Булгаков и Сталин. Михаил Булгаков сполна заплатил за свою вполне, казалось бы, извинительную слабость. Кошки-мышки с вождём. Юрий Безух.
Михаил Афанасьевич Булгаков родился в 1891 году в Киеве в семье потомственных интеллигентов – богословов, врачей. Круг его общения включал высокообразованных, культурных людей, а преклонение и твердую веру в интеллигенцию, как лучший слой общества, он сохранил на всю жизнь. Катастрофой Первой Мировой, а затем Апокалипсисом русской революции Булгаков был выброшен из своей наперед наложенной биографии обеспеченной семьей, образованием и воспитанием. В сущности, после 1917 года и до последних своих дней он был лишен нормального человеческого быта, как основы Бытия. Более того эти основы человеческой жизни, благополучия были объявлены мещанством и обывательством. Не о «берег быта» разбилась любовная лодка Владимира Маяковского, а об отсутствие нормального, обустроенного, человеческого быта. Жизнь Булгакова превратилась в первобытную борьбу за выживание – чисто физическое: избежать смерти от самозваных борцов с буржуями, затем голода и холода, а в последующем – многочисленных чисток и непрекращающихся репрессий. Добавьте к этому постоянную, то нарастающую то несколько снижающуюся, но никогда не прекращающуюся критику, которая часто принимала характер откровенной, грубой и вульгарной травли.
Горожанин до мозга костей Булгаков не смог, как Пришвин, раствориться и уйти в природу, подобно Волошину, уйти во внутреннюю эмиграцию, создав свой чудесно-гротескный Коктебель, или спасаться беспробудным пьянством и великолепным воображением Грина.
Очевидно, подсознательно православным воспитанием Михаилу Булгакову было внедрено чувство преклонения перед властью. Пишут, что Булгаков после службы в деникинской армии «переболел» монархической идеей. Очевидно, это не совсем так, потребность в хозяине, которому можно излить душу, и который поймет, простит и поможет, сохранилась у него навсегда. Михаил Афанасьевич упорно пытается доказать власть имущим, с одной стороны, свою благонадежность, а с другой, право на свое особое «мистическое» видение мира. Ремесленник может работать по заказу, Мастер творит только по собственной воле. «Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчит – погибнет» (30.V.1931).
В феврале 1929 года в своем ответе на письмо Билль-Белоцерковского Сталин назвал «Бег» антисоветской пьесой. О «Днях Турбиных» отозвался снисходительно: «На безрыбье и рак рыба». «Вспомним «Багровый остров»… и подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра». Это письмо является классическим образцом, демонстрирующим вязкость и катехизисное мышление вождя, его безаппеляционность. В первых 14 строчках пять раз пишет «понятие» и четыре раза «художественная литература». Очень доходчиво для множества себе подобных.
После этого все пьесы Булгакова были немедленно сняты, его совершенно перестали печатать. Он полностью лишился средств к существованию, его не брали даже рабочим сцены. Целый год продолжалась оголтелая травля. Между прочим, в «Днях Турбиных» его обвиняют в «насмешках русского шовиниста над украинцами».
В июле 1929 года он пишет первое письмо Сталину, где просит в связи с невозможностью литературной деятельности отпустить его вместе с женой из СССР. В сущности, эта была констатация того факта, что только один человек в 200-миллионной стране имел право принимать решение, все остальные являлись только беспрекословными исполнителями.
Не получив ответа, потерявший всякие надежды, лишенный работы и средств к существованию Михаил Афанасьевич стал серьезно думать о самоубийстве. 28 марта 1930 года пишет свое письмо-исповедь Правительству СССР с той же просьбой.
На второй день после похорон Маяковского 18 апреля 1930 г. Сталин, решив, что двух «бытовых» смертей видных писателей подряд будет многовато, позвонил Булгакову. В своем письме от 22-28.07.1931 взволнованный М.Булгаков пишет, что Сталин «вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно». В сущности, разговор, тут же записанный женой Булгакова, был очень краток. Сталин пообещал трудоустройство, спросил «может вам действительно лучше уехать?» Ошарашенный Булгаков растерялся, замялся и сказал роковую фразу, что писатель не может творить вне родной страны, отрезав себе последний шанс к эмиграции. Закончил свой разговор Сталин обещанием «обязательно поговорить». Эти последние слова превратились для искренне поверившего в них Булгакова в навязчивую идею-фикс. И ее завершение мы читаем в «Мастере и Маргарите», где по лунной дорожке идут и беседуют Иешуа и Пилат. «Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с Генсеком. Это ужас «чёрный гроб» –пишет он 22-28.07.1931 г.
Действительно, Сталин помог, и великого драматурга приняли во МХАТ на должность… ассистента режиссера. Не прекратилась, но несколько поутихла критика «булгаковщины» в прессе.
Не дождавшись продолжения разговора, Михаил Афанасьевич пишет 10.05.1931 г. новое письмо Сталину, где говорит о психологии заключённого и просит отпустить его с женой в командировку в Европу.
Ответ последовал аж 17.06.1934 г. Раздался звонок из паспортного стола. Когда Булгаков с женой туда прибыли, им даже показали два лежащих загранпаспорта. Но, сославшись на какую-то формальность, в руки не дали и предложили придти завтра. Восторгу М.А. Булгакова не было конца: «Я не узник больше». В тот же день он продиктовал «Был месяц май», задуманный как первая глава книги о загранпутешествии.
Цену, как говорили наши иностранные друзья, «русского завтра» мы все хорошо помним. Через несколько дней расстроенные супруги прекратили своё ежедневное хождение в паспортный стол. 10 июня 1934 г. Михаил Афанасьевич окончательно осознал, кто является кукловодом этого изысканного издевательства и пишет предпоследнее (и последнее личное) письмо Сталину. Последний тонкий и расчётливый удар последовал 17 июля, когда все сотрудники МХАТа получили паспорта на загранпоездку, а Булгаков – маленькую бумажку с отказом.
Булгакова вспоминает: «На улице Михаилу Афанасьевичу стало плохо, я довела его до аптеки». С тех пор у него появился постоянный страх и боязнь закрытых пространств.
В разгар репрессий, когда вся Москва заледенела от ужаса, 4 февраля 1938 г. Булгаков пишет своё последнее письмо к Сталину с просьбой о судьбе репрессированного Н.Р. Эрдмана.
В зависимости от потепления или охлпждения властей к нему Булгаков то начинает, то вновь забрасывает писать пьесу о молодом революционере И. Джугашвили. Пикантность ситуации была в том, что среди тех, кто изгонял будущего вождя за богохульство в храме из семинарии, был и дядя Булгакова. В конце концов, 24.07.1939 г. пьеса, получившая окончательное название «Батум», была представлена во МХАТе, и была начата подготовка к её постановке. Наученный горьким опытом, ещё не старый по годам, но больной и измученный жизнью писатель ждёет очередного подвоха. И только когда 14.08.1939 г. Булгаковы вместе с небольшой постановочной группой выехали в Грузию для изучения материалов на месте, писатель наконец-то расслабился. И тут его поджидал хорошо продуманный, жестокий и коварный удар. Через несколько часов специальной телеграммой бригада была возвращена в Москву. Михаил Афанасьевич вместе с Еленой Сергеевной сошёл с поезда в Туле и вернулся в Москву на случайной машине. С этого дня писатель тяжело заболел и уже не смог оправиться от удара до самой смерти. Он до конца уяснил и прочувствовал своё положение: его не принимали в принципе, как яркое дарование, как самобытное явление, как честного человека, неспособного пресмыкаться: «меня сломали, мне скучно, я хочу в подвал».
Через несколько дней М. Булгакова вызвали во МХАТ и объяснили, что «там, наверху» пьесу считают неудачной и полагают, что автор «пытался навести мосты с властью». Это была последняя пощёчина «оттуда» умирающему автору.
10.10.1939 г. во МХАТе в беседе с Немировичем-Данченко Сталин сказал, что пьесу он считает хорошей, но её нельзя ставить. Иногда, как свидетельство тайной любви вождя к Булгакову, приводят тот факт, что он 15 раз был на постановке «Дней Турбиных». Думаю, что вождя интересовала не пьеса, а реакция зрителей. Позже Сталин мог с гордостью заявить: «Наша сила в том, что мы и Булгакова научили на нас работать».
У слов есть своя совесть, и гнуть их не получается у настоящего писателя. Михаил Булгаков сполна заплатил за свою вполне, казалось бы, извинительную слабость. Написавший с петлёй на шее «Оду» Сталину Мандельштам разрушил свою психику. «Теперь я понимаю, – говорил он Ахматовой, – это была болезнь». В своём стихотворении «Памяти Булгакова» (1940) Ахматова писала: «И гостью страшную ты сам к себе впустил и с ней наедине остался».
В извечном противостоянии творца и властелина во временном мире верх нередко брали владыки, а вот в Вечности последнее слово всегда оставалось за Творцами.
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!
