Статья о поэзии жизни и смерти, о новом сборнике Евгения Пугачёва «Время» (Ровно, 2021). Нет, недаром Евгений Пугачёв написал, что «Жизнь продолжается, поверь мне, / сгорев дотла» » – это ли не кокон, из которого снова вылетит бабочка?
Много лет читая ёмкие, мудрые, тонкие и лаконичные стихи Евгения Пугачёва на сайте, всё тосковала о его книге, всё думала: когда же наконец, когда?.. Стихотворение, стоящее одно-одинёшенько, вне связи с остальными, смотрится уязвимо, будь оно самое совершенное и законченное. Оно – о своём. Ты насладился им, вычерпал до глубины, сохранил для себя его особый аромат, порою – даже запомнил отдельные строфы. Но оно – отдельно, отделено от голоса автора, от его мыслей и жизни, возникает как бы ниоткуда и не ведёт колеблющейся сетью нитей-ассоциаций к другим его стихам, чтобы сплестись в нечто живое. Книга всегда – живая, потому что стихи, сплетённые, сращённые образной тканью с другими стихами из того же творческого сосуда, превращаются в нечто сущее, в единый живой организм. И вот я дождалась!
«Время» Евгения Пугачёва (Ровно, 2021) – уникальная возможность охватить взглядом весь авторский космос, в котором – итоги. Спрессованные воедино в золотой слиток Поэзии раздумья о Вечном, о любви и творчестве, о росте и попытках самостояния человека в стихийном и грозном мире, о величии и исцеляющей силе природы, об уроках и антиуроках современности. Огромный, неисчерпаемый космос тютчевской – нет, даже пушкинской силы слова. Вот так живёт человек, поэт из – пусть не глубинки, но, в общем-то, не самого масштабного города, известного в основном лишь своей древностью, – и об этом поэте на всём огромном пространстве русского слова знает не так много людей, – а ведь слово-то его такого общечеловеческого свойства, такой корневой, глубинной стихии, таких философских масштабов, что неплохо было бы и прислушаться. Не для сравнения – просто для врачевания своих израненных душ и рассмотрения того подхода к жизни, который эта книга даёт.
Точкой отсчёта запущенных в действие мыслей автора, как и у многих из нас, кто, в соответствии с человеческой природой, старался просто не думать «об этом», послужил ряд смертей. Умерла мама, тёща, начали умирать друзья:
У холмика, поросшего цветами,
и сам не знаешь – почему стоишь.
Следишь, как ветер возится с листами,
иль, может статься, вовсе не следишь...
...полон смысла созерцанья акт,
но выразить его я не сумею...
пора уже принять теодицею
и бренность жизни – столь обычный факт...
Не продохнуть – так ворот душит шею!
(«У холмика, поросшего цветами...»)
Только потеряв дорогих сердцу людей, без которых ты не мыслишь своего существования, начинаешь ощущать, что все мы на крючке у времени, а сколько нам его отпущено – бог знает! Отсюда чувство гнёта, духоты, как у рыбы, которая вдруг предощущает, что скоро может испытать ужас попадания в иную – не водную – стихию. Откуда-то проникают в потрясённую душу страшные вопросы и грызут её изнутри: «Когда настанет мой черёд? – молчит судьба глухонемая», «А на невидимом причале, где мчит ужасный Ахерон, возможно, ждёт уже Харон...», «Когда мои шаги замрут в тени беседки?..», «Где осыплются с веток / дней моих лепестки?» и самое страшное – подозрение, что смерть где-то вблизи: «Какой ненасытный простор! Вот-вот я исчезну навеки». До этих потерь ты жил себе и жил. Но после – так, бездумно, жить не получится, а что делать, что предпринять – не знаешь, лишь начинаешь суетиться, как почуявший западню зверь. Неужели и мне умирать? Сколько ещё осталось? Будут ли помнить? «На юбилее было больше сотни, / на кладбище – пятнадцать человек...», «Жизнь уже заканчивает соло, / а душа кому-нибудь видна?».
Осталась сеточка прожилок
от прошлогоднего листа.
Под ярким солнцем девясила
его безвестная могила,
но листьев новая орда
свой путь ещё не завершила
и лишь собою занята...
До ушедших – мало кому есть дело. Даже когда речь идёт о поэтах. Разве что «к дате» вспомнят. Да и важно ли им это? Важно – нам, живущим, потому что есть такая кристальная поэзия, забывая о которой, мы сами себя обкрадываем, обедняем, сами себя отрезаем от богатейших культурных пластов русского слова.
Евгений Пугачёв, собственно, и не заботится о судьбе своей лирики. Он пишет потому, что иначе – не может, это его способ существования, его отношение к действительности. Наблюдая, размышляя, он должен это отразить, как должен художник отразить поразившее его воображение лицо или сцену. Но если начинаешь думать о смысле бытия, и стихи возникают уже не просто пейзажные. Любая попытка любоваться природой всё равно оканчивается вечным вопросом:
Незаймана краса
щось потаємне будить.
З карнизу сніг звиса...
Невже мене не буде?..
(«Сніжинок дивний плин...»)
В книге совсем немного украинских стихов, вернее, их мало, но они так естественно там смотрятся, переплетённые единой тканью мысли, и так же выразительны и сильны, как русские стихи, что это – неразрывно. Да и сложно ли понять эти строки даже тому, кто украинского не знает?
Но – принять как неизбежную аксиому факт, что человек – конечен?
На последней странице –
напишут две даты.
Жизнь в обычные скобки
уместится вполне
и в кладбищенской стопке
со слезою на дне.
(«За спиной у возницы...»)
Да ведь от такого подхода к оценке человека волосы встают на голове, и даже Экклезиаст не поможет! Не перемудрили ли наши рациональные учителя, отведя разуму и сердцу то же место, что и для отходов скотобойни?
Но пребудет со мною отныне
понимание: тоненький наст
отделяет теперешних нас
от всего, что исчезло в пучине.
Боже правый, как страшно идти,
если хруст под ногами почти
не смолкает – столь близок черёд.
Если там, за моею спиной!..
И довольно ли фразы одной:
всё проходит, и это пройдёт?
(«На краю бесконечной пустыни...»)
Можно ли смириться человеку, обладающему пытливым умом, памятью, талантом, сильными чувствами, тончайшими переживаниями, прожившему насыщенную и интересную жизнь, собравшему в душе как в копилке многовековую мудрость человечества, с тем, что он станет – просто холмик с крестом и двумя датами?!
Но ведь всё наше поколение, как и ближайшие к нему, растили в духе атеизма... а означает это – яму в конце пути!
Именно на этом вечном оселке всегда проверяется человек: готов ли он принять себя и свою жизнь как ничто, пустоту, или всё-таки стоит переосмыслить?..
В подобном состоянии начинаешь замечать смерть вокруг себя: в упавшем жёлтом листе, в хрустнувшей под ногой садовой улитке, даже в предзимнем дрожащем кусте: «На кусте айвы плоды лимонные / холодеют в мыслях о зиме». А главное, пытаешься понять: «Тепло уходит – насовсем?».
Жизнь истекает из нас – неужто насовсем? Вот и упавший на асфальт жёлудь – всего-то в сантиметрах от земли! – неужто обречён? Получается, что всё в природе устроено несправедливо, и никто не в силах этого изменить? И человек как часть природы – тоже обречён? «В нашей жизни всё так же непрочно».
Именно здесь, на этом пункте, наступает поворот. Никто не в силах изменить? А если я изменю участь жёлудя, перенесу его под дерево, значит ли это, что и нам кто-то может помочь, и нас кто-то «перенесёт»?
Опускаю бережно с ладони
в мокрую пожухлую траву...
Что ж, живи – тебя никто не тронет...
...Вот и я надеюсь и живу.
(«На дорожке, где опавший жёлудь...»)
«Чтоб не раздавили, перенёс улитку через дорожку сада... Может, и меня кто-то перенесёт...» – в строчках из верлибра явно заложена мудрость понимания ценности жизни вообще, как таковой, ценность всего, что может существовать, расти, развиваться, населять Землю, и понимание хрупкости, ненадёжности этой жизни. Но если в природе закон соответствий распространяется на всё, что существует, то, сохраняя жизнь кому-либо, не вправе ли ты ожидать пощады-продолжения для себя?
Вот и жизнь пролетела –
где-то рядом межа...
Скоро кончится тело.
А душа?
Эти вопросы задаёт себе – как он сам в том признаётся – «безбожник и нигилист». Сомнения присущи ему в той же мере, в какой и надежда.
За гранью света будет тьма –
такие выводы ума.
Но что же там, за гранью света? –
душа надеждою согрета.
И так живёшь – до самой грани –
как будто бы на чемодане.
По большому счёту, когда человек умирает в окружении своего рода, родных и близких, когда чувствует тепло и поддержку их душ, – такая старость всё-таки отличается от старости мучительно одинокой. В последнем случае – на какую смерть ты можешь рассчитывать? «Как же мне теперь необходим / кто-то любящий и терпеливый!..» Не от этого ли порой одолевает бессонница и плывут, и плывут воспоминания?
Одна любовь – одна печаль.
Теперь – две разные печали.
Ещё не сказано – «мне жаль...»,
но не об этом ли молчали?
И не об этом ли твердят
птиц опустевшие гнездовья?
«И в мыслях возвращаешься назад / и думаешь: а если бы, а если?..» Но могло ли быть иначе при такой разнице во взглядах на жизнь?
И я почувствовал при встрече –
ты чуждой жизнью обросла.
Твои рассудочные речи –
как два подрезанных крыла.
И приземлённость – словно нечисть
невидимая – несть числа –
ещё возвышенные плечи
тончайшей сетью оплела.
(«И я почувствовал при встрече...»)
А та кроха, которая дарила смысл жизни, выросла и улетела, как отделяются и улетают семена. И лишь годы детства и хата, что помнит твои шаги – «шалопута», «мечтающего поймать линя», – качают твою предрассветную бессонницу.
Радиолу – на подоконник,
во дворе собрались соседи...
Всё как будто из фотохроник,
словно снимки в старой газете...
...Только живо ещё наследство,
и пластинка ещё играет
обречённый мотив из детства
в современном лихом раздрае.
(«Радиолу – на подоконник...»)
И о «современном лихом раздрае» сказано тоже не случайно и не вскользь. Книга – слепок прожитой и уже умудрённой опытом жизни – включает в себя и размышления о современности.
Смерть на Востоке тянет борозду,
в сырой земли весенние комочки
полягут неповинные сыночки...
(«Смерть на Востоке тянет борозду...»)
Душу исковеркав новостями,
ночью просыпаюсь вновь и вновь.
А наутро вижу: под ногтями
чёрная запекшаяся кровь.
«Как страшно жить...» – признаётся поэт. «Такое время, что обычная жизнь / кажется непозволительной роскошью», и хочется
...побыть садовником
и отдохнуть от суеты.
В корзинку собирать минуты
и слушать мудрые дожди...
Чтоб жить среди удушья смуты,
не зная, что же впереди.
(«Шмели роятся над котовником...»)
Можно ли отгородиться? Конечно, нет. Все мы живём в мире, даже когда одиноки, – он нам дан один на всех. Один мир, в котором трещат «о наступающем расцвете, о сил каких-то паритете и о призрении сирот... Но в жизни – всё наоборот». Мир, в котором «застой. Безвыходность. Тщета. Бомж роется – бездомный леший». Мир, в котором «
не дадут ни ужина, ни дома» – наоборот, «вас съедят, добавив трошки хрену и закусив отборным часныком». И поруганный храм – всего лишь «
хлеб экскурсоводов, торгующих историей поштучно... в барышном разлагающемся мире», где сам Григорий Сковорода «пойман пятисотгривенной купюрой».
Свято место пребывает пусто –
некому довериться душе...
Лишь тебе, бесценное искусство,
истой жизнью ставшее уже.
Но кому в этих условиях нужно слово? Даже не так: кому есть дело до чужой души, если и своя не нужна, если
Вот это жизнь! – еда под боком,
и остаётся только кокон
для продолженья рода свить.
Летать?! – Зачем же о высоком,
когда я истекаю соком
и тянется привычно нить?
Не понять сытому голодного, но и раскрыть глаза обдуренному на то, что его обдурили, ты не можешь, не в силах. «Наше время пропитано ложью... и всегда непомерна цена», «
Рекламы от переизбытку / вокруг восторженный скулёж», «мобильник становится интимней души... Или вытесняет её», а каждый второй, «как лицо за паранджой, живёт со спрятанной душой. И жизни где-то к середине души не будет и в помине». Не зря возникает образ современника-хамелеона – вернее, осьминога, который тоже отличается этой собачьей (для Человека) чертой – как «искусный мастер камуфляжа» – умением приспособиться.
К какому отнести отряду
моллюска?.. Право, не совру:
головоногого бы – в Раду:
он там, бесспорно, ко двору.
(«В Морском музее»)
Действительная цена такому «моллюску» – ломаный грош. Но непомерна наша цена за утраченное достоинство. За позволение делать из себя ветошь, подстилку, тряпку для чьих-то хитромудрых нужд. За нежелание даже вникать во всё это, хотя бы задуматься... Ведь не всё в мире покупается и продаётся, и не всё стоит оценивать в монете. В конце концов, на краю пропасти тебя всегда спасают не самые видные и успешные.
Круизный лайнер тянут два буксира –
поводыри на каверзном пути...
без них махине в гавань не войти...
И промелькнёт в сознанье пассажира:
не всё зависит в жизни от ранжира,
хоть кажется порою, что – почти...
Евгений Пугачёв – из тех одиночек, кто «себе позволяет» задуматься: «Безлюдье, раздумья, свобода / волнуют и бередят...». Всё-таки неудобный этот дар – дар Музы – «глаголом жечь сердца людей», он обрекает на стойкое непонимание, неприятие, порою – даже на судьбу изгоя: «Чтоб расслышать правду голосов, / надобно душе уединиться». На тебя в лучшем случае смотрят с удивлением и насмешкой, в худшем – не видят в упор или видят в тебе мышь дрожащую, права быть собой не имеющую, а тоже претендующую вставить свой дурной писк в мировую симфонию!
Но если бы эта книга только ставила вопросы и приглашала задуматься, ей не нашлось бы такого уютного места в наших сердцах. В том-то и дело, что она всечеловечна и даёт каждому то, в чём он нуждается: кому-то – предостережение, кому-то – намёк, совет, кому-то – надежду, а кому-то – улыбку, глоточек счастья, беззаботного, блаженного состояния души.
Не сад, а кладбище мышей –
нас кошка приняла в семью,
теперь она следит за тем,
чтоб мы питались хорошо.
Какой чудесный, тёплый, понимающий юмор. Так и чувствуется, что автор природе – свой: «
И кажется – родною нотой природа чувствует меня...»
И чудесные, тонкие, одухотворённые стихи о природе – скорее, не пейзажная лирика, а натурфилософская – заключают в себе неизъяснимую благость, тихий свет, «
и наслаждается душа / сей красотою затрапезной».
А даст-то Бог – и завтра полыхнёт
пятиконечных звёзд благоуханье...
О нетерпенья сладостный налёт,
когда душа предчувствием живёт,
вновь ощутив грядущего дыханье!
О времени живое трепетанье!
(«Уже сирень готовится зацвесть...»)
О время! Знаем ли мы, что мы ничего не знаем, или душа что-то знает помимо нас самих? Есть ли продолжение у жизни, или ждёт беспощадная смерть как приговор? Но что такое смерть, что понимать под этим словом? Ведь всяк поймёт своё, исходя из своих знаний и опыта, из своих ощущений или убеждений...
«Но там – на задворках души – бессмысленный страх увядания...». Почему «бессмысленный»? Мог ведь автор подобрать и другое слово – «пронзительный страх», «бичующий», да мало ли ещё какой... а выбрал – это.
Есть сны об умерших, где общаешься с ними как с живыми. Бывает внутреннее ощущение, словно ты говоришь без слов с Тем, кто выше, и тебя – слышат. Потому что откликаются на твои вопросы, вот только не голосом, а каким-то жизненным знаком, случаем. Но это всегда – ответ, и если принять его – будь это согласие или предупреждение, – то всё пойдёт как надо. А махнёшь рукой, мол, вечно что-то почудится, сделаешь по-своему – и обломаешься так, что и врагу не пожелаешь. Таких примеров, если порасспрашивать, вы услышите множество. А сколько иных, более странных и необъяснимых случаев происходит с людьми... Не будем употреблять слово «чудеса», но и в житейскую прозу они не вписываются. Просто об этом принято молчать.
Почему принято? Потому что у учёных пока нет не то что инструментов или теории – гипотезы даже нет, как всё это проверить и доказать. Да и желания, честно говоря, тоже. Ведь это будет означать настоящую революцию в науке. Кому нужны революции?!
Не претендуя ни на какие революции, я только прошу осмыслить эти искренние строки:
Который год одно и то же,
но – повторений новизна –
всё так же радостно тревожит
животворящая весна.
Рождений таинство безмерно,
и бесконечна круговерть.
В природе всё неимоверно.
...и даже смерть.
(«Земля под снегом задубела...»)
«Жизнь продолжается, поверь мне, / сгорев дотла», «прорастёт зароненное семя недоступной тайной воплощенья» – это ли не кокон, из которого снова вылетит бабочка, ставшая ещё прекрасней? «
И кажется, что в неизбежности / есть неизъяснимая благость...»
Нет, недаром Евгений Пугачёв написал, что «
Настояться нужно тишине на сирени, травах, бузине». Его «
Господи, какая тишина!..» и стала тем таинственным зерном, из которого взошли ростки дивной поэзии, дающей понять, что и одиночество – это неизъяснимая благость мира, объединяющая всех нас мыслями, стремящимися выше. Благость, связующая с причиной причин и началом начал. Ощущение не-одиночества во Вселенной. Счастье понимания природы и чувство сопричастности. Безмерная гармония, вне суеты человеческого муравейника, страстей и желаний. Удивительное расширение своего самоощущения и самосознания, словно ты продолжаешься во всём, начинаешь понимать и чувствовать окружающее без всяких приборов и слов так, словно заглядываешь в душу. Не об этом ли писал Пушкин в «Пророке» и «Памятнике»? Ему было дано это. Кто знает, кому ещё из поэтов это дано, и только ли поэтам...
Безмерен космос поэзии, но если ты и в одиночестве выстоишь и прибавишься, как цветок, ещё на одну завязь, то не суждено ли тебе оказаться тем негасимым огоньком – «нетленным светом», который «
дарит нам на зиму впрок... осенняя лампада»? Да и одинок ли тот, кто звучит камертоном самого Слова?
25.09.21 г.
Ещё о стихах Евгения Пугачёва
Читать: стихи жизнь продолжается
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!
Статья о поэзии жизни и смерти, о новом сборнике Евгения Пугачёва «Время» (Ровно, 2021). Нет, недаром Евгений Пугачёв написал, что «Жизнь продолжается, поверь мне, / сгорев дотла» » – это ли не кокон, из которого снова вылетит бабочка?
«Время» Евгения Пугачёва (Ровно, 2021) – уникальная возможность охватить взглядом весь авторский космос, в котором – итоги. Спрессованные воедино в золотой слиток Поэзии раздумья о Вечном, о любви и творчестве, о росте и попытках самостояния человека в стихийном и грозном мире, о величии и исцеляющей силе природы, об уроках и антиуроках современности. Огромный, неисчерпаемый космос тютчевской – нет, даже пушкинской силы слова. Вот так живёт человек, поэт из – пусть не глубинки, но, в общем-то, не самого масштабного города, известного в основном лишь своей древностью, – и об этом поэте на всём огромном пространстве русского слова знает не так много людей, – а ведь слово-то его такого общечеловеческого свойства, такой корневой, глубинной стихии, таких философских масштабов, что неплохо было бы и прислушаться. Не для сравнения – просто для врачевания своих израненных душ и рассмотрения того подхода к жизни, который эта книга даёт.