Рассказ о корабле. Корабль в песках. Не схорони он его в прочном своём нутре, сгинул бы – и костей не сыскали б. Песок как мёртвый лежал. Парусник обязан ждать воду, а не смерть, и быть всегда наготове. Остальное всё – ерунда.
ЖДУЩИЙ
Сначала море ушло; потом ушли люди, потому что болеть начали, да и еда вместе с морем исчезла; осталась одна только мёртвая степь, по которой бешеный ветер гнал жёсткий песок и жгучую соль.
С тех пор как люди ушли, корабль здесь и лежал, всё больше и больше заносимый песками. Только ящерицы прибегали в жару понежиться на тёплых, уже едва видных палубных досках изветшавшего парусника, да чайки садились изредка на реи единственной уцелевшей мачты.
1
Человек появился внезапно. Первые звёзды ещё только зажигались, когда он вдруг вынырнул из безбрежных степных пространств. Высоченный, мосластый, какой-то весь взбудораженный, будто наэлектризованный, порыскал при полной луне по окрестности, выкурил самокрутку, устало спиной привалившись к борту, впихнулся, срамословя, в спальный мешок, повертелся юлой, будто блохи его донимали, и уснул наконец.
Назавтра поднялся чуть свет, вместе с птицами, подымил, глядя угрюмо сбоку на утлый, обречённый на смерть от песков ковчег, и снова взялся мотаться между брошенным рыбацким посёлком и изувеченным временем и песками двухмачтовиком: таскал разный скарб, бурчал ерунду всякую, башкой крутил бешено и сквернословил. Набегавшись до упаду, устроился возле кормы, костерок разложил, похлебал наспех какое-то варево, скрутил здоровенную козью ножку и стал небо коптить и песни дурные орать. После опять в посёлок подался.
Ближе к вечеру прикатил на обшарпанном драндулете (как завёл – аллах знает), привёз инструмент шанцевый, палатку линялую, парусины прездоровенный кусок, да ещё ерунду всякую, что вроде как могла бы понадобиться. Потом до утра вино хлебал из горла, самокрутки смолил и песни свои чудные горланил – неизвестно о чём; а перед светом уснул и проспал-прохрапел до полудня – аж живность вся поразбежалась на милю вокруг.
2
Пекло стояло невыносимое, дикое просто, но, кроме подозрительной забегаловки в полуподвале, ничего поблизости не наблюдалось, вот и зашёл. Когда жажда мучит, до формы кувшина нет дела.
Внутри пивнушки сброд местный, будто и не жарынь, под блатную музычку водку трескал, пивом полировал и какой-то дрянью закусывал; стакан воды спросить под косыми взглядами гопоты всякой гонор не позволял; спросил пиво, хоть то и выглядело... ну ладно. Взял щербатую кружку с шапкой пены высотой с поварской колпак, порыскал глазами, нашёл столик с папашей лысым в замызганном тельнике, уселся напротив и стал не спеша ледяную бурду цедить, в стенку глядючи.
– Шеф, а шеф, поставь пинту, – лысый мордатый дядька выразительно повозил по столу пустой кружкой, – побазарим... Да не зырься, не зырься ты. Не лежала б моя скорлупа в песках, может, я б тебе сам поставил, не пожлобился бы.
– Во-во, до корабля в песках назюзюкался? У меня таких пуль, морячок, целый склад, мне без надобности.
– Взаправду в песках. Так на стапеле и остался, когда море ушло. Посейчас, видать, там, коли не изгнил. Рыбарей тогда всех будто тайфун уволок, за буграми поприбивало. Я здесь вот ошвартовался.
– И чего, так больше к посудине своей и не ворочался?
– А на кой мне туда, я ж не девку кинул. Хрен с ним. Нет там больше морских делов никаких, оттого и корыто старое теперь тоже без надобности...
3
Он с какой-то дури решил, что бойко управится. Потому поначалу вламывал, как одержимый, без сна и без отдыха. Опомнился тогда только, когда руки стёр в кровь, спину сорвал и из сил выбился совершенно. Тогда в палатку залёг и валялся там пару-тройку деньков, как бревно; курил только да воду вонючую пил, даже есть не хотелось. Пока пролёживался, дошло, что нахрапом такую работу брать – дикий абсурд. От всяких своих фантазий бредовых очнулся и с этого времени стал работать нормально – монотонно и неутомимо, как и положено.
Сначала очистил весь трюм – от кормы и до носа, все доски гнилые сменил, все щели законопатил; после внутрь корабля всё свое барахло перенес и сам туда перебрался. Теперь никакие ненастья достать бы его не сумели, да и уютней ночами, привычней – крыша над головой всё ж таки. Когда обустроился, стал корпус двухпарусника очищать, а песок отвозить подальше, в сторону моря, чтоб сразу снова не наносило. Так и работал без устали, пока не откопал оба борта до стапеля. За все это время один раз только безнадёга в душу к нему закралась и верх взяла. Один раз только!
4
Так-то он со «змием» не сильно дружбу водил, но в тот день, до вечера не дотерпев, надрался до зелёных чертей, на ночь даже в берлогу свою не залез – не осилил, завалился храпеть прямо так, возле борта, а под утро от холодрыги едва не подох. Только на том черта не подвелась, чернуха не отпустила. Собрал тогда он свои манатки и в путь обратный наладился. Далеко за сутки ушёл. Так далеко, что мачту не видать уже стало, и в голой степи пришлось заночевать. А утром глянул по сторонам, очнулся, матюгнулся, аж туча страхолюдная на горизонте образовалась, и назад повернул. Назад летел так, будто кто скипидаром по пяткам мазнул. А под вечер, уже когда в трюме пластом валялся, налетел из степи чёрный смерч, выл, как полчище бесов, тряс утлый чёлн, да не вытряс – выстоял старый боец, песчаным щитом прикрытый, выдержал и его собою прикрыл. Не схорони корабль его в прочном своём нутре, сгинул бы – и костей не сыскали б. После даже и мысли не появлялось, чтоб бросить спасителя своего в проклятой степи. И с того дня упёрся он, как стадо волов, и всё рыл, рыл и рыл (за провиантом только и отлучался), пока не осилил до точки рытье это чёртово.
Картина В. Подпомогова «Покинутый»
5
Рыдван вражий, что только не вытворял он с ним, заартачился и больше так и не запустился. Потому бушприт, матерясь, из посёлка на себе приволок и, пролив тыщу потов, установил крепко-накрепко. Потом из парусины – на бушприт и последнюю мачту – два паруса выкроил и корабль оснастил, будто впрямь на нём в море выходить собирался.
Бушприт – это что! Вот когда он после всех этих дел бочку с краской катил по пескам!.. Все жилы бочка та вытянула, но доставил-таки! Потом долго ждал, когда выпадут штилевые дни, чтобы ветра ни малейшего не было, чтоб песок как мёртвый лежал. Вот в эти несколько дней, с утра до ночи чертоломя, он и выкрасил парусник, чтобы был белей пены морской, а потом огромными красными буквами написал на обоих бортах его новое имя – «ЖДУЩИЙ».
Всё! Свершилось!
6
Он и шага ступить не успел, когда ветер снова стал выть, трепать, в клочья рвать паруса, швырять жгучую соль, гнать жёсткий песок, засыпать, заметать из песчаных лап вырванный «ЖДУЩИЙ». Но ему наплевать уже было. Он даже не обернулся. Знал: что бы ни было, снова откопает и выдраит. До полной, до абсолютной безукоризненности. А ветер... Что ветер? Теперь его час, его право! Пускай себе воет, метёт и швыряет, сколько влезет. Плевать. Он вернётся. Корабль обязан ждать воду, а не смерть, и быть всегда наготове. Остальное всё – ерунда.
