями, дикими утками и гусями, с шелестом золотого листопада. Полётом белых паутинок в звенящей тишине полей и лесов, с запахами маслят, рыжиков, опёнков, говорушек, с протяжными, сладостно-грустными осенними дождями.

В этот миг я любил Россию, не осознавая её бесконечности в пространстве и во времени, её величия, её значимости в собственной жизни... любил щемящей, детской, болезненной любовью.

Учителя и священники аплодировали, «дедушка-батюшка» снимал меня с табуретки и сажал в плетёное кресло-качалку. Учительница отставляла табуретку к стене. И начинали урчать ручьи обычных разговоров о погоде, о сенокосе, о видах на урожай. О ремонте храма, о жизни. Прозаическая содержательность этих разговоров гармонически связывалась с утончённой наилирической музыкальной поэзией Фета. Белокурая и голубоглазая поповна Рита брала в белые руки русскую гитару и трогательно исполняла романс «На заре ты её не буди».

Стихи и романсы создавали удивительную, неповторимую духовную атмосферу России скорее конца XIX, чем середины XX века. Это впечатление усиливал огромный, от пола до потолка, бабушкин иконостас с вечно горящей лампадой, старинный бабушкин самовар с медалями на столе, невесть как сохранившиеся сахарные головы и серебряные щипчики для колки сахара, большой красивый ковёр на стене с вытканными на нём львом и львицей, старинные книги со священными текстами на столике подле иконостаса, фотографии родных, портрет барыни на стене, крепкий крашеный пол из дубовых досок, серебристые тополя и сирень под окном. За окном тоже преобладал пейзаж XIX века: красная кирпичная церковь со зданием бывшей церковно-приходской школы, старинное кладбище в зарослях сирени, берёз, клёнов, дубов.

С той счастливой поры прошло три с лишним десятка лет. Церковь в годы чрезмерного увлечения кукурузой превратили в склад, священника и симпатичную поповну Риту перевели в другое место, учителя, научившие меня до школы стихам Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета, состарились и поумирали. От бабушкиного дома (царствие вам небесное, Акулина Ивановна и Дарья Ивановна!) осталась семья молодых и старых серебристых тополей да колодец с прогнившим срубом, забросанным мусором. Сам дом холодной зимой разобрали по брёвнышку и попилили на дрова солдаты. Бог им судья!

Но не разрушит ни время, ни солдаты дом Поэзии, выстроенный в моей душе стараниями учителей. Одним из любимых и почётных обитателей дома Поэзии является Афанасий Афанасьевич Фет, любимый лирик и земляк. Через стихи Фета, через его прозу, через его жизнь возрастает у меня любовь к России, к многострадальному русскому народу.

Россия не названа в творчестве Фета прямо. Она растворена в нём, как соль в морской воде. Афанасия Фета невозможно представить живущим вне России, проклинающим Россию.

Здесь ощущается сияющая трансцендентальность Духа, с умилением взирающего на светло-пресветлую русскую землю. В стихах Фета мы обнаруживаем скрытую стыдливость патриотизма:

Фет живописует поэтической кистью не германскую, не голландскую, а российскую золотую ниву под Санкт-Петербургом. Иностранец по крови, Фет в поэзии абсолютно русский по духу. За свою жизнь Фет путешествовал по Германии, Франции, Италии. Плывя на корабле по Рейну, он услышал романс на свои стихи. Немецкая девушка пела по-русски: «На заре ты её не буди» с трогательным акцентом. «Немец» Фет отозвался на это впоследствии стихотворением, в котором были и такие строки:

Не соблазнила автора «античных» стихотворений и прекрасная Италия:

Больше любого диссидента претерпел в своей жизни Фет: лишение и сыновних прав, и фамилии Шеншин, и дворянского звания, и права на наследование. Он тяжело пережил трагическую гибель любимой Марии Лазич, на которой не смог жениться из-за бедности. Он стоически женился на богатой, но нелюбимой Боткиной, отчаивался от того, что восстановление в правах дворянина отодвигалось от него, как горизонт. Мучительные страдания Фет переплавлял в горниле своего сердца. И мы наслаждаемся, читая его цикл «К Офелии» (прообразом Офелии послужила Мария Лазич):

Не озлобился Фет на русский народ за страдания свои. Удары судьбы ему помогало переносить христианское смирение, любовь к людям. Потому и исторгают слёзы из моих глаз стихи:

Даже в самом кошмарном сне нельзя и помыслить, чтобы Фет написал что-то вроде «Россия-сука, ты за всё ответишь», подобно Абраму Терцу (Синявскому) или что Россия – «тысячелетняя раба», подобно Василию Гроссману. Фет для этого был слишком сердечен, музыкален и глубок. И люди (кроме критиков) относились к Фету так, как он относился к ним: с нежностью и любовью. Любовь к Фету – человеку и поэту – со стороны Льва Толстого, Тургенева, Полонского, Аполлона Григорьева, Страхова, Достоевского, Чайковского, со стороны образованных русских женщин не случайна.

Фет справедливо не любил всякого рода нигилистов. Он призывал не превращать лиру в погромную трубу. Цель искусства – «на бунтующее море лить примирительный елей», по словам духовно близкого Фету Тютчева, а не звать к насилию. Поэтому сейчас известные строки Тараса Шевченко из «Заповіта»:

вызывают протест. Однако для этого нужно было выстрадать круги террора, начавшегося задолго до 1917 года, цареубийства, расказачивания, раскрестьянивания, раскультуривания, православного геноцида, а потом разгосударствлении и распада межнационального братства, словом, адские круги «великого эксперимента», ужасающе удачно запечатлённого в одноимённой картине Ильи Глазунова.

Лишь избранные поняли и оценили лирическое величие поэзии Фета при его жизни. Прекрасно суждение Якова Полонского о внутреннем человеке в Фете, крылатом, окружённом сиянием, с глазами из лазури и звёзд. Глубоко суждение Ф. Достоевского о «казни» поэта за шедевр «Шёпот. Робкое дыханье...», якобы прочитанный вместо утешительных слов людям, потерявшим близких во время землетрясения, и о памятнике поэту через 30 лет после катаклизма и об изучении стихов поэта молодым поколением.

Но наиболее глубоко оценил сущность поэзии Фета Пётр Чайковский: «Фет в свои лучшие минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область... Это не просто поэт – скорее поэт-музыкант, даже как бы избегающий таких тем, которые легко поддаются выражению словом». Это гениальное суждение гениального композитора можно смело отнести и к внутренне близкому Фету Полю Верлену. Верлен как бы развивает мысль Чайковского, говоря «Из музыки состоит всякая вещь». Ибо истинный поэт, поэт от Бога, слышит музыку не только небесных сфер, но и сфер электронов, ибо микрочастицы, из которых состоит всякая вещь, образуют свои «небесные сферы», свою музыку.

Музыкальной основой стихов Фета, основой его поэзии и жизни была и остаётся Россия, Святая Русь. Отсюда он взлетал на крыльях русского языка в космос поэзии:

Почему Фет не смог ужиться с революционными демократами? Он ощущал от них угрозу дворянским гнёздам – средоточиям гармонии и культуры. Конечно, это достигалось путём эксплуатации крестьян, но мир тогда ещё не нашёл другого пути. Фет своей жизнью доказал, что он не за революционный, кровавый путь развития, а за эволюционный, мирный путь. Отсюда понятно и сочетание в Фете утончённейшего лирика и практичнейшего курского фермера. Русские поэты с презрением относились к ведению хозяйства, считали «копание в земле» чем-то постыдным, антипоэтическим, недостойным их, любимцев муз. А зря. По-моему, «копание в земле» – единственное гармоничное занятие для поэта.

В отличие о наших нуворишей-бизнесменов, Фет организовал свой достаток тяжким трудом. Он не наживался безнравственным путём. Личное отношение к золоту, плывущему в руки из лап чертовщины, Фет ясно и резко выразил в поэме «Сон поручика Лосева». Для Фета главным было то, что подумает о такой сделке с совестью, о таком соблазне его небесный идеал – Мария Лазич:

И в прозе Фет твёрдо высказал своё отношение к неправедным трудам: «...я был бедняком, полковым адьютантом, а теперь, слава Богу, орловский, курский и воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Всё это приобрёл усиленным трудом, а не мошенничеством». Тут высказывается чисто русская, чисто православная черта характера. По принадлежности духа Фет – великоросс, нравится ли это кому или нет.

Афанасий Фет не является русским народным поэтом в том смысле, в каком для нас является Некрасов с его «Коробушкой», Кольцов с его «Хуторком», Никитин с его «Ухарем-купцом». Я не раз слышал, как наши деревенские поют и «Коробушку», и «Хуторок», и «Ухаря-купца», но ни разу не слышал, чтобы они пели романс Варламова на стихи Фета «На заре ты её не буди». Да и нельзя сладко спать на заре нашим работникам сельского хозяйства. Не будут они с упоением читать вслух и «Шёпот. Робкое дыханье. Трели соловья...». Наломавшись на работе за день, крестьянин спит сном праведника и не видит «сонного ручья».

Фет дан России на вырост. Он народен так, как народен Тютчев, Полонский, Тургенев, Чайковский, Скрябин, Глинка. Фет втайне думал и о нас, великороссах будущего:

Помянем Афанасия Фета-Шеншина – поэта, великоросса, человека – в год столетия со дня его смерти по православному обычаю. Перечитаем стихи Фета и заплачем над ними счастливыми слезами. Выстроим в своём сердце часовенку в честь Фета и напишем золотом на её вратах:

Право, написав только четыре таких строки, можно умереть со спокойной совестью и с твёрдой верой в своё поэтическое бессмертие.

1992 г.