Надежда – до конца

---

Вышедший в Киеве, в издательстве «Радуга», томик стихотворений луганского автора Владимира Спектора «В Луганске-Ворошиловграде» – в спокойной, голубой и белой цветовой гамме, с яркими вспышками фар проносящихся по городской улице авто, с огоньками фонарей и светящихся окон – как нельзя лучше отражает квинтэссенцию самого сборника: мудрую притчу о жизни. «Вокзал, зал ожиданья, стрелок бег / и напряженье, общее на всех». Мелькающие в толпе лица и сценки, выхваченные из гущи событий кадры, ровный и тёплый свет воспоминаний из детства, непритязательные и сильные своей ненарочитостью драматические повороты в обыкновенных судьбах – наша история, наша реальность, наше бытие, дорастающее порой до трагедии, но всегда и вечно стремящееся к вершинам Любви.

Помнить о том, что ушло, – не позор, не геройство
В час, когда мысли взрывают судьбу, как теракты...

Именно сейчас, во времена безудержной и безумной всеобщей лжи и пустословия, при значительных потугах замазать суть и выдать искажённые, больные пароксизмы фантазии за перспективу цветущего общества, так тихо ложатся и прочно врастают в сердце искренние, умные и душевные строчки поэта:

Пространство времени мы переходим вброд,
И сердца стук порой – как взрыв фугасный.

Это подлинная лирика, когда автор говорит с тобой на твоём языке, как будто смотрит в твои глаза и соприсутствует в твоей судьбе, и возникает это ощущение из-за мудрого таланта всечеловечности, которая дана не каждому пишущему. «Любовь, как грядущий уход, томительна и неизбежна». Строки, которые хочется цитировать, с которыми легче дышать и жить. Поэзия густая, насыщенная, настоянная на боли и радости человеческого существования, подлинная.

Кто-то цветёт и даёт плоды
Даже в засушливый год...

«Жизнь – это тоже фруктовый сад, в мечтах или наяву» – с этой точной формулировкой безусловно соглашаешься: она о нас, о тех, кто только мечтает и надеется выбраться из лабиринта житейских хитросплетений, и о тех, кто цветёт и даёт плоды просто назло своему вечному невезению. Чтобы выжить – и этим победить.

15.12.2013 г.


Как позывные с корабля, затерянного в необъятных водах океана, звучат негромкие слова поэтической исповеди, обращённой неведомо к кому – людям, которые ещё могут услышать? Богу? собственной душе? Сборник лирики, негромкая исповедь – разве не является это тем, что литературоведы называют «тихой лирикой», т.е. направлением, близким Рубцову, Передрееву, Жигулину, Прасолову, Куняеву? И ведь даже формат такой же – чаще всего встречаются восьмистишия...
Может быть, Владимир Спектор и начинал когда-то в русле именно этой поэтической школы. Но, читая его новый сборник «В Луганске-Ворошиловграде» (Киев, «Радуга», 2013), уже об этом не подумаешь. Плывут человеческие судьбы в океане жизни – скорее, я бы даже сказала, в космическом просторе жизни. Даже находясь рядом, ухитряются как бы не видеть и не слышать друг друга, не подхватят вовремя, не помогут и при крике: «SOS!»... Где уж тут услышать тихий голос мечты, надежды, исповеди, отчаяния, боли – не доходят эти трепетные звуки до сердца, ожесточённого борьбой за существование. Но они звучат, и звучат очень страстно и нежно, красиво и сильно. И может быть, кто-то из людей, ещё не полностью отрешившихся от книги как способа остаться человеком, услышит их, осмыслит и возьмёт в себя...
Чем характерны творческий почерк и взгляд на мир автора этого сборника, какие темы волнуют его, что смог он поднять и осмыслить, оставив как свой личный вклад в современную русскую поэзию, – вот что хотелось бы рассмотреть.

То, что эту поэзию никак не запишешь в «тихую лирику», не приходится сомневаться. Слишком философский разворот. Слишком афористичен склад авторской речи и современна и разнообразна лексика. Слишком многими поэтическими приёмами пользуется Владимир Спектор по сравнению со своими учителями и кумирами прошлого. Это классическое направление, но звучание его – уже гражданственное и духовно-психологическое, да и инструменты чрезвычайно разнообразны.
Сравнения? Как без них! «Листья выпадают, как зубы у старой собаки». «И весна – как новая глава, / Где краснеют розы, как ошибки». «Чувствуешь, жизнь болит. / Как бок под рукой мясника». Порою даже и не просто сравнение, но всё стихотворение – как сравнение-образ – т.е. такая форма сравнения, в которой оба сравниваемых понятия сопоставляются не по отдельным признакам, но по общему облику, сливаясь в целостную метафорическую картину:
Метафоры? Да сколько угодно! «Одуванчики включили жёлтый свет. / Одуванчики сигналят: "Всё пройдёт"». «Майский жук – истребитель печали, / Самолёт желтоглазой весны». «Призывов золотая скорлупа / Потрескалась, как старая калоша». «Продаётся старый дом. / Объявлений спущен флаг». Иногда даже развёрнутая метафора – на несколько строк или целую строфу: «А на кухне факел голубой / Чайник вновь довёл до исступленья».
Синтаксический параллелизм, анадиплосис, анафоры и эпифоры – как яркие приметы народно-песенной поэзии и традиционной школы – на каждом шагу:

По-новому применена уже почти забытая аллегория, почти вышедшая как приём из употребления: «И Гордость одинокая давилась поздним плачем, / И Суета спешила, а Глупость шла назад». «Совесть, глаза воспалённые пряча, / Плохо играла заглавную роль».

Но у Владимира Спектора – не только знакомые, всюду употребительные художественные тропы!
Ещё и жгуче-современный приём игры словами, каламбур. Особенно когда он основывается на соединении в единое словосочетание – с помощью общего слова – двух слов, одно из которых используется всегда только в прямом, а другое – только в переносном значении, или одно из которых конкретное, а другое абстрактное: «Память настоялась, словно чай, / Не с лимоном, а с обидами». Или когда игра словами заключена в намеренно обратном порядке сравнения: «Напитки, как концерт, в себя вливая», тогда как логически должно быть наоборот, пропускание через свою душу концерта должно сравниваться с вливанием напитка.
И умолчание – прерывание речи в расчёте на читателя, который должен мысленно закончить фразу. Очень распространённый современный приём. Особенно часто обрыв случается на полуслове:
И частая внутренняя рифма: «Спешим всю жизнь – отчёт... зачёт... почёт...». «Жизнь как город. И как огород». «Акация – акция света».
И алогизм – нарушение логических связей для умышленного подчёркивания противоречия: «Я бегу от себя, приближаясь к себе». «В эту полувесеннюю осень».
И аллитерация – звуковой повтор: «ГоЛоС СоЛГавшей души». Как видите, очень изобретательный, в обратном порядке: глс – слг.
И чрезвычайно ходовая ныне аллюзия, т.е. употребление поговорки, цитаты из всем известного произведения, ссылки на хорошо известный факт или лицо. И не только прямая аллюзия: «что ж, Отечества дым сладок нам, как говаривал классик», «Луна безмолвствует, как Пушкинский народ», – но и аллюзия непрямая и оттого более интересная: «Ты рядом – значит, всё в порядке / От пункта А и до конца», «Светит и греет чужая звезда / В зарослях не Гефсиманского сада».
Изобретательно сочетание аллюзии и аллитерации во внутренней рифме: «Если всё равно, кто Брут, кто брат».
И уж слишком большое обилие поэтических афоризмов, что, в общем-то, не слишком характерно для поэзии традиционного направления: «Злости не хватает добрякам, / Доброты – решительным рукам». «И день, что у себя украл, / Тебе вдвойне сегодня дорог», «Со временем вроде на «ты», / Но только не с будущим – с прошлым!».
И ассоциативность, т.е. сравнение или образ, но не прямой, а образованный через цепочку ассоциаций. Например: «И часов ощущаю шаги» – мелькание стрелок и их методичное пощёлкивание вызывает ассоциацию с равномерным перемещением человека по комнате. Так меряют шагами помещение, когда глубоко задумаются. Или о воспоминаниях: «Это юности стёртый пятак / Прокатился сквозь позднее лето». Особенно много ассоциативных, оригинальных глаголов и прилагательных: «Залпом пью тишину», «Судьба пронзительна, как взгляд», «И воздух чёрствый, хоть и весь промок».

Высокий уровень мастерства, несомненный, очевидный. Но он – не только в профессионализме. Мастерство и в том, что именно берёт Владимир как поэтические темы.
Сквозь весь сборник вьётся тропинка поисков, сомнений, предположений, пробных выводов – идёт не просто поиск вопросов, которые поэт хотел бы охватить своим сознанием как узловые в жизни («Горсть песка земного / Переплавить в слово»); идёт выстраивание своего видения мира таковым, каков он есть и... каким мог бы быть.
Каков наш сегодняшний мир?
Его приметы так узнаваемы в стихах Владимира:
– «Не хватает пенья майских птиц, / Просто счастья для знакомых лиц»,
– «Ковыляет собака устало... / Запоздала весна, запоздала».
– «Даже птице грустно в поле. / Да и мне не веселей».
И тут же – опровержение собственных наблюдений в невероятном усилии души остаться над житейской суетой, не покориться очевидному, выстоять противу всех правил и вне логики, сохранить в себе связь с Высшим Началом, прозревая далёкое грядущее. Счастья не хватает? «За снежной дымкой дальний путь. / И есть ещё для счастья время...». Усталость, которая уже не в силах дожить до светлых дней? Поздно дожидаться опоздавшего чуда? «И зреют надежды на солнечной грядке, / И вся в ожиданьях душа...».

Сквозь неустроенность, как правда сквозь враньё,
Виднеется Отечество моё.
Но всё ж надежда чётче видится, чем страх,
Сквозь дым листвы, горящей во дворах.

Откуда Владимир берёт силы поддерживать огонёк надежды?
Возможно, из утерянной страны детства и юности: «Ничего не помню, кроме ощущенья высоты», «У ягод был различный вкус, / А помнятся одни цветочки», – и это понятно, поскольку:
Может быть, от Вечного Огня – символа памяти о подвиге наших дедов и прадедов. Эта одна из центральных тем в сборнике: память, эстафета поколений, время – как понятия философские и духовные.
«Поищу их в письмах фронтовых», «В лица дядей вечно молодых / Сквозь их строки загляну», «Увидим на миг / Тени погибших среди живых», «Почти забытая война / Не выпускает из своих объятий».
А может, от сил Самой Жизни как вечной Природной категории, понимаемой ли как Бог, Дух, Высший Разум или просто как условное понятие «Природа» (всяк волен называть и считать это тем, что ему естественней и ближе).
И в результате – невидимая, но упорная работа души, которая хочет расти над собой: «То ли школа на всю жизнь, / То ли жизнь – сплошная школа».
И в этой школе буден, которую душа старается пройти осмысленно, в ночной тишине обдумывая те впечатления, что днём лишь машинально вбирала в вечной гонке (за славой? за счастьем? за достатком?), всплывают образы перечувствованного, пережитого, «то, что было, с тем, что стало, / совмещая в слове «Совесть».

В тишину надо прежде поверить,
А потом тишиною прожить.

Тишина же высвечивает всё, что хотелось бы затушевать, о чём стараемся не думать:
– ложь: «Почерневший снег, как совесть / После долгого вранья»,
– невозможность уберечь любовь: «Ставим на любовь заплатки»,
– обиды: «Торопимся от зависти до склоки», «Но обиды прежних лет / Вновь видны сквозь пену»,
– чувство вины: «Снова старая вина / Сердце болью сжала»,
и то, как «люди житьё / ломают за степень свободы»,
и как «огонь несбывшихся желаний / сердце обжигает всё сильней».

А ещё в этой книге – итоги жизни целого поколения, осмысление прошедшей эпохи.

И, видно, не скоро придёт романист,
Который покажет всех нас как явленье.
Уходит эпоха, как фильм «Коммунист»...
И мы – просто образы для сочиненья.

Да, видно, не скоро ещё снимут честное кино и напишут правдивые книги о тех, кто в детстве успел посмотреть фильм «Коммунист», гордился отечественной историей и бескорыстно послужил родной стране как «книгочей, бессребреник, простак» («Страна без края, словно целина, / И дружба бескорыстная до гроба»), а потом – внезапно – очутился как бы в чужой, не уезжая никуда, и попал в лишние люди: «Мы лишние люди у нищей отчизны».

И только тень в глазах надежды и испуга –
Испуга за страну, надежды на народ.

Увы, но на какой народ, на какое такое новое молодое поколение? Ведь очевидно: «Но если кругом виноваты отцы, / То станут ли дети умней и добрее?..», и стоит ли удивляться тому, что от молодых, успешных и энергичных (которые дышат уже не «духом Бодрости» и надеждой «на великую Культуру, / на музыку её, литературу, / на совесть и порядочность. На честь», а «спёртым воздухом цинизма») – от таких потомков предкам достанется лишь «Пустых ожиданий дырявый карман, / Пустых обещаний бездонная бочка». Да и как иначе, если «всем плевать на всех, / а совесть – составная часть кармана»!
Так, может, и не надо было пенять на то, что было?

Я всё равно уже отравлен,
Но мне отрава эта – всласть...

Не забирай мою цикуту,
Пускай отраву, но мою!

...И всё ж судьба как музыка была.

Ведь у каждого поколения в конце жизни оказывается, в том числе, и то, что хотелось бы забыть. И каждому поколению в конце концов есть, в чём покаяться. Но лишь тот, кто прежде всего старался жить по совести, что бы он ни исповедовал, в каких условных иллюзиях бы ни пребывал, сохранит основы своей души устойчивыми, крепкими, пригодными для воспитания душ свежих и новых.

А дом стоит, от грохота ничуть
Не поколеблясь, не дрожа основой.
И тот, кто одолеет этот путь,
Когда-нибудь воскреснет снова.

Засомневался, задрожал, оробел – погиб. Шёл, как шёл, делал своё дело, как делал, не клял и не судил, – и душа устояла, и уже вокруг неё вьётся молодая зелёная поросль.

Писал ведь «Жизнь – уже награда!»
Не кто-нибудь, а доктор Чехов.

Владимир Спектор не пытается предстать пророком, не принимает красивых поз и не отуманивает сознание красивыми, но пустыми словесными побрякушками. Он во многом недоволен собой, своими итогами («Я работаю без суфлёра – / Говорю, ошибаюсь, плачу», «исправлять пришла пора старые ошибки»), до сих пор сомневается в себе, даже в своём даре, хотя уже автор двадцати книг и лауреат нескольких литературных премий. Он мерит жизнь и дар не премиями и не книгами и, наверное, поэтому всё-таки меньше ошибается, чем иные другие, чья глубина совести меньше глубины тщеславия, а то и «не глубже кармана». Ведь ему присуще очень важное умение – видеть свои ошибки. А значит, есть и возможность их исправить...
Вот отсюда и надежда. Вдруг и народ наш увидит – свои... и исправит?..

И небо, как отечество моё,
Застыло в ожидании чего-то.

16.01.2014 г.

Читать о других книгах Владимира Спектора:
1. Звёзды укажут путь.
2. Память родом из детства.
3. Свобода памяти.

Владимир Спектор