Рассказ про судьбу одинокой женщины, у которой сын погиб в Чечне, о том, как становятся бомжами. По пословице «От сумы и от тюрьмы – не зарекайся». Валентина Яровая.
Елизавета дышала трудно, со свистом. Внутри у неё что-то клокотало, кашель, казалось, сейчас взорвёт грудную клетку. Никого вокруг не было. Где-то далеко горела лампочка. Но свет от неё не доходил сюда. Холод от цементного пола, несмотря на листы картона, на которых она лежала, пронизывал всё её тело. Трубы, что протянулись по всему подвалу, тоже были холодные. Они когда-то обогревали этот дом, но он давно стоял заброшенным, пугая прохожих пустыми глазницами выбитых окон...
Было время, здесь звучали детские голоса, смех. Во дворе с аккуратными песочницами, качельками, красивыми клумбами, раскидистыми деревьями гуляла, сновала детвора. Здесь когда-то был детский садик.
Сейчас же всё заросло колючим непроходимым кустарником и сорняками. Калитка болталась на одной петле и громко хлопала, подгоняемая ветром, под скрип ржавой карусельки, которая кружилась, словно вспоминала те далёкие славные дни, когда радостные ребятишки раскручивали её и летели, летели на ней... А воспитательница испуганно прерывала их полёт, журила – боялась, что кто-то из них упадёт, ударится... Но сейчас никто не пытается её остановить, лишь ветер да дождь катаются на ней в ненастные осенние вечера.
* * *
Елизавета бродила по улицам города, не понимая, где находится, не узнавая их. Она не помнила, как вышла из дома, посидела на лавочке, а потом встала и пошла по направлению к автобусной станции. Но не дошла, свернула в какой-то переулок, остановилась, огляделась и увидела этот дом. Не отдавая себе отчёта, подошла к калитке. Какой-то мужчина проходя мимо, внимательно посмотрел на неё.
«Эй, тётка, ты чего здесь стоишь? Нечего тебе тут стоять, проходи. Опять эти бомжи! Развели гадюшник, житья от них нет. Сейчас сдам тебя в полицию...»
Нехорошо выругавшись, он больно схватил её за руку и потащил за собой. Но она закричала, вырвалась и побежала в другую сторону, осыпаемая грубым матом, под свист мальчишек, что находились поблизости. Потом долго шла, не сознавая куда.
Начало смеркаться, стал накрапывать дождь. На улице зажглись фонари. Очень хотелось есть. Увидела лоток, за которым стояла женщина с красным лицом. Она продавала булочки и пирожки. Её зычный голос был слышен за квартал:
«Подходи! Булочки и пирожки! Булочки мягкие, ещё теплые, пирожки с капустой, с картошкой, с яблоками! Подходи!.. Берите, берите, не пожалеете, – засуетилась она, обращаясь к молодому человеку, подошедшему к ней. – Вам с чем? Всё вкусное, свежее».
Елизавета, как заворожённая, смотрела на парня, жующего пирожок. Она нерешительно подошла к лотку. Продавщица вначале не обратила внимания на неё и продолжала громко расхваливать свой товар. Но, заметив несчастную, замолчала и уже с раздражением спросила:
– Тебе чего?
– Я очень есть хочу, – ответила та тихо.
– А я здесь причем? Иди, иди, куда шла. Не напасёшься на всех. Ходят всякие...
Она отвернулась, и снова её голос разнёсся по всей улице:
«Подходи, подходи! Свежие булочки!.. Чего стоишь, глаза мозолишь, сейчас полицию позову!»
Елизавета, напуганная не так словами, как угрожающей интонацией лоточницы, поспешила прочь. Было очень холодно. Лёгкое демисезонное пальто, что было на ней, не согревало. Дождь усилился. Мокрые волосы на голове слиплись. Капли стекали по ним и попадали за ворот. Она шла по улице, по лужам, чувствуя, как в туфлях хлюпает вода. Вокруг были люди. Но они все куда-то спешили, не обращая внимания на согнутую тщедушную женскую фигурку, обходя её. Кто-то ругнулся даже, мол, путается под ногами.
И тут она увидела опять это дом. Словно молния сверкнула у неё перед глазами. Она вдруг услыхала смех и звонкий голосок сына:
«Мама, а Анна Ивановна нам интересную книжку сегодня читала. Про Незнайку. Ты купишь мне такую книжку?»
«Куплю, куплю, сынок», – заговорила она хриплым голосом. Картины прошлой счастливой жизни в её воспалённом мозгу превратились в явь. Ей почудилось вдруг, что она очутилась перед высоким крыльцом, на котором стоит воспитательница Анна Ивановна. На самом деле, продираясь сквозь густой кустарник, она уже его не видела, не чувствовала боли от острых колючек, не ощущала холода, дождя. В её воображении – сейчас лето. Предвечерний час. Деревья отбрасывают длинные тени. Её маленький сыночек сбегает со ступенек и виснет на ней.
«Мама, купи, купи мне такую книжку!»
Ей кажется, что она радостно смеётся... Но это не смех – хриплые звуки вырываются из её груди, где-то отдалённо напоминающие смех. Внезапно она приходит в себя, останавливается, недоумённо оглядывается вокруг. Холодно, мокро, темно. Медленно идёт вокруг дома. Видит открытую дверь. Это вход в подвал. Внизу, далеко – свет. Она спускается по каменной лестнице. Всё так же холодно. Но нет дождя. Она различает в углу сложенные в стопку картонные коробки. Начинает их рвать на отдельные листы, устраивается на них. Веки тяжелеют, и она проваливается в тяжёлый беспокойный то ли сон, то ли бред. Иногда приходит в себя, но ненадолго.
* * *
Постепенно Елизавета стала затихать. Казалось, дыхание её останавливается. Ей снова почудилось, что она молода, рядом её маленький сын, её Алексей, муж. И не было похоронки, которую принесли в такой же летний тёплый день... И тут слёзы полились по измождённому лицу: её Алёшеньку убили в Чечне, на этой проклятой войне! Опять закашлялась.
«Кто здесь?» – громкий голос разнёсся по подвалу. На неё надвинулась чья-то тень.
Но она уже ничего не слышала, да и не видела.
Свет от фонариков заплясал по стенам, по трубам, по разорванным ящикам. Луч упёрся ей в лицо. Оно казалось безжизненным.
– Здесь женщина... Кажется, ещё жива... А ну, ребята, помогите!
– Да это Елизавета Матвеевна, наша учительница. Я у неё учился в школе, – отозвался другой, молодой голос. – Почему она здесь? Она живёт недалеко...
Крепкие, сильные руки подняли её и понесли вверх по лестнице. На улице было светло. Дождь закончился, светило неяркое осеннее солнце.
– Сколько же она пробыла здесь, в этом подвале?
Во дворе бывшего детского садика стояла красная пожарная машина, суетились люди в форме пожарных, несколько полицейских. Подъехала «Скорая помощь». Толпился народ. Из окон второго этажа валил дым.
«Вот, гады, эти бомжи! Чтоб они там сгорели! Житья от них нет!» – донёсся из толпы чей-то раздражённый голос.
«От сумы и от тюрьмы – не зарекайся», – прозвучало в ответ.
* * *
Жарко... жарко... жарко! Тело пылает, томится,
сердце – набатом в висках, рот пересохший: «Воды-ы-ы...!»
Мозг опалённый кричит – горло, как обручем, сжато...
Тянутся руки к стене – вот, где прохлада и гладкость...
Жарко! Жарко. Жарко-о-о!..
Облако в розовом цвете перед глазами стоит.
Розовый воздух вдыхаю...
Что-то впивается остро в тело и в голову. В сердце!
Белые люди уходят...
Жарко! Жарко! Жарко!..
* * *
Открыв глаза, Елизавета увидела рядом с собой сына, её взрослого уже сына. Его глаза излучали неподдельную радость. Она услышала его голос, доходивший сейчас до неё словно откуда-то издалека. Только голос, слов не разобрала. Вначале не могла понять, что происходит, где она. Но потом увидела, как несколько человек в белых халатах вошли в палату, окружили её, и кто-то произнёс:
– Ну вот, молодой человек, видите, Ваша мама пришла в себя. А это значит, что она потихоньку начинает выздоравливать. Всё будет хорошо.
– Спасибо, доктор, спасибо, – сын взял её руку и прижал к своей щеке.
– Ты приехал..., – прошептала она. Хотела ещё что-то сказать, но он прикрыл ладошкой её губы:
– Ничего не говори, мама, тебе нельзя разговаривать.
– Мне теперь всё можно, ты приехал..., – снова прошептала она, мягко сжала его руку. По её щеке медленно поползла слезинка...
