Возвращение в прошлую жизнь

Наверное, имя, которым был наречён, играло серьёзную роль в ключевые моменты моей жизни.

Павел Баулин. Так звали молодого красноармейца, добровольца, который сложил свою светлую голову в январе 1942 года под Сухиничами, защищая Родину. Когда у моего отца – Бориса Баулина, тоже фронтовика, – через четыре года после войны родился сын, он назвал его (меня!) в честь погибшего брата – Павлом.

Павел Баулин (не я) сочинял стихи. Сохранилось всего несколько строк, стихотворение, посвящённое нижегородской красавице Зое. Павел любил Зою. Они не успели пожениться – началась Великая Отечественная…
Году в семьдесят пятом я случайно в поезде встретил женщину, которая была подругой Зои. Как и мой дядя Павел, Зоя ушла на фронт. Она не погибла, но вернулась домой без обеих ног. Она не дождалась жениха. А если бы дождалась?..

Я рано потерял отца. Мне было чуть больше двадцати, когда его подорванное военным лихолетьем сердце остановилось. Думаю, мы с отцом так и не успели пообщаться по-взрослому. Тогда. А сейчас… За эти тридцать девять лет, что его нет на этом свете, не было ни одного дня, чтобы я не думал об отце, не делился с ним своими переживаниями, чтобы он мне не снился. И несмотря на то, что я уже намного старше отца, он и сегодня поддерживает меня, учит. Реально.
В сознании и в подсознании моём никогда не угасает чувство ответственности за данное мне имя. А часто будто бы смещаются, наслаиваются времена. Вот он, вот – мой отец поднимает в атаку взвод в своём далёком 42-м. И я поднимаюсь вслед за ним. Из своего времени. Я не могу бросить в бою отца, я не могу бросить в бою Павла Баулина, того Павла!
У нас общий враг. У нас общая цель. У нас, воистину, одна Победа!

…Свои первые виршики я написал лет в 12–13. Когда был семиклассником, в школе у нас выступали запорожские поэты – Иван Кашпуров и Петро Ребро. И я там осмелился почитать свои стихи… Пётр Павлович Ребро пригласил меня на занятия областного литературного объединения. Так началась моя литературная жизнь. Она шла как бы параллельно с моей другой жизнью – учёбой в техническом вузе, работой на заводе, женитьбой, зарабатыванием денег ради «услады быта» и прочим. Я вёл двойную жизнь: основную и любимую. Любимая всё более захватывала меня.
Больше всего литературной практики дал мне замечательный украинский поэт Александр Стешенко. Боже, как он чувствовал слово! Как тонко отличал свежий, пусть ещё слабенький голос от, казалось бы, добротно сработанной, но, увы, литературщины! Он лелеял эти тонкие стебельки редких талантов в своей литературной студии, которую я посещал. Позже мы со Стехом (так любя называли Стешенко) стали настоящими товарищами. Это был человек, не способный на конъюнктуру и предательство (явление не частое среди литературной братии).
По молодости, как многих провинциальных поэтов, меня увлекал ранний Вознесенский:

Но неужто узнает ружьё,
где,
привязано нитью болезненной,
бьёшься ты в миллиметре от лезвия,
ахиллесово
сердце
моё?!

Книг Андрея Вознесенского было не сыскать в продаже, но мне удавалось доставать виниловые диски с его стихами (и в его своеобразном прочтении), со стихами Евтушенко, Ахмадулиной, песнями Окуджавы… Тогда, в семидесятые, они были кумирами.
Становясь зрелей, я как-то охладел к «стадионным поэтам» – демократам. Куда роднее мне стали стихи Николая Рубцова, Юрия Кузнецова, Николая Тряпкина, Валентина Сорокина… В их стихах я ощутил потаённую энергетику отчей (русской!) земли, её чистые живительные соки, её воплощённые мифы. Я понял, что значит быть причастным к национальным тревогам, чаяниям, болям. Думаю, это осознание возникло у меня не без генетической помощи русского красноармейца Павла Баулина!
Мне горько, что пока ещё так и не оценён по достоинству гений Юрия Кузнецова. С его «Атомной сказкой», с его страшным своей правдой таким, например, восьмистишием:

Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.

Постигая Кузнецова, я постиг и смысл изречения Достоевского: «Правда дороже всего. Даже – России».

…В 1980 году увидел свет мой первый поэтический сборник «Родниковые дни», впоследствии вышло ещё несколько книг. Я печатался в престижных литературных журналах Москвы и Киева, был принят в Союз писателей, возглавил Запорожское областное литературное объединение.
А потом началась перестройка и все последующие трагические события для теперь уже не существующей страны и её граждан. Честный и чистый красноармеец Павел Баулин не мог бы понять, как нормальные люди могут так безропотно взирать на реализацию дьявольского плана врагов Отечества?! Как можно растаптывать собственные святыни, низвергать Устои и Традиции предков, подрубать исторические корни?!
И уже я, наречённый его именем, стал робко протестовать… В своих публицистических материалах я задавался элементарными вопросами: а стоит ли Украину – ядро православно-славянской цивилизации – вырывать из лона этой естественной и живительной среды обитания? а нужно ли в угоду политической конъюнктуре переписывать историю? и зачем родной для Украины русский язык (он же зарождался именно здесь!) превращать в гуманитарного изгоя?
За эти наивные вопросы и поиск ответов на них в начале 90-х мне пришлось пережить откровенную травлю, в том числе и со стороны моментально перекрасившихся «коллег по перу». Нет, не всех, конечно, а особенно рьяных. Гневные статьи «Вiн посягає на незалежнiсть!» и доносы «куда следует», как водопад, низверглись на мою голову. После многократных «пропесочиваний» на писательских собраниях меня таки изгнали из Спiлки письменникiв України буквально с расстрельной формулировкой – «антиконституционная деятельность, направленная на ликвидацию государственной независимости Украины».
«Братцы! – думал я. – Но это же не ваша компетенция – ставить такой диагноз!» Ведь со стороны правоохранительных органов ко мне никаких претензий не было.

Сказать, что я не переживал отлучение от СП, значит, сказать неправду. Переживал. Ведь всю свою сознательную жизнь я варился в этом литературном котле! А тут ещё скоропостижно уходят в иной мир мои добрые старшие товарищи – поэты Лиходид, Стешенко…
В трудные времена меня поддержал Анатолий Васильевич Пивненко – взял на работу в газету «Наш город» («Суббота»), где он был главным редактором. Анатолий Пивненко одобрял все мои литературные начиная. Чуть ли не в каждый номер газеты я готовил обширные подборки стихотворений, рассказы и молодых авторов, и профи (в том числе и своих гонителей). И Пивненко давал всему этому зелёный свет. Особой популярностью пользовались придуманные мною поэтические чемпионаты на газетных страницах. Эти публикации вывели на высокую литературную орбиту ныне известных членов НСПУ Павла Вольвача, Анну Лупинос, Марину Брацило, Миколу Романа, Михайла Буряка, Веру Шмыгу… Да разве только их? Среди молодых запорожских поэтов 90-х мало кто вошёл в литературу без моего напутствия.
Тем и отводил душу. Можно было водкой… Но я таким вот образом.

…К тому времени я уже вкусил коварный плод политической работы. Выгоняя же из Спилки, письменники как бы невольно толкали меня на политическую стезю. Тем более, что, окунувшись с головой в политические баталии и тусовки, я почувствовал: большинство запорожцев разделяют мои взгляды. Помню, на одной из встреч пришла записка со стихами, посвящёнными… мне. Там были такие строки:

Мы в тебя влюблялись по цитатам
Из больших ругательных статей.

А «ругательных статей» в мой адрес, как я уже говорил, действительно хватало. Но это только подзадоривало, стимулировало к борьбе.

В тяжкую для страны годину красноармеец Павел Баулин оставил любимую и ушёл добровольцем на фронт. Спустя полвека он открыл мне, что и я должен чем-то пожертвовать ради Отчины, что сегодня (середина девяностых) моё предназначение, мой исторический долг в ином.
И я ушёл на фронт.
Я пробыл на передовой почти 20 лет, я и сейчас ещё не полностью демобилизованный. Где-то партизанила и моя поэзия. Но как бы независимо от меня. О минувшем двадцатилетии – лишь общими штрихами.
За это время я выигрывал (и проигрывал тоже) выборы и в областной совет, и в Верховный, и в городской… Что касается моей работы там, скажу так: моя совесть перед отцом и перед тем Павлом Баулиным чиста. Я сделал немало полезного и для нашего края, и для отдельных граждан (отчитаться, кто не знает, могу перед каждым своим избирателем, но это – не тема нынешнего откровения).
Перефразируя известную строку Маяковского, могу сказать:

Политика не накопила мне ни гривны.

А вот оценку каждому политику из тех, кто сегодня на слуху, могу дать объективную, ибо достаточно плотно с ними общался.
Я знаю, что говорю. Но, опять таки, это иная тема.

…Пора возвращаться, самое время.
Ни рано, ни поздно приходит герой.
До срока рождается только святой…

Там меня заменят новые призывники и добровольцы… А моя поэзия вышла из партизанской землянки, привела себя в порядок, и я понял – теперь до конца дней буду верен только ей.
Я возвращаюсь. Трудно. За эти годы многое изменилось, в том числе в организации писательского труда. Скверно, что серьёзные писатели, особенно поэты, брошены на произвол судьбы. Выход даже самой замечательной книги (а на издание надо ещё и средства найти!) не становится литературным явлением. В стогах и скирдах графоманского хлама тяжко отыскать ржавеющую иголочку таланта.

… Сегодня я снова выношу стихи на суд читателей. Поэтому хочу сказать, что в своей поэтической эволюции я шёл от метафоры и чувственного образа к символам, к нагнетанию в тексте определённого мною настроения. Я понял, чем сильнее это «нагнетание атмосферы» за счёт символов и аллегорий, тем менее души людские сопротивляются воздействию слова поэта. Души становятся податливее…
Не греховно ли такое манипулирование душами? Кто знает? Помнится, Юрий Кузнецов как-то написал о своих стихах: «Моя поэзия – вопрос грешника. И за неё я отвечу не на земле». На что белгородский поэт Валерий Черкесов откликнулся глубочайшей по своей сути репликой: «Русские святые всегда считали себя грешниками».
На этом пока и поставим точку.

Павел Баулин
Июнь 2011.