И дверью хлопнув – будто бы захлопнув
в душе светящийся квадрат любви –
я вышел в ночь – в пырей, осот, люпин,
в неясные расплывчатые хлопья
листвы и звёзд.
По голубой стерне
я вздумал было выбраться к луне.
Но что-то злое, низкое, холопье
мешало мне идти по вышине.
Какой был год...
Неужто целый год
я чёрный хаос принимал за космос?
И рваных воплей выбросы и космы
во мне звучали солнечно – как гонг?
Мне было стыдно.
В сердце злые духи
вопили – издеваясь надо мной.
Я заблудился – и стезёй земной
шёл вниз и вниз, топча хвощи и дудки.
Из преисподней вырвались дубы.
Прозрачный мрак плеснулся о запруду.
Я молод был, решил в ту ночь: забуду.
И я – забыл, поверив, что – забыл.
И одиночество – огромнее, чем мог
представить ум, воскреснувший на малой
земле, похожей на бессмертный морг,
на шутку смерти, алчущей и алой –
вошло в меня.
И – полонён тоской –
я глянул вверх. И синие созвездья
летящим псом, блистающей треской,
беспутной девой, яростью медвежьей –
открылись мне...
Не представлял себе,
что так пустынно наше мирозданье,
что так ничтожно горних звёзд старанье:
оранжевой – воскликнуть о страданье,
зелёной – известить о состраданье,
и красной – о прощенье и борьбе.
И – сокрушён вселенской тишиною –
я прокричал, не разжимая губ:
«Звезда Маир сияет надо мною...
Вы слышите ли, Фёдор Сологуб?
Ведь это вы шепнули в душу миру
про вечную заветную звезду.
Она взошла в моём созвездье Лиры.
Я слышу свет заветный – я иду.
Откройте же земному суть паренья!..».
И тут из тьмы в глаза забрезжил плот.
Мошка и гнусь, соцветья и коренья,
метан и вонь, гнилые испаренья –
вся слизь и погань гибельных болот
мешались, драли душу и одежду...
Но я пролез – поверх, пониз и между.
И лёг ничком – душой, тоской, надеждой
послав во тьму последний свой оплот.
И сразу же огромная река
толкнула плавень на горбатый стрежень.
Огни хватали тьму как псы – пока
сиянье пережитых побережий
не округлилось в нечто – света реже.
То звёздные настали облака.
Но я ещё не знал, не ведал звёзд.
Река молчала чёрною трубою.
И лишь её винтообразный хвост
клубил меня сквозь бездны за собою.
«Наверно – Стикс!» – я вспомнил и забыл.
Труба сужалась, скорость нарастала.
И звон – как будто колокол забил...
Я полетел, но тело вдруг отстало –
когда? зачем? – я вновь уже забыл.
Громадный миг я плавал в пустоте,
которой нет бездонней и угрюмей...
И понял вдруг: «Погибла плоть – я умер».
И подивился смертной суете.
И поразился холоду и страху.
Бездонный лёд? А что мне этот лёд?
Что мне грозит – неведомому праху,
отринувшему тело как рубаху,
чтоб обрести безвременный полёт?..
Но стылый вопль космических глубин
сводил мне душу, сёк её бичами.
И ничего не знал я за плечами –
ни белых звёзд с безумными речами,
ни чёрных дыр, где свет себя губил...
Лишь вечный холод сумрачно клубил.
Так где же космос в горней наготе?!
Где дикий хаос с дьявольским гореньем?!
Неужто миг в громадной пустоте
и есть то пресловутое паренье?
Вся эта скука – то, что я искал?!
Такая безнадёжная тоска
сдавила дух в бессмысленных тисках,
что одиночество – пылавшее как уголь, –
взяв из души в ладони, я ласкал...
Ладонь прожгло – и уголь канул в угол
бесплотной бездны и незримых скал.
И странный отсвет – лунный веер жил –
сомнений в тех, с кем некогда дружил,
тоски о тех, кем зряшно дорожил,
тех дум, из коих плот ночной сложил, –
пал на меня – и тень скопилась в бездне.
От ничего и ни на чём? Исчезни!..
Но тень тянулась от меня – я жил !
Воспрянув духом, глянул вдаль
(а может –
назад и вблизь; кто «пусто» – разберёт?).
И ощутил неощутимой кожей:
я двигаюсь! возникнул вновь полёт!
И бездна, округляясь, загудела.
Я не успел постигнуть, но решил,
что невесомость – убыванье тела
и тяжесть возникающей души.
Опять несло, коверкало, крутило.
Но чёрный Стикс – стал белою рекой.
И скорость обжигающей рукой
меня тащила сквозь трубу горнила –
из тьмы в огонь внезапного светила.
Всё было так – как будто из меня
ножами стужи, вскриками огня
бессмертное пространство выжигало
земные дни – те боли, тот азарт! –
что так случайно вечность даровала
и не случайно забрала назад.
Душа – земной тщетою облетая,
ещё страшась за прошлое своё –
уже неслась, от перегрузок тая,
на переход в иное бытиё.
И всё пропало!
Жизнь и смерть – пропали.
Объём и выси захлестнула ширь.
Из притяжений выдирались дали.
И дымный выдох воли – из души.
Но этот вздох – последний и нетленный –
в единый бесконечно краткий миг
прошёл от микрокосма до Вселенной.
И в звёздных безднах вспыхнул белый вскрик!
То я – сгорев до жгуче малой точки –
как феникс из огня, возникнул вновь
в ликующей от жизни оболочке!
И вскрикнул! ибо вдруг постиг – Любовь.
Она открылась громозвёздной сферой,
где космос есть душа и доброта,
а доброта – стремление и вера,
для коих разум – вечный свет и мера,
а мудрость – глубина и высота.
И то, что мнилось дьявольским созданьем –
сцепленьем косных и случайных сил,
бесчувственных к познанью и страданьям,
явилось вдруг разумным мирозданьем.
И лик его был дивен и красив!
И сам я стал как бы сплошная чуткость.
Все страсти солнц и робкий зов венер
во мне дышали.
Словно звёздный нерв –
я слышал пульс надмирового чувства.
И Млечный Путь, и дальний звёздный мыс –
всё проникал единый равный смысл.
И ведал я в теченье беспредельном
чужие мысли и свои – раздельно
и общно – как одну родную мысль.
Но мысль, но чувство, но чутье крови
сошлись друг в друге – как единоверцы.
И бились сердцу в такт –
и были сердцем,
и разумом, и волею Любви.
И я узнал: Любовь вокруг кружила,
когда меня творили высь и ширь.
И вычислила миг – усторожила.
И кольцевыми силами души,
собрав их в биополе, окружила.
И я – как будто веря и не веря,
но веруя в единственный кумир –
влетел в полупрозрачной полусфере
сквозь семизвёздные сферические двери
в необозримо необъятный мир.
И мир – собой как светочем сверкая –
раскрылся и до дна увлёк мой взор.
Какая бездна и какой простор!
Какая стынь, но и жарынь какая!
Не может быть, чтоб пусто! Как в лесу:
«Ay!» – воззвал с сомнением. Но разом
я осознал с собою рядом разум –
не плоть его, а существо как суть.
Как чудно было чуять, что горят
его глаза протяжные, оленьи...
Он рядом был – и разом в отдаленье,
меж Гончих Псов и празднеством Плеяд.
Спокойно и содружественно вестник
переводил в мой разум шепот звёзд:
«Ты сам в себе движение и мост
вдоль времени через пространства бездны».
«Постой! Я только перешёл порог
и весь – как незасеянное поле...».
Он улыбнулся: «Ты рождён из боли;
и по-земному – всемогущий бог.
А суть движения – в душе и воле».
Я засмеялся, возлюбив сей мир
парящим сердцем неофита рая:
«Созвездье Лиры и звезда Маир!
Душа вас ищет – волю напрягая!
Вся звёздная восторженная влага,
весь ясный кипень солнечных даров,
откройте мне просторную отвагу
высокой бездны и её миров!».
И тотчас между вихрей силовых
затеплилась оранжевая мета.
Сверкнула воля – душу двинув с места.
И заревели мимо головы
потоки раздираемого света.
Клянусь! я позабыл про сны Земли –
как про ночные странные химеры.
Но знал: на заднем своде полусферы
алеет что-то каплею вдали.
Но – руки в звёзды высветив бушпритом –
забыл и это знанье.
Ведь, звеня,
зелёные стрижи метеоритов
пронизывали искрами меня!
Я пролетал сквозь голоса светил!
Густая полыхающая масса
в лицо орала низким красным басом.
Стенающие вопли выводил
туманностей полуболотный ил.
Меня хватал из дикого угла,
тянул к себе и ненасытно каркал
неистовый сверхплотный чёрный карлик.
Но сквозь валы нейтронных бурь вела
оранжевая гибкая стрела.
Я поддержал горячим баритоном
рожденье новой – голубой звезды!
И пригоршней ликующих фотонов
омыл лицо близ грянувшей воды.
И было мне отважною игрою:
под сердцем сладкий ужас ощутив –
мелькнуть над странной чёрною дырою,
чтоб уловить иных миров мотив.
Творись, полёт! Благословенен будь,
мой путь, которым шли земные боги,
чтоб краткий смертный разум повернуть
к отваге в постижении Любови.
Я ощущал на всём большом пути
сочувственное близкое вниманье –
так родственное миропониманью,
что чувств для поясненья не найти.
В нём жил огонь добра – и вечных сил,
на том огне калящих сферы знаний.
В нём был Сократ,
но рядом с ним – Зоил,
в нём солнцем пыхал жёлтый девясил –
и оттенял собой полёт фазаний.
И всё пронизывал такой горячий ток
единого божественного счастья –
что я последний страх в себе исторг
и стал – как все – содружеский восторг
сочувствия, сознанья, соучастья.
И вдруг – когда Любовью растворён
в едином разуме,
я стал самой Вселенной –
откуда-то из бездны выплыл стон,
до безнадейности слепой и тленный.
Такая безысходная тоска
взывала к всемогущим силам мира,
что я забыл про зов созвездья Лиры –
и каплю в страшной бездне отыскал.
Она алела на краю миров.
И чёрный волос тоненькой молитвы
едва сочился из развала битвы.
Но ужас бил крылами слабых слов.
«За что?! – ломилось в душу мне. – За что?!
Ну пусть умру – Бог ведает: невинна!
Но дети... почему и в чём повинны?..».
И снова вековечное: «За что...».
Я был унижен этой жалкой, сирой
потугой вопль молитвы создавать;
но дважды – небывалой сутью мира:
где, чтоб спасти, желалось убивать.
И трижды – новым призраком стены.
Я мог внимать – любовью освещая
порывы душ на поприщах земных,
но в них не жить – пусть даже защищая.
Творя – закон Вселенной запрещает
вторгаться волей в разумы иных,
еще по-детски девственных созданий
всеобщей матери – материи Любви.
В едином и бессмертном мирозданье
есть смертный риск – нет храмов на крови.
Но я ещё был неук: в мои вены
едва проникнул синий ток нови.
И мне мой танец между звёздной пены
не передал всей бездны откровений
бессмертного спокойствия Любви.
И потому усилием души
я потушил оранжевый мой вектор...
И запылал сфероид в даль и в ширь.
Тот алый глаз мне волю иссушил.
Тот алый глаз мне сердце присушил.
Он рос – как налетающий прожектор.
Он занял весь сведённый болью сектор.
И вдруг рванул – как огненный пузырь...
Косые брызги улетевших звёзд
прожгли глаза, переплелись в узоры,
упавшие на все земные взоры.
И я увидел поле, мрак и мост.
Вся гнусь и погань гибельных болот
взвилась ко мне – впиваясь в кровь и душу.
И я воскликнул: «Бога нет! Я трушу!
Не ведаю, в чём обрести оплот!».
И вздох Любви – отчаянно прощальный –
нашёл меня и замерцал в груди:
«Ты богом был и выбрал путь – иди
его стезёй – земною и печальной.
Умри за тех, кому даруешь свет.
Но искупленья нету в смертной боли.
Ты прав в своей неправде: Бога нет.
Но есть Любовь; и есть душа и воля...».
И я – по скату ночи, по стерне,
по шорохам, по липкой пискотне,
влача на башмаках по тонне торфу –
стал медленно вздыматься на Голгофу,
осколок света стиснув в пятерне.
Нашарив в темноте квадрат двери,
я пробил вечность – словно полночь – мерно.
Огонь любви ударил изнутри –
земной, несправедливой, грешной, смертной,
но с проблесками веры и зари,
но с бликами Любви – единой в мире...
Я поднял свет, стекавший на ладонь.
«Мне страшно!» – повторил в ночные шири.
Молчала ночь – и я шагнул в огонь.
Анализ баллады "Окликание звёзд"
4 Проголосовало
