
Мне особенно дорог этот снимок, затерявшийся в старом семейном альбоме. На нем молодой дедушка с кайзеровскими усами, стоит за спиной у бабушки, сидящей на резном венском стуле с годовалой тетей Женей на руках. Рядом сидит дедушкина мама, а возле нее стоит младшая сестра бабушки Оля Гейда, молоденькая курсистка.
Никого еще нет, ни тети Зины и тети Веры, детей бабушки Оли, ни дяди Славика, тети Маруси, тети Вали, тети Люси и мамы – детей бабушки и дедушки. Все у них впереди. И дом, который они построят в Крыжополе, куда занесла их судьба из одной империи в другую и который отберут большевики, а самого деда отправят в ГУЛАГ, где он чудом уцелеет и вернется уже после войны. Бабушка к этому времени, заболев от горя, свалившегося на ее молодые плечи, умрет в одночасье во время эвакуации в сорок первом.
Всегда, когда рассматриваю этот снимок, замирает и щемит сердце. Далекий 1912 год, и все они с надеждой смотрят в объектив, ожидая добра и счастья от судьбы, и никто не догадывается о будущем, таком жестком и непредсказуемом.
Когда дедушка вернулся из ГУЛАГа в 1944-м домой в Крыжополь, то первым вопросом его, когда он переступил порог своего дома, был:
– А где Маня?
Так он называл бабушку, Марию Вячеславовну. И никак не хотел поверить, что ее нет, ведь оставил, кажется, всего ничего, на семь лет.
Нет уже и тети Жени. Она меня выделяла из всех своих многочисленных племянников и племянниц. У тети Жени не было детей, и теперь я понимаю, что вызывал у нее своим присутствием целую гамму чувств, понятных каждому родителю.
Муж, дядя Эдвард, своей неверностью добил ее, такую хрупкую и болезненную. Мне пришлось несколько раз быть при скандалах, которые у них происходили на этой почве, и я видел, как плакала тетя Женя, беззащитно опуская руки на колени и горбясь на единственном стуле в их комнате…
Несколько лет назад встретили с женой на Селянском спуске недалеко от его квартиры дядю Эдварда. Маленький, седенький, съежившийся, растерявшийся старичок. Неумолимое время съело всю его красоту.
Вначале испугался, но увидев, что от нас никакой угрозы нет, приободрился и стал что-то рассказывать, какие-то пустяковые новости.
А я вспомнил, как он сказал когда-то моему отцу:
– Ваня, никогда не думал, что Женя так рано умрет. Если б я знал!
…Ранним февральским утром 1992 года, когда жена еще спала, а я только поднялся с постели, умылся и склонился над чистым листом бумаги, позвонил брат из Одессы и сказал:
– Папа умер.
Мы все бросили и в тот же день прилетели домой. Мама, постаревшая и притихшая, невестки все вокруг нее, Лена, Нина, Оля и моя жена.
Короткий зимний день, осиротевшие подворье и дом, все кажется, что вот откроется дверь, войдет отец и как всегда спросит, улыбаясь:
– Ну, как дела?
И понимаешь, что этого уже никогда не будет.
У нас в доме всегда висела на стене эта фотография. Дедушка, бабушка с тетей Женей на руках, бабушка Оля и дедушкина мама. Сколько себя помню, всегда она светилась со стены коричневым пятнышком.
Мама недавно вспоминала, что дед, когда к нам приезжал, мог часами простаивать у нее.
– Я очень боялась за папу. Стоит и даже не слышит, как я обращаюсь к нему, – удивлялась мама. – О чем он там все думал?
19.08.1992 г. – 25.08.1996 г.
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!