О старой фотографии, о бабушке и дедушке, об истории семьи. Виталий Шевченко.
Мне особенно дорог этот снимок, затерявшийся в старом семейном альбоме. На нём молодой дедушка с кайзеровскими усами стоит за спиной у бабушки, сидящей на резном венском стуле с годовалой тётей Женей на руках. Рядом сидит дедушкина мама, а возле неё стоит младшая сестра бабушки Оля Гейда, молоденькая курсистка.
Никого ещё нет, ни тёти Зины и тёти Веры, детей бабушки Оли, ни дяди Славика, тёти Маруси, тёти Вали, тёти Люси и мамы – детей бабушки и дедушки. Всё у них впереди. В том числе дом, который они построят в Крыжополе, куда занесла их судьба из одной империи в другую, и который отберут большевики, а самого деда отправят в ГУЛАГ, где он чудом уцелеет и вернётся уже после войны. Бабушка к этому времени, заболев от горя, свалившегося на её молодые плечи, умрёт в одночасье во время эвакуации в сорок первом.
Всегда, когда рассматриваю этот снимок, замирает и щемит сердце. Далёкий 1912 год, и все они с надеждой смотрят в объектив, ожидая добра и счастья от судьбы, и никто не догадывается о будущем, таком жестоком и непредсказуемом.
Когда дедушка вернулся из ГУЛАГа в 1944-м домой, в Крыжополь, то первым вопросом его, когда он переступил порог своего дома, был:
– А где Маня?
Так он называл бабушку, Марию Вячеславовну. И никак не хотел поверить, что её нет, ведь оставил, кажется, на всего ничего – на семь лет.
Нет уже и тёти Жени. Она меня выделяла из всех своих многочисленных племянников и племянниц. У тёти Жени не было детей, и теперь я понимаю, что вызывал у неё своим присутствием целую гамму чувств, понятных каждому родителю.
Муж, дядя Эдвард, своей неверностью добил её, такую хрупкую и болезненную. Мне пришлось несколько раз бывать при скандалах, которые у них происходили на этой почве, и я видел, как плакала тётя Женя, беззащитно опуская руки на колени и горбясь на единственном стуле в их комнате...
Несколько лет назад встретили мы с женой дядю Эдварда на Селянском спуске, недалеко от его квартиры. Маленький, седенький, съёжившийся, растерявшийся старичок. Неумолимое время съело всю его красоту.
Вначале испугался, но увидев, что от нас никакой угрозы нет, приободрился и стал что-то рассказывать, какие-то пустяковые новости.
А я вспомнил, как он сказал когда-то моему отцу:
– Ваня, никогда не думал, что Женя так рано умрёт. Если б я знал!
...Ранним февральским утром 1992 года, когда жена ещё спала, а я только поднялся с постели, умылся и склонился над чистым листом бумаги, позвонил брат из Одессы и сказал:
– Папа умер.
Мы всё бросили и в тот же день прилетели домой. Мама, постаревшая и притихшая, невестки все вокруг неё – Лена, Нина, Оля и моя жена.
Короткий зимний день, осиротевшие подворье и дом, всё кажется, что вот откроется дверь, войдёт отец и, как всегда, спросит, улыбаясь:
– Ну, как дела?
И понимаешь, что этого уже никогда не будет.
У нас в доме всегда висела на стене эта фотография. Дедушка, бабушка с тётей Женей на руках, бабушка Оля и дедушкина мама. Сколько себя помню, всегда она светилась со стены коричневым пятнышком.
Мама недавно вспоминала, что дед, когда к нам приезжал, мог часами простаивать у неё.
– Я очень боялась за папу. Стоит и даже не слышит, как я обращаюсь к нему, – удивлялась мама. – О чём он там всё думал?
