Нашедшим чудо

(женский рассказ)

     Почему считается, что человек всю жизнь остается одним и тем же? Тебя не видели десять-пятнадцать лет. Ты успела за это время превратиться из подающего надежды в человека, пережившего крушение, или, наоборот, достигшего цели. И вот тебя встречают – и продолжают обращаться, как с той же зелёной дурочкой. Покровительственно похлопывают по плечу, обнадеживающе улыбаются... И не понимают, что тебе это всё уже давно не нужно. Для них ты та же. На самом же деле её – той – в тебе нет, ты забыла её там, где остались первые мечты и ошибки, первые идеалы и разочарования, – в прихожей своей судьбы.
     ...ОН помнил их всех. Одних – лучше, отчетливее, других – едва-едва.
     Одна росла счастливым глупым ребенком, которого обожали родители и перед которым в жизни было сто дорог – выбирай любую.
     Другой не дали пойти вслед за зовом сердца ни сентиментальная привязанность к своей семье и привычка слушаться старших, ни собственная слабость характера. И она продолжала изо дня в день ходить на скучную, неинтересную для неё работу, пытаясь жить сегодняшним днем и не думать о будущем. Потому что если задуматься, жить не хотелось.
     Третья оказалась человеком рисковым. В тот момент, когда она почувствовала, что у неё есть цель, она разжала руки, которые крепко держались за прошлое, и её стремительно понесла река жизни, то ударяя о подводные камни, то вовлекая в гибельные водовороты, то поднимая на гребне волны, всё выше и выше.
     А ОН знал их всех как одну и ту же девочку и заботливо вел по жизни, хотя и не убирал из-под ног препятствий. Но кто, кроме неё самой, мог понять, что тот, кто дерзко и отчаянно рвёт свои корни, в сущности, теряет саму себя – старую?! И превращается совсем в другое существо. Из гусеницы – в бабочку.
     У одной из них была серая безрадостная жизнь, в которой не было место даже надежде на счастье в супружестве. Само слово «брак» вызывало только ужас и содрогание, столько изнуряющих, медленно убивающих душу браков видели её ещё юные глаза.
     Другая, постоянно подвергаясь самым злостным насмешкам своих опекунш над тем, что скоро высохнет до состояния мумии и превратится в старую деву, согласилась на то, чтобы торговали её телом и судьбой. Пусть выбирают они. Пусть выберут кого хотят, хоть морального урода, лишь бы скорей окончились эти постоянные смотрины, лишь бы не чувствовать себя живым товаром, которому каждая тварь имела право, образно говоря,  заглянуть в рот и проверить зубы. Уж лучше побыстрее надеть какой угодно хомут и стать чьей-то домашней скотиной.
     Третья, понимая, что со своим одиночеством надо что-то решать, пыталась пойти едва ли не самым химерным и обречённым путем – записалась на биржу невест и начала знакомиться с бесконечной вереницей скукоженных, опустившихся неудачников.
     У ещё одной была любовь, на которую отвечали взаимностью. Но браком увенчаться она не могла, потому что избранник уже был женат. И они продолжали длить то, что не могло продлиться долго, непонятно на что надеясь.
     Любовь следующей оказалась неразделённой. Зато такой сумасшедшей и прочной, что она была готова скорее уйти в монастырь, чем выйти замуж за иного человека, пусть самого достойного.
     А та, которая, в отличие от предыдущих, не имела за собой ни свежести юности, ни хоть сколько-нибудь привлекательной внешности, ни сил на бесконечное и бессмысленное ожидание, трезво и обдуманно вышла замуж за «нормальную партию», уповая на вечный женский принцип – «Счастье в детях».
     И только одна из них, рисковая до потери здравого смысла, напротив, бросила свою «нормальную партию», не имея ни малейшей гарантии на то, что всё закончится обретением счастья, и... обрела его.
     Уж этих-то подозревать в том, что они были одной и тою же личностью?! Можно ли было каждый раз искренне становиться иной, не надевая чужой личины? Или это просто происходил рост и созревание личинки, чтобы в конце она с облегчением сбросила с себя уродливую серую мешковину и засверкала бирюзовыми, как небо, крыльями?
     Возможно, ОН, Тот, Кто вел её всю жизнь, считал это обычными этапами роста. Но она-то ощущала себя тоньше и реальнее, чем мог ощутить её кто-либо другой, и отчетливо понимала, что ничего общего между нею и этими предыдущими женщинами нет и быть не может. Разве что они бы оказались разными воплощениями одной и той же души, в разные времена, в разных странах и под разными именами.
     Всё, что относилось к прошлому, так решительно, с таким облегчением было вырвано из книги памяти, что случись ей встретиться с кем-то, кто знал её в одном из прежних как бы «воплощений», она бы недоумённо посмотрела на людей, задающих вопросы, которые не имели никакого отношения к её нынешней жизни. И, конечно, так ничего и не смогла бы им объяснить. Потому что для того, чтобы её понять, надо было самому испытать всё, через что ОН ее проводил, помогая отрастить душу.
     Если в попытках объяснить надо выбрать между «личинами» и «личинкой», то к ней скорее бы подошел второй вариант. Жизнь для неё никогда не была игрой. И, обретя счастливые, бирюзовые, как небо, крылья, она действительно перестала быть ТОЙ – или ТЕМИ, – потому что тот, кто научился летать, разучивается чувствовать приятную земную тяжесть. Его ничто не держит. И он не держит никого и ничего.
В том числе – память.
     Ведь если мы допустим, что жизнь одна, как можно решиться обречь её на спокойное, ровное течение одной-единственной, обдуманно выбранной и логично длящейся судьбы? Не пробуя вырваться из рутины. Не допуская падений и взлетов. Не испытав всё, что способен испытать живой человек.
     И если за право в одной жизни прожить несколько судеб приходится платить непониманием тех, кто знал тебя прежним, – пусть их!
     Ты-то всё равно знаешь, что ты – уже давно не ты. И ни у кого больше нет прав ни на презрение, ни, тем более, на покровительственную жалость к тебе. Потому что ты – состоялась. А они всю свою нудную жизнь шли по одной и той же дороге и не нашли на ней чуда.