Ипатий

Мой рассказ будет об обычном маленьком мальчике. Допускаю, половина населения совсем не интересуется маленькими – мальчиками ли, девочками ли, – у них другие, более «серьёзные» занятия, чем чтение детской литературы. Однако некоторая «детская» литература рассчитана больше на взрослых. И ещё: из маленьких вырастают те, кто определяет будущее.

Жил-был мальчик Ипатий. Сначала он мог произносить только своё имя. «Ипатий», – с достоинством представлялся он соседям, как только начал выходить из манежа. Потом стал спрашивать у взрослых, как называется всё, что его окружает. И каждый день радовал Ипатия чем-то новым. Поэтому к трем годам он уже хорошо знал, как звать всех его домашних:
поросёнка Алешку,
двух девочек пахицефалозавров с костяными шипами в форме «венчика» вокруг головки,
парозавролопусов – папу и сына – с полым рогом на... затылке,
игуанодона – ходившего на двух ногах массивного травоядного с острыми, «защитными» шипами на пальцах передних лап,
археоптерикса – ещё не птицу, но уже не ящера, который был полностью покрыт цветным оперением, как попугай,
хищного диметродончика с гребнем-парусом на спинке,
стегозавра, которому – как травоядному «родственнику по гребнистости» – пришлось диметродончика усыновить,
оранжевого, в пупырышках, сильно прыщавого динозавра неизвестной породы, которого звали Синьор Президент,
двух курочек, которые были настоящими,
соседского дворового пса,
двух скворцов с груши...

Динозавров – как своих ближних – он знал лучше, великолепно выговаривая самые невероятные названия.

Самым старым считался малыш Алешка – им играла ещё мама Ипатия, когда была в его возрасте. Старожил постоянно спал в кроватке Ипатия, вместе с его любимым красным байковым кубельцем, которого звали просто: Тряпочка. На самом-то деле кубельце был Пелёнкой, только не знал об этом. Его, такого красивого и мягкого, почему-то постеснялись использовать по назначению. И если бы не Ипатий, стать бы ему Папиной Рубашкой. А может, Маминым Халатом. Но он стал любимой Тряпочкой и вскоре даже вытеснил Алёшку.
Сначала он служил просто ночным кубельцем. Ипатий прижимал его к груди, как ласкового шелковистого щенка. Потом утешался в его объятиях после наказания по попе. Посмотрев рекламу телесериала о цыганке, он превратил Тряпочку в Концертное Платье, почему-то надеваемое не ЧЕРЕЗ, а НА голову. В нём, как в огромной накидке, Ипатий кружился на месте и монотонно завывал.
Надо сказать, что как раз в это время Ипатию пришлось отвыкать от сосания большого пальца. Он с самых первых дней отказался от соски и не терпел её ни под каким видом. Зато отвыкание от пальца происходило долго и трудно. Выход был найден, когда папа догадался пришить к рукаву свитера зимнюю рукавичку. Поневоле Ипатий ограничился в поисках комфорта и успокоения своей Тряпочкой.

Тряпочка появилась вместе с первыми динозаврами, когда Ипатий только начал ползать по ковру. Остальные динозавры появлялись постепенно, приходя на зимовку из Африки в самом конце осени, потому что на это время у Ипатия выпадал день рождения. Конечно, дома у Ипатия динозаврам было теплее, чем в Африке: здесь им служил гнездом целый выдвижной ящик в шкафу.
А в соседнем парке, в норке, жил друг Ипатия – Воображаемый Велоцераптор, который умел оставаться для всех остальных невидимым. Он присоединялся к Ипатию с мамой, когда они шли на прогулку или в магазин. И его обязательно приглашали по телефону посмотреть на новые игрушки Ипатия.

С остальной живностью Ипатию не повезло. Курочек загрыз хорёк, забежавший из соседнего леса. Зато Ипатий познакомился с хорьком. А два скворца, почему-то не улетевшие в тёплые края на зимовку и ночевавшие в курятнике, замёрзли среди бела дня, сидя на бельевой верёвке, когда были необычайно сильные морозы. Ипатий пытался их отогреть в своей рукавичке, но у него не получилось.
Ещё кое-каких птиц Ипатий наблюдал, когда они прилетали из леса и останавливались передохнуть на деревьях в саду. Первой была сойка. Она кричала по-кошачьи прямо над его коляской. (Говорят, сойки – большие пересмешницы и могут повторять крик других птиц и некоторых животных.)
Дятлы часто садились на грушу, чтобы избавить её от короедов.
Трещотка-сорока присаживалась лишь на минутку, чтобы сообщить лесные новости, а потом летела дальше.
Синички жили тут же, в саду, и пели своё бесконечное «цвинь-цвиринь».
Воробьи были самыми многочисленными и нахальными, иногда они даже занимали приготовленные вовсе не для них скворечники.
Но Ипатию больше нравились скворцы. Чёрные, с белыми горошинками на крыльях, они бродили между грядок, выхватывая из земли жуков и червей и срывая побеги душистой помидорной рассады для дезинфекции своих жилищ. Когда они поселялись в скворечниках Ипатия, сад наполнялся мелодиями.
А ворон и воронов Ипатий научился различать не сразу. И, конечно, не сразу понял, что чёрный ворон и серо-чёрная ворона – не муж и жена, а совсем разные птицы.

Ипатия почему-то любили бабочки. Они садились к нему на щеку или на головку, когда он начал впервые выходить в сад. Там летало много огромных красивых махаонов.
Но Ипатий больше любил жуков, особенно божьих коровок, поэтому носил панамку именно с такой аппликацией. Божьих коровок они с мамой насобирали в лесу и выпустили у себя в саду, чтобы те защищали розы от очень бессовестной тли. С тех пор жуки там прижились и водились в больших количествах.
А настоящий сверчок неожиданно появился у крыльца перед самым домом жарким летним днем и спокойно грелся на солнышке. Ипатий ему нисколько не мешал. Странно. Говорят, сверчки любят гулять и петь в темноте, без свидетелей.
Постепенно к Ипатию пришли жить (может, из магазина, а может, тоже из Африки): жук-носорог, жук-олень, скарабей, ягодный клоп, цветоед, скрипун и щелкун... Два последних получили своё название от мамы Ипатия, не знавшей, кто они, но предположившей, что родственники сверчков или кузнечиков, которые пели в лесу и в ближних садах по ночам свою бесконечную песенку: «Скрип-щёлк, скрип-щёлк...». Днём кузнечики не пели, но любили запрыгивать Ипатию в ладошку или на плечо, когда он гулял в лесу.

В лесу Ипатий очутился в первый раз, когда ему было всего три месяца. Папа принёс его туда завернутого в одеяльце, в своей рабочей сумке через плечо, как свёрток. Потом Ипатий ездил в лес в специальной сумке у мамы на животе, позже – в своей коляске и, наконец, стал часть маршрута проделывать пешком, толкая коляску перед собою.
Некоторые из динозавров ехали вместе с ним, у мамы в карманах, и во время остановок искали вокруг своих живых сородичей, но почему-то не находили. Зато были обнаружены мимо пробегавший заяц и вспугнутая фазаниха. Она летела низко и медленно, что-то крича, и явно старалась отвлечь внимание от гнезда в высокой траве. Поэтому Ипатий с родителями вернулись на тропинку, не желая долго испытывать материнское терпение.
Собственно, в лес Ипатий ходил, чтобы пасти своих «домашних». Травоядные сбивались в стадо и ели траву и сосновые шишки. А хищные прятались поодаль и неожиданно нападали. Иногда Ипатий с родителями водил по лесу знакомых из других городов. Правда, живых динозавров ему не пришлось повстречать, хотя он на это отчаянно надеялся.
Зато Ипатий в обязательном порядке знакомил каждого приезжего со своим «Юрским перёдом» – так он называл стадо из выдвижного ящика. Однажды Ипатию пришла самая настоящая посылка. Кроме конфет, там лежал пакетик с душистым сеном из луговых травок и записка: «Ипатию. Сено для динозавров». Той зимой травоядные ни капли не голодали.

А с деревьями Ипатий начал знакомиться даже раньше, чем с жуками. Путешествуя в коляске, он уже различал на вид сосну и дуб, ель и клён, берёзу и акацию. Плодовые деревья он, конечно, выучил первыми, вместе с настоящей пальмой юккой, которая росла под его окном.
Затем пришла очередь трав. С каждым походом в лес Ипатий с мамой запоминали всё новые и новые названия: бессмертник песчаный, вязель пёстрый, подмаренник... Трав было очень много. В голове за один раз больше двух названий никак не вмещалось. Дома, в саду, у Ипатия росли совсем другие цветы. Их он тоже знал: розы – простые и вьющиеся, клематисы, хризантемы, лилии...

Нельзя сказать, что сад был садом в полном смысле этого слова. В нём не водилось аккуратных грядок; одуванчики и трёхцветная полевая фиалка считались полноправными цветами; укроп где только не рос, вымахивая до полутора метров; мелисса и мята имели право торчать повсюду, даже среди цветов; подорожник нахально появлялся между плит перед крылечком; а степным травам отвели специальный участок, но они, естественно, вскоре слились с клубникой и стали её вытеснять. Зато с марта по декабрь включительно в этом саду постоянно что-то росло и цвело всеми цветами радуги.
Здесь, под грушей, возле деревянных скамеек, где принимали гостей, у Ипатия был собственный участок земли. В песочнице он играл только до двух лет, а потом ему стало куда как больше нравиться сажать на своём участке всё, что срезала или вырывала мама. Что не могло быть посажено, годилось для приготовления динозаврам пищи. В дело шла даже влажная земля: из неё Ипатий пёк хлебы, завернутые в листики подорожника, а Синьор Президент продавал их в специальном магазине на лавочке.

В сад нередко залетали пчёлы, шмели и осы. Их Ипатий пока различать не мог. Зато домашних жуков, всех пород подряд, каждое утро выносил в сад и высаживал на цветы. Зачем, спросите вы? Ну конечно, чтобы собирать с цветов нектар и делать мёд! У Ипатия ведь не было домашних пчел, и пришлось это важное задание поручить жукам. Мёд Ипатий очень уважал, особенно с плюшками.
Но что там пчёлы... В доме водились даже пауки. Для кого-то ужас и мерзость, для Ипатия же они были «животными» полезными, поскольку избавляли его от мух и комаров. За это он им охотно прощал всё, в чем они не были виноваты, но что всегда приписывают им люди. Ипатий не видел в них уродства: серенькие и беленькие, хрупкие и лёгкие, они летали на серебряных струнках и плели удивительные узоры.
Поэтому он завёл двух «домашних» пауков – ядовитого птицееда по имени Клык, который умел звонко пищать и лечил своим ядом всех домашних питомцев Ипатия, и водяного паучка, обитавшего с рыбами. Паутинки он делал для них из ниток и цеплял эти паутинки на «деревья», т.е. на искусственные букеты.
Ещё у Ипатия дома жили муха, улитка и гусеница. Их он не любил – впрочем, как и цветоедов, и ягодных клопов. Ему не нравилось, когда портили Красоту или поедали Его Ягоды. В порядке исключения настоящим, садовым улиткам (слизнякам) разрешалось съедать клубнику. Но при этом Ипатий очень просил их не жадничать.

К Красоте у Ипатия отношение было самое трепетное. Красивыми считались все цветы и полевые травы, все не приносящие вреда насекомые, все птицы и зверушки – особенно хрюши.
(С хрюшами, кстати, получилась особая история. Поскольку у мамы Ипатия в период её собственного младенчества любимой игрушкой был поросёнок, она всю жизнь продолжала симпатизировать поросятам. Причём, ценила также их мам-свинок и пап-диких кабанчиков. Одно время у неё даже коллекция была из вырезок и игрушек «Пятачковой» породы. Остатки коллекции дожили до времён, когда в семье появился Ипатий, и перешли ему по наследству.)
Многочисленные хрюши Ипатия свободно бегали между хищными динозаврами, абсолютно не подвергаясь нападению, потому что даже самые свирепые хищники понимают, что такое Истинная Красота. И если случайно, по неразумию, на кого-то из хрюш, за которыми никак не мог уследить единственный папа-лесной кабан, нападала тираннозавриха, или крокодил, или акула, среди остальных хищников сразу находились добровольцы, вызывавшиеся объяснить неразумным, что они неправы, и спасти пятачки и хвостики-крючочки от поедания.

Кроме акулы и двух её акулят, у Ипатия водились и другие водные обитатели:
крокодил и крокодилица с Кокошей и Тотошей,
рак и маленькая креветка, считавшаяся сыном рака,
морская звезда, дружившая с лесным ежом, – наверное, по принципу обоюдной колючести,
несколько тропических рыбок, неопознанные мамой и поэтому получившие имена по своему цвету...
Жили они на тех участках пола в детской комнате, которые были свободны от ковра и считались водой.
Бегемоты поедали вырезанные из бумаги водоросли, но их прогоняли рыбки, так как последним становилось негде прятаться. Серый окунь умело притворялся камнем. Так и говорил: «Я камень!», когда его хватали чьи-то зубы. Крабик в случае опасности заползал папе на спину, ёрш и рак защищались сами, а тропические рыбки пищали: «Мы же тропические, для Красоты!», чтобы их отпустили. Кокоша была очень маленькой и пряталась у крокодилицы в пасти. Тотоша был постарше и просто держался поближе к папе-крокодилу.

Всех водных обитателей Ипатий брал с собой в ванную, когда шёл купаться. Впрочем, брал он не только водоплавающих, но и самых обычных динозавриков, чтобы покатать на лодке из мыльницы. Когда лодку опрокидывала буря или крокодилица, утопающих спасал дельфин. Случалось, что в ванне крокодилица начинала усиленно искать добычу, только почему-то путала и нападала то на колючего ерша, то на морскую звезду, то на акулёнка. Ипатий смеялся, а бедная крокодилица очень страдала. Если же ей удавалось поймать отбившихся от родителей бегемотиков или легкомысленных лягушат, Кокоша и Тотоша просили маму отпустить их лучших друзей. И хотя мама ругалась, что порядочные крокодильчики не играют со своей добычей, всё равно она не могла не уступить просьбе любимых детенышей.

Вы спросите, почему речь всё время идет о чём-то живом, мол, неужели мальчик не интересовался механизмами? Нельзя сказать, что он ими совсем не интересовался. Всё-таки любого мальчика волнует, как устроен самосвал, или паровоз, или автомобиль, попадающий к нему в руки. Поэтому от железной дороги, одно время возившей динозавриков, вскоре остались разобранные и поломанные рельсы, потерявший многие детали паровоз и лишь один уцелевший вагон с тремя колёсами.
Ипатий, открыв рот, наблюдал, как машина с подъёмной площадкой и человеком на ней ездит по аллее после сильной грозы и срезает обломанные ветром и ливнем висящие ветки. Ему нравилось смотреть на уравнивающий дорогу асфальтный каток, который только что наложил свежие заплаты горячей смолы. Ипатий даже запомнил название «Мерседес», когда вместе с папой по дороге в лес проходил мимо кафе, где останавливались дорогие и красивые автомобили.
Но не из-за машин он любил приходить сюда: он тянул родителей к кафе, потому что там, под окнами, был небольшой пруд с белыми лилиями, квакающими лягушками и золотой форелью. Рядом, на ухоженной лужайке, росла рощица юных березок. А вокруг раскинулась рукотворная степь с искусственными плавнями, душистыми травами и камышами. Нужны ли были ему иные причины?
Да и имела ли уж такое большое значение техника? Ипатий охотно играл с выброшенным кем-то старым игрушечным мобильником. Но как только он ему надоел, телефоном стал служить первый попадающийся под руку кубик прямоугольной формы. Ипатию вполне хватало воображения, чтобы дополнить в уме всё, чего этому «мобильнику» не хватало.

А вот об отношении Ипатия к девочкам ничего нельзя было сказать определённо. Иногда на него не действовали никакие ухищрения и заигрывания симпатичных незнакомок, которые обращали на него внимание в общественных местах: на почте, в сберкассе, в магазине... Иногда он с удовольствием играл с дочками маминых знакомых. Но всегда, когда мама вдруг надевала костюм с юбкой вместо привычных брюк или мамины знакомые тёти приходили в длинных красивых платьях, Ипатий расцветал и никак не мог налюбоваться.

Фамилию свою Ипатий не любил. Вернее, Ипатий не понимал, зачем она ему нужна, если он и так единственный и неповторимый Ипатий. Разве возможны другие Ипатии? И даже если они есть, разве он – это они?
Как называются его город и улица, Ипатий тоже не знал. Это пока не имело значения. Достаточно в разговоре было сказать: «Наш город» – и его все понимали.
Но название «Харьков» он выучил: туда ездил папа и всегда привозил что-нибудь интересное. Поэтому, когда папа решил взять с собою в Харьков Ипатия с мамой, радость была неописуемой. Ведь он увидит изнутри настоящий поезд и покатается на нём! И побывает в зоопарке! И в метро!
И всё это сбылось, вместе с харьковской покупкой для Ипатия – большой коробкой с карандашами.

Обычно карандаши, фломастеры, краски и цветные мелки буквально сгорали у него в руках за несколько дней, так что большая коробка помешать никак не могла. Купленный пластилин немедленно превращался в сады с жар-птицами и павлинами или в рыб, моллюсков, морских звёзд и других обитателей аквариума. В дело постоянно шли и ножницы, так как не хватавшие ему виды растений, животных, птиц и рыб его руки проворно вырезали из старых, отслуживших листов бумаги. Ипатию даже не приходилось сначала их рисовать – зверушки и цветы в прямом смысле вырастали из ножниц и его фантазии.
Умел ли он рисовать? Трудно сказать, ведь родители Ипатия не были художниками и не могли оценить его рисунки. Да и разве талант виден в ранних рисунках ребенка?
Любил ли он рисовать? Он спокойно обходился без рисования и лепки. Неделями. А потом вдруг на него накатывало могучее желание отобразить то, чем он в данный момент увлёкся. Например, глубоководных рыбок. Или фазанов. Он их лепил и вырезал десятками, самых разных видов и форм. А потом раскрашивал и пускал жить в огромную и глубокую коробку из-под офисной бумаги. Особенно много там скопилось вырезанных динозавров. Были даже скелеты динозавров, чтобы извлекать их лопаточкой на «раскопках».

Скелеты не внушали ему ужаса. Смерти Ипатий не боялся, хотя для него она не была пустым звуком. Он видел, как умирала бабушка. После Пасхи всегда ходил с родителями «на гробки». В саду иногда выкапывал кости, зарытые соседскими собаками.
Но он знал, что до своего рождения из мамы он жил на звёздочке и туда же вернётся, когда умрёт здесь, на Земле. Откуда он это знал? Может, «помнил». Потому что упрямо рассказывал маме и папе о том, как играл с девочкой со звёздочки, какие странные животные у неё были и как он раз – и перелетел сюда, в свою семью. Не выдумывал каждый раз новые подробности, но рассказывал одно и то же. Добросовестно. Убеждённо.

При этом Ипатий не был необычным мальчиком. Он очень рано выучил все буквы – и никак не мог научиться связывать их в слоги. Он мог догадаться вежливо и молча принести каждому засидевшемуся гостю, не спутав, именно его обувь, с намёком, чтобы, наконец, оставили в покое его маму. Но он не мог легко и просто, как другие дети, решать типовые загадки на догадливость. Фразы он иногда завёртывал посложнее, чем доцент-филолог в университете. Но понять и смириться с тем, что маме нужно работать, а не играться с ним, Ипатий не хотел. Он мог предсказать, пока мама бежала к телефону, кто именно ей звонит. Но запомнить, что взрослых нужно называть не на «ты», а на «вы», было выше его понимания.
И вообще Ипатий терпеть не мог, когда его учили, рассказывали, объясняли, как и что делать. Он хотел всё делать по-своему, даже если при этом у него ничего не выходило и всё ломалось. Но если ему очень хотелось что-то узнать, он обязательно, не смущаясь, спрашивал у родителей. Он просто не хотел знать того, чего не хотел знать.
И играл Ипатий не в принятые везде «прятки», или «салочки», или «войнушки». В нём совсем не было признаков стадности. Он играл в то, что видел или о чём слышал. В высиживание яиц и в то, как тонет подводная лодка (в его интерпретации – со зверушками), в покупки и в раскопки, в тысячелетние курганы и в святилища с «камнями холодного огня» (метеоритами), в театр, церковь и в землетрясения.
Наверное, Ипатий был прав. Ведь это ОН изучал свой мир, ЕМУ предстояло делать всё новые открытия, к тому же, у него были совершенно другие условия детства, чем у его родителей, и другие задачи в жизни ему предстояли.

Жил-был Ипатий. И у него было всё впереди.

2006 г.








Для увеличения изображения
нажмите на фото