Целостный анализ стихотворения

Если не производить анализ стихотворения по отдельным критериям, поэтапно выискивая то метафоры и аллитерацию, то нарушения ритма или слабые рифмы и мысленно сводя всё это к какой-то оценке в баллах, а анализировать его шажок за шажком, последовательно, вместе с «содержательной начинкой», лучше всего провести целостный анализ стихотворения сильного современного поэта, общепризнанного мастера. И взять для этого не то, что он писал на заре своей юности, а из творчества последних лет, причём из тех стихотворений, которые производят хорошее впечатление. Не потрясают до глубины души, но, как говорится, чем-то «цепляют». Тогда можно будет на одном стихотворении сразу продемонстрировать и то, чему следует подражать, и то, что у этого мастера ещё пока не отшлифовано. С моральной точки зрения мне как критику правильно было бы найти такое стихотворение у автора, которого я ценю и у которого в своё время тоже училась. Иначе, если я буду проводить целостный анализ стихотворения поэта, который мне абсолютно не симпатичен, я рискую от критического целостного анализа опуститься до придирок. Именно поэтому я выбрала произведение Александра Кабанова. У него многое можно взять на заметку, особенно начинающим поэтам или тем, кто «начинает» уже не один десяток лет, но это занятие почему-то никак не приводит к желаемому результату.

Впечатление, честно говоря, завораживающее. Очень удачный плавный ритм, раскачивающийся легонько, мелодично, убаюкивая и очаровывая читателя. Слова все подобраны гармонично, из одного лексического слоя, соразмерные. Тема глубокая, философская – посмертное бытие. Много красивых образов. В общем, «картина маслом», как говорится в популярном кинофильме. Когда я читала данное стихотворение в первый раз, оно настолько меня впечатлило, что я написала на эту же тему (правда, с другим философским смыслом) своё и поставила эпиграфом несколько строчек А. Кабанова. Приятно и то, что это красивое стихотворение автор впоследствии посвятил нашему талантливому, но рано умершему запорожскому поэту-авангардисту Владу Клёну.

     При помощи чего достигается сильное впечатление?
     Задуман превосходный образ как основа всего произведения: «Облака под землёй – это корни кустов и деревьев». Сказано очень сильно, ярко, теперь можно на это нанизывать бусинки каких угодно перечислений – сразу у читателя включится «центр любознательности». На таком фоне каждое конкретное цветистое название растения послужит во благо метафоричности, ведь люди, как правило, мало какие растения знают, и для них все названия будут цветистыми и экзотичными. А тут акация, алыча, терновник и «горькие корни аира» – последнее вообще превосходно: 1) потому что корни горькие, а не просто корни, т.е. подобран интересный вкусовой эпитет, заставляющий включиться не только «центр любознательности», но и центр, отвечающий за ощущения; 2) потому что аллитерация: «гОРькие кОРни АиРа», т.е. гор-кор-аир.

     Но не будешь же целое стихотворение основывать на перечислении и игре звуками? Совершенно необходимо хотя бы немного философии, ведь тема здесь серьёзная. Не обязательно насыщать произведение собственными глубокими рассуждениями «по поводу» – на это ведь способны далеко не все. Иногда даже сильные авторы говорят то, что и без них давно знают, т.е. любой философский трюизм, но подают его, как это делает Кабанов, красиво. Например, так: «Облака под землёй – это к ним возвращаются люди, возвращается дождь». Не ново в содержательном плане, но поэтично. А потом можно набросать эскиз этого бытия: спят медведки, личинки, кроты гуляют, черепа глазеют (именно «глазеют», не «смотрят», последнее было бы тривиально). Да ещё и обыграть схожесть звучания «медведки» и «медведя» и на этой основе построить метафору: медведка спит в... берлоге! Любую щель в земле можно образно, выразительно назвать «берлогой», «ложем», «кроваткой» и т.д. Хорошо действующий творческий приём.

     Далее, опять-таки, включаем свой центр ощущений, потому что дождь «слепой и холодный». Полезно, знаете ли, варьировать перечисления, аллитерации, ассоциативную метонимию, основанную на сходстве звучания, и разбавлять хорошими эпитетами. Иначе ум у читателя будет удовлетворён (его любознательность кое-что для себя получила), а душа – нет, душа у читателя ощущений просит, а ещё лучше – эмоций повыразительнее. Но поскольку здесь как бы с самого начала стихотворение задумывалось просто описательное, без переживаний, значит, эпитеты позарез нужны.
     Придирчивый человек, конечно, может спросить: как же это дождь у вас под землёй идёт? И почему он холодный, если всем известно, что слепые дожди тёплые? На что автор вправе ответить: так ведь дождь возвратился в землю – значит, пусть и не в виде настоящего «дождя», но в виде влаги он всё-таки с медведками, личинками и кротами соприкоснётся. А «слепой» он не потому, что грибной, а потому, что здесь опять ассоциативная метонимия: присущее медведю (берлога) переносится на медведку, а присущее кроту (слепость) переносится на дождь. Кстати, дождь в данном случае правомерно назвать «слепым» ещё и потому, что «идёт» он под землёй, как бы вслепую.

     Увы, но есть в этом стихотворении и не совсем логичные места.
     Во-первых, «терновник, в котором Григорий Отрепьев». Само по себе такое построение слов в словосочетании обязательно требует глагола перед «Григорием». Что Отрепьев? Стоит, лежит, идёт, находится? Что-то же он делает? Иначе просто не по-русски звучит. Всё равно как «Автомобиль, в котором мотор». Мотор должен «исправно работать» или «барахлить». А Отрепьев здесь почему-то просто  – «в терновнике». Рискну предположить, что он вообще появляется из-за стремления автора щегольнуть рифмой.

     Во-вторых, «пустынны глазницы» – прекрасное выражение, именно «пустынны», а не «пусты», последнее – штамп, а уважающий себя мастер до штампов не опустится. Однако спросим: а чьи глазницы пустынны? Ответ очень странный: «его» – значит, дождя (прямо перед этим стояло: «возвращается дождь»). При всём желании не могу довоображать у струек воды никаких глазниц.

     В-третьих, личинки спят «в разбитой посуде». Сама творческая задумка автора здесь вполне понятна и оправдана. Разбитая посуда нужна для того же, для чего и «палёная водка», и «рок-н-ролл». Т.е. для придания современности звучанию, для вовлечения читателя-современника в сопричастность с изображаемым. Чем легче всего объединить себя с читателем? Чем-то эксклюзивным, высокодуховным? Естественно, нет – каким-нибудь бытовым, общим для всех или почти всех занятием. Именно отсюда возникает необходимость в «разбитой посуде» и «палёной водке», ну и «рок-н-ролл» – для «молодёжности»; к тому же, звучит уж очень хорошо, иностранно!

     Никакой иронии в моих словах нет, употребление иностранных слов действительно придаёт некоторый «шарм» современным стихотворениям. В этом определённо что-то есть. Затрудняюсь объяснить, но на читателя всегда действует, а это для авторов, ищущих популярности, – главное. Да и метафора в «рок-н-ролле» прослеживается яркая: роющий землю человек, проделывая свои размеренные движения с блистающей лопатой, как бы исполняет некий танец. И, наверное, даже весёлый танец, поскольку блики на лопате «солнечные», – отсюда взялся и «молодёжный» (для 70-х гг.) рок-н-ролл.
     Однако – в одном месте явное нарушение длины. Везде первая и третья строка имеют 16 слогов, а в строчке с «разбитой посудой» их 19. (Честно говоря, я не считаю, что соблюдать всегда, во всех случаях единство длины строк – обязательное условие. Поэтому в данном отступлении от правил у Кабанова не вижу ничего страшного.)

     А вот если продолжить насчёт логичности, то зададимся вопросом: как личинки могут спать в посуде (неважно, в разбитой или целой, в посуде из-под кефира или из-под коньяка)? Ни одно насекомое не позволит себе отложить яйца в посуду, это исключено! Яйца откладываются как можно ближе к чему-нибудь вкусненькому. Очень часто – у корней подходящих растений, иногда – на листьях. Например, яйца колорадского жука прикрепляются с обратной стороны листа на картофельном побеге. Чтобы жучок «проклюнулся» из яйца – и сразу «ам».

     А «пахнет», «паленая» и «палеолит» – это, конечно, прекрасные аллитерации, не спорю. Но слово-то поставлено искажённое, правильно – палёная, с ударением на втором слоге.
     Кроме того – «перламутровый череп сатира». Череп однозначно невозможно представить себе перламутровым, поскольку это не искусственное украшение, сделанное из раковины моллюска, да и ни у кого из земных существ он перламутрового оттенка не имеет. А сатир  у древних греков – что-то вроде лесной нечистой силы. Это бессмертные существа низшего духовного плана, как у нас лешие, домовые и русалки. Уж в череп-то с пустыми глазницами они точно не превратятся, поскольку не умрут.

     Итого, семь мест, требующих от автора дополнительной работы над собой.
     Тем не менее, если отбросить в сторону эти недочёты, стихотворение надо признать очень красивым и технически сильным. Нельзя не обратить внимание на изобретательные, не шаблонные эпитеты. Палеолит «рассохшийся», чернозём «парной», отблеск лопаты «солнечный», рыбак «подвыпивший» – смотрите, одна единственная выразительная конкретная деталь способна придавать живость и осязаемость целому стихотворению, а тут такая деталь не одна. Да и глаголы не подкачали. Свеча не гаснет и не тухнет, а «меркнет». Череп зовёт «искупаться» в парном чернозёме, под дождём. Кроты не ползут, а «гуляют».

     Вот только то, что в описании подземного посмертного бытия вдруг появляется спящий Господь, понять и принять сложно. Другое дело, если бы там появился какой-нибудь бог подземного царства из древней мифологии. Аид, например. Но христианский Господь, спящий под землёй, – вы меня простите, но это уже восьмой недочёт...

     Однако не будем слишком сильно обвинять автора в натяжках смысла и в отсутствии глубины. Нет, присмотритесь внимательно, есть и глубокие места. Чего стоит хотя бы «Пусть сермяжная смерть отгрызает свою пуповину»! Тут не только аллитерация «сермяжная смерть», но и образная передача смерти как второго рождения, только уже в «иной мир», ведь пуповину перегрызают при рождении. Сама мысль не нова, но подана своеобразно и прекрасно обыграна в образном плане. А душа как «ночной мотылёк», летящая сквозь глину и нефть «нетронутой», т.е. невредимой! А отжившая плоть, превращающаяся в хлеб и вино, т.е. в причастие для подземных обитателей! А «Мы свободны во всём, потому что во всём виноваты»! Здесь-то как раз и нет логической нестыковки, хотя на первый взгляд звучит противоречиво. Когда человек слишком сильно грешил и кругом виноват, он инстинктивно защищается от угрызений совести ещё большей раскрепощённостью поступков. Это автор подметил психологически очень верно.

     Чувствуется сила настоящего мастера, умеющего писать прекрасные поэтические полотна. Нужно только их «дошлифовывать», в смысле – доводить до совершенства. Чтобы трудно было к чему-нибудь придраться. В данном же случае, напротив, трудно не придраться, если подойти не благоговейно, как к «кумиру» и «табу», а с точки зрения беспристрастной критики.

     Подход к малоизвестному автору как к козлу отпущения, а к известному – как к «табу» считаю ублюдочным занятием и другим заниматься подобным не рекомендую. Иначе вам просто перестанут доверять как критику, и ваше слово будет очень мало весить. А современную двурушническую «литературную критику» давно уже пора поставить на место, которое она заслуживает, хотя в принципе это очень важная отрасль литературы и здесь как раз неудачное (неправдивое, недостоверное) произведение (статья) производит гораздо более разрушительный эффект, чем плохая художественная проза. Именно существование «двойного стандарта» в литературной критике, в основном, и является ответственным за пренебрежительное отношение начинающих стихотворцев к профессиональным советам. Вспомните, разве вам не приходилось слышать: «Почему ему можно, а мне – нет?»