Поэтическая исповедь Донбасса

---

Этой статьёй о поэтическом сборнике «Я родом с Тополей» (Библиотека журнала «Пять стихий», г. Горловка, 2015) Владимира Карлова (г. Торецк) хочу продолжить свой цикл статей о поэтах-шахтёрах из донецкой глубинки, который я в 2000-е гг. публиковала в донецкой литературной газете «Отражение». Уже и газета не выходит, и Донецк оказался за границей (по крайней мере, большая его часть – за границей мирной жизни), а сердечная связь с этим прекрасным краем осталась. И как радостно было, когда к нам зимой на фестиваль «Звезда Рождества» с приключениями и пересадками, кружным путём добралась с территории, примыкающей к зоне военного конфликта, группа поэтов, и среди них – лауреат фестиваля Владимир Карлов. А вскоре после праздника душевного поэтического общения мне прислали этот недавно вышедший сборник – небольшой и настолько жизненный, содержательный, что я проглотила его буквально за один вечер.
Темы разные, но особенно потрясли афганские стихи.
Вот ветеран вспоминает, как от попадания фугаса «пылает обречённая колонна, горами, как стеной окружена» и как гибнут его друзья. Очень интересный поэтический приём «кольцо» (частичное или полное совпадение начала и конца стихотворения, что графически можно передать символом кольца) подчёркивает психологическую обречённость солдат, уцелевших в той войне, на постоянные кошмары снов-воспоминаний («Мне говорят о том, что время лечит, что всё забудется с теченьем лет. Но до сих пор оттягивает плечи и душит по ночам бронежилет» – в самом начале) и показывает глубокую пропасть непонимания между «афганцами» и теми, кто не прошёл через этот ад («Не говорите мне, что время лечит, вы, кто скрывался за чужой спиной! Тот, кто душой и телом искалечен, всё измеряет мерою иной» – в завершении).
Ещё одно стихотворение тоже звучит от лица «афганца» и передаёт его разговор с матерью: «Сегодня, мама, этот вечер ты, / я знаю, проведёшь вдвоём со мною...». Упоминание о долгой разлуке невольно заставляет думать, что это встреча матери и сына после его возвращения с войны. И как обдаёт сознание крутым кипятком боли, когда – уже в самом конце – понимаешь, что сын наблюдает мать из-за черты, разделяющей живых и мёртвых, и что мама его не слышит!

А мама мокрый комкает платок,
И судорожно вздрагивают плечи.
«Ну что ж ты не ответишь мне, сынок?»
Ну да, я ничего ей не отвечу.
Звучит любимый голос в тишине.
Душа моя теплом его согрета.
А я убит в Афгане на войне,
И мама говорит с моим портретом.

Стихотворение, написанное от имени старика-отца, вначале, казалось бы, не имеет никакого отношения к афганскому циклу. Отец рассказывает о настойчивом сне, который преследует его чуть ли не каждую ночь, о сне, где он мимолётно видит внука, и каждый раз внук повёрнут к нему спиной, так что невозможно разглядеть лицо и понять, на кого он похож, на своих родителей или на него, своего деда. К тому же, внук проходит мимо дома и не заходит в него, а бесследно исчезает. И только в конце мы понимаем, откуда берётся этот сон:

Кричу вдогонку я: «Постой!»
Внук ожидать меня не станет,
Уйдёт...
Мой сын был холостой,
Юнцом погиб в Афганистане.

За что гибли наши солдаты, кого они защищали? Ветеран не знает, как ответить на этот вопрос: «исполненье химерных долгов» – так определяет он «интернациональный долг», о котором в те времена твердили в газетных передовицах и телевизионных новостях. А ведь в результате войны, непонятной и самим солдатам, они, «с трудом поборов чувства рвотные, / среди чуждых гор и песков, / собирали грузы двухсотые из разбросанных взрывом кусков». Это последнее, четвёртое стихотворение афганского цикла поднимает тему гуманизма – ведь «в кишлаках среди горных цепей / одинаково плакали матери / на врагов разделённых детей». Слово «разделённых» является так называемым страдательным причастием, то есть передаёт действие, совершённое не кем-то, а НАД кем-то. Кто-то разделил солдат на своих и врагов и заставил их стрелять друг в друга.

Пусть навечно останутся в памяти
Непохожестью – каждый своей –
В городской обобщённые памятник
Лица каменных их сыновей.

Поэт предлагает нам представить общий памятник всем жертвам афганской войны, с обеих сторон. – Смелый жест, на который до Карлова, как мне кажется, ещё никто не отваживался. До сих пор памятники ставили только воинам-«афганцам». Тем не менее, в этом взгляде на ту войну есть своя правда: у «духов», наверное, была причина ненавидеть иноземцев, вторгшихся в их страну и вмешавшихся во внутренний конфликт. В таких случаях, как этот, обычно принято помогать оружием и консультантами, иногда – отрядами добровольцев. Если же использовать армию, молоденьких солдат-срочников, не имеющих права отказаться, – это уже переходит границы, хотя для своих терпеливая условная международная мораль порой оказывается резиновой. Вспомним, например, Вьетнам. Именно поэтому жертвами войны можно считать всех, кто погиб в результате военных действий в Афганистане. И, конечно, мирных жителей – в том числе.
Тема войны продолжается циклом стихотворений о Великой Отечественной. И здесь речь тоже идёт о памятниках-обелисках: «Ничто, никто не позабыты. Ряды фамилий, званий, дат. Из бронзы воины отлиты, на нас из прошлого глядят». Почему же поэт называет войну... неоконченной?
«В лесах черёд свой ждут солдаты из неоконченной войны», – так выражает Владимир Карлов народную мудрость о том, что, пока не похоронен последний погибший солдат, войну нельзя считать завершённой. До сих пор внуки и правнуки погибших воинов ждут, когда же будут найдены тела их близких, чтобы предать их земле: ведь им даже некуда приходить в День Победы и поминать их.
Одно из стихотворений Карлова посвящено драматизму первых дней войны и проводам отца.

Помню, как с сестрой и мамой
Провожал отца на фронт.
Паровозный дым стелился.
Всюду люди, как в кино:
Кто сквозь слёзы веселился,
Кто мрачнея пил вино.
И мелодией одною,
Заглушая всё окрест,
Под вокзальною стеною
Духовой гремел оркестр...
...Крик протяжный «По вагонам!»
Как ножом провёл черту,
Разделив тревожным стоном
Жизнь на эту – и на ту.

Воспоминания очень яркие: «Помню мамины рыданья, как отец глядел в окно...» – мы словно сами присутствуем на этих проводах, всё видим и слышим. Сразу читателю вспоминаются кадры кинохроники («как в кино») – те, на которых действительно люди и плачут, и смеются, и пьют вино, а рядом духовой оркестр наяривает «Прощание славянки».
Такие же яркие, выпуклые впечатления отражены в стихотворении-воспоминании автора о своём военном детстве. Он тоже принадлежит к поколению детей войны, которое на пороге жизни успело хлебнуть горе полной ложкой, да и сейчас доживает свои дни чуть ли не в нищете – в болезнях и скудости, без каких-либо реальных, т.е. весомых, льгот и помощи со стороны государства.

У форсивших в отцовских погонах
Босоногой, голодной шпаны
От набитых в карманы патронов
Постоянно сползали штаны.
Были карточки, чай из малины
И ворованный в поле овёс.
Чёрный хлеб из жмыха и мякины
Был солёным от мамкиных слёз.

Здесь применяются так называемые реалии – отражённые в поэтической форме конкретные исторические факты, приметы быта, мелкие подробности жизни тех лет, о многом говорящие сердцу того, кто сам был их свидетелем, и очень зримо рисующие историческую панораму для молодых читателей. Именно оттого, что продукты в военные годы и первое время после Победы давали только по карточкам, люди недоедали и из-за постоянного чувства голода шли на всё, чтобы заглушить его. Воровали в поле колоски на муку, закрашивали кипяток малиной вместо заварки, пекли самодельные лепёшки из жмыха и мякины, т.е. хлебных отходов, обычно годящихся только на корм свиньям. Благодаря таким выразительным поэтическим реалиям нам «из прошлого в самую душу смотрят лица детей-стариков».
Тема войны завершается двумя стихотворениями о войне современной, гражданской.
«С христианскими схожими верами, мы сыны нашей общей земли. На востоке зовут нас бандерами, а на западе мы москали», – так говорит Владимир Карлов об участниках войны, развёртывающейся на наших глазах. Эта война приносит украинскому народу горя не меньше, чем принесли Великая Отечественная и афганский конфликт: «В преисподнюю с адским огнём / превращают снаряды и мины / нашу родину ночью и днём». Но трагично и страшно другое: «Брат сегодня сражается с братом». Автор обращается к Богу с пронзительной молитвой:

Примири нас, Всевышний Отец!
Не позволь захлебнуться нам кровью,
Новым Каином с Авелем стать.
Не для этого в муках, с любовью
Родила и вскормила нас мать.

Точно так же, как в афганских стихах, и здесь Карлов не разделяет сражающиеся стороны, условно говоря, на чёрных и белых пушистых, на правых и неправых, – ему жаль всех, кто гибнет от оружия, ведь над каждым будут плакать матери, жёны, дети. Это позиция настоящего гуманиста и христианина.
Три войны, обрушившиеся на наш народ за последние семьдесят с небольшим лет и отражённые поэтом в сборнике «Я родом с Тополей», представляют собой некое концептуальное единство, хотя стихотворения военного цикла не собраны вместе, а разбросаны по книге. Они едины хотя бы потому, что буквально каждое из них изображает войну – любую, войну как явление! – чудовищным, недопустимым событием. Событием, в результате которого мирные люди становятся убийцами или жертвами, – и то, и другое ужасно и не должно происходить никогда. Война вообще не должна быть средством разрешения вопросов, считает автор, потому что не для этого Всевышний сотворил человека, не для этого рожали нас матери. Даже дикие звери не ведут истребительных войн, а человек, самое разумное существо на Земле, истребляет себе подобных.
Но военной темой не исчерпывается содержание сборника. Значимо заявлена в нём и социальная тематика. Книга Карлова вообще очень современна, и актуальны поднимаемые в ней вопросы, хотя и название её, и лирическое звучание стихов, казалось бы, свидетельствуют о жанре поэтической исповеди. Это исповедь, но не совсем, вернее, далеко не только исповедь – автор не просто раскрывает перед нами свою жизнь, но делится мыслями обо всём, что трогает его душу. Любовь, семья и отношения между людьми, красота природы, вера, родина, природа творчества – каждая тема волнует и вызывает желание поделиться своими переживаниями с читателем, и стихи о социальных язвах общества – здесь не исключение.
Социальные стихи звучат у поэта не менее напряжённо и пронзительно, чем военные, – здесь такая же боль и скорбь. Скорбь за всех – за брошенных хозяевами и страдающих от голода животных и за таких же ничейных, брошенных государством и своими близкими стариков и бомжей.

Много на свете бездомных кошек,
Много бездомных собак,
Тех, кто когда-то был всеми брошен,
Тех, кто живёт абы как.
Гулом набатным пронзает уши,
Чуть различимый на слух,
И безысходной тоской своей душит
Ропот голодных старух.

Сердце автора терзает невозможность вмешаться и изменить ситуацию: «Прямо порою невмочь: / жить с ними рядом на этом свете / и не согреть, не помочь». Больно и за детей, у которых нет радости («Радость им не по деньгам»), чьё детство омрачено невозможностью даже купить ёлку на праздник, – хотя что может быть невинней такого желания! Но и у самого поэта, увы, позиции в жизни далеко не такие, которым можно позавидовать: «Осознаю с тоской и болью, / что скоро сам пополню строй / тех, кто уже живёт невольно / за крайней бедности чертой».
Одно из стихотворений этого цикла представляет собой зримый символ. Старый дом, хозяйка которого умерла, – фактически социальный портрет целого общественного слоя и огромной, разрастающейся язвы в государственном организме:

Он никому уже не нужен,
Весь покосился и раскис.
Набухли трещины, как вены,
В них дождь стекает, словно яд.
Немым укором эти стены
Нам в назидание стоят.

Но Владимир Карлов не является просто певцом народной скорби, поэтом-бытописателем – его Муза не только описывает, но и разоблачает.

Знай, что уже уготован
Всем нам терновый венец.
Всех нас, как стадо баранов,
Блеющей, глупой гурьбой
Во исполнение планов
Могут погнать на убой.

Чьи же планы отразил автор? Тех, кто развалил огромную и сильную страну («Над нами реет флаг державный / врагами преданной страны»). Тех, кто «твердят, что все равны», что мы уже вливаемся в ряды демократической Европы, а сами сталкивают между собой братьев лбами, как баранов, чтобы, говоря словами пословицы, чужими руками таскать каштаны из огня. Блеющая, глупая гурьба – это и есть Каин и Авель, о которых идёт речь в стихах военного цикла. Их стравили, чтобы нагреть руки на чужом огне. «Покорная толпа», «незрячие», «ходячие манекены», – так называет Карлов своих сограждан и себя вместе с ними. Но он хотя бы понимает, что вокруг ложь, и старается открыть нам глаза: «Нас повели в никуда». Он имеет право сказать о себе: «Сопротивляюсь злу и фальши»!

«Нет приёма против лома», –
Так, смирившись, говорят.
Если нет – сидите дома
И трусливо прячьте взгляд.
Так привычно у корыта
Жить с протянутой рукой,
Жить с побоями покрытой
Левой, правою щекой.
Ну, а я – шагну к барьеру.

Но можно ли считать, что, бросая обвинение изолгавшимся властям родной Украины, автор тем самым судит и отвергает свою Родину? Откуда же тогда у него такие яркие и радостные строки, посвящённые ей? «Мальвы и шмель мохнатый, в детство зовущий тын, яблони возле хаты... Родина, я твой сын!»
И кто, как не человек, ежедневно рискующий своей жизнью ради того, чтобы её согреть, неразрывен с любимой землёй, разделяет с ней и славу, и вину, а потому имеет право на произнесение того, что не всегда лицеприятно и комфортно для обличаемых? Ведь профессия «шахтёр» предусматривает и вероятность аварий, завалов, а значит, шахтёр – тот же смертник, заложник судьбы, ситуации, хозяев шахты и родного государства. Ну а смертнику самим Богом позволено говорить то, что он думает, и обращаться к Небесам с прямой просьбой.

И я вгрызаюсь в пласт упрямо,
Так беззащитен и раним.
Храни Господь, старушка-мама
И ангел мой меня храни.
А устоят сегодня, нет ли
Те сотни метров надо мной,
Я ощущаю в этом пекле
Похолодевшею спиной.
Мой труд – частица общей битвы,
И славы общей, и вины.
Услышь, Господь, мои молитвы
Из этой адской глубины!

Стихи о вере, стихи духовные – вообще одни из самых сильных в творчестве автора. Сильные хотя бы беспощадной к себе распахнутостью перед читателем («Каждый встречный мне друг и брат. Нараспашку душа раскрытая»). Всё же, при всей актуальности и современности сборника, это поэтическая исповедь. «Ты сможешь попросить прощенье / у тех, кого обидеть смог, / простить врагам их ухищренья, / обидам подведя итог? – спрашивает поэт у прохожего на улице. – Какую заповедь усвоил? Одну лишь только – не убей?» Но «густой щетиной заросший» прохожий оказывается... им самим: «Ведь я на улице пустой». А значит, это о себе сказал автор, что из заповедей он усвоил только «не убей», и прощение содеявших зло – это пока не про него. И это как раз очень понятно. Нам всем, даже тем, кто давно и глубоко сроднился с заветами христианства, будет очень трудно даваться прощение всех, кто обрушил на нашу землю страдания и смерть, разорение и душевную смуту, ненависть и вражду между собой.
Владимир Карлов честно признаёт, что слишком редко бывает в храме. Ведь к вере он шёл долго и трудно, осознавая, что многие поколения предков не могли тупо верить в химеру, в то, чего не существует («Наши деды всегда, бывало, / полагали, что всем на страх / голубых небес покрывало / на церковных лежит крестах») и, в то же время, подчёркивая, что его поколению, выросшему в обществе атеизма, «упавших небес покрывало / непосильно держать тяжело». «Есть люди лучше и достойнее», – признаётся он. Но: «Я счастлив тем, что вплоть до старости, / назло изменчивой судьбе / не знаю чувства чёрной зависти / и чувства жалости к себе», – а такое уже дорогого стоит. Тем более что автор обещает Творцу: «Исповедуя мир и равенство, постараюсь стать лучше, чем есть».
Красивы и гармоничны наполненные любовью и восхищением стихи поэта о жене («Мне милы твои морщинки, / и рук твоих нежных тепло, / и волосы цвета снега. / Всё поровну, радость и боль. / Туда, где царит Омега, / ведёт нас по жизни любовь»). Мудры его строки о матери:

Ах, как важно бывает успеть,
Пусть в последние даже мгновенья,
Долюбить, досказать, доглядеть,
Попросить у кого-то прощенья,
Чтобы, каясь, потом не скорбеть
О покинутой в старости маме.
Слишком поздно бывает любить
Тех, кого уже нет больше с нами.

А какая нерасторжимая связь с природой и её малыми твореньями, какое чувствование разлитой в мире красоты в чудесных образах его пейзажной лирики: «У обугленной осины / ключ без дна. / Издалёка клич лосиный... / Тишина», «Пропахнув грозами и хлебом, плывут корветы облаков», «Готов без устали, часами, / впрягаясь, с гиканьем возить / зимы узорчатые сани», «Расправив белые бока, / в бездонном небе с ветром кружат / лебяжьей стаей облака», «скворцы из расплёсканной лужицы / пьют непуганой стайкой зарю». И от этого ощущения рождается неудержимая радость жить несмотря ни на что, благодарность Богу и бытию и чувство причастности к вечности: «И страстно хочется мне верить, что нет у вечности конца».
Иные толстые сборники выходят с дорогой, помпезной обложкой и красочным оформлением. У них весомые предисловия известных писателей, каждое, даже самое малое стихотворение вольготно располагается на отдельной странице. Но не всегда в них есть то, что заслуживает такой замечательной подачи. А маленький, с дешёвым оформлением сборник поэта-шахтёра Владимира Карлова перевешивает многих из них, хоть и не может похвалиться лексическими изысками и модной игрой смыслов и звуков. В нём есть более важное – то, о чём болит душа каждого, и то, чем она ещё жива и держится. И сказано это весомо, твёрдо, ясно и открыто, даже распахнуто. Как и полагается на исповеди.

17-19.04.16 г.

Читать: Владимир Карлов, стихи

Ещё: стихи Донбасса