Воспоминания эвакуированного: Связи с Припятью нет. Чем занять эвакуированных. В Киеве спокойно. Моя незнакомка. Евгений Орёл.
Гл.6. Жизнь продолжается
В понедельник 28-го я на автостанции. Выяснив, что рейсы на Припять отменены, интересоваться другими не стал. Да и чего дёргаться? Ведь контрольные посты, через которые продирался третьего дня, скорее всего, не сняты. Так что оставил я навязчивую идею о возвращении. Да и, пожалуй, к тому времени смирился с мыслью, что возвращаться – некуда. Разве что на Оболонь.
Попытался вызвонить горфинотдел. Из упрямства, на грани «перебора». Связи, конечно же, нет. Чтобы окончательно расставить точки над «i», набираю межгород (ноль-семь). На том конце провода:
– Связи с Припятью нет по техническим причинам.
Интересуюсь:
– Можно уточнить, по каким именно причинам?
Мне в ухо – дикий ор:
– По техническим!!
Видать, уже достали бедных телефонисток.
– Извините, – это всё, на что меня хватило, после чего я повесил трубку, решив: достаточно, пора и остановиться.
***
Ещё в субботу, 26-го, междугороднюю телефонную станция г. Припять отключили по требованию КГБ. На это, в частности, указывает Александр Эсаулов (в то время заместитель председателя Припятского горисполкома) в книге «Это горькое слово Чернобыль».
***
В результате такого себе иррационального диалога стало ясно, что для широкой публики информация по-прежнему остаётся закрытой. Небось, телефонистки и сами ничего не знают и отвечают по инструкции, как тот припятский майор, долдонивший нам об «учениях по гражданской обороне».
Хорошо, что я хоть додумался позвонить в Полтаву да успокоить родителей. Они-то уже знали, что на ЧАЭС произошло «нечто», однако на слухи полагались мало, хотя и успели переволноваться (я же говорил – у нас это родственное). Как мог, пояснил им: так, мол, и так, авария, людей пока вывезли, а там видно будет. Старался избегать слова «эвакуация», чтобы не вызывать аналогий с войной. Мама криком кричит: «Женя! Бросай всё и приезжай!», а ещё – «я ж тебе говорила, не надо было в Припять!»
«Ах, мама! Как же ты была права!» – правильная песня-то! Да только ничего, Женя, ты уж не переделаешь, – надо мной будто насмехался параллельный поток сознания, – а если что не нравится, утешься кощунственным «всё, что ни делается, то к лучшему». Не получается? Тогда так тебе и надо!»
Любящая мать по природе стремится уберечь свои чада от всякой беды да от погибели. Никакие доводы не действуют, если детям грозит опасность. Материнский инстинкт порой оказывается сильнее долга и даже морали. Можно ли винить в этом мать? Я бы не посмел.
К телефону подошёл отец. Человек, прошедший Вторую Мировую, и вообще по жизни очень смелый, хоть и с крутым нравом, не терпел отступления перед трудностями. Он прекрасно понимал или, скорее, чувствовал возникшую ситуацию, но хладнокровно произнёс: «Решай сам. Поступай, как считаешь правильным». То же он говорил, когда в 82-м узнал, что я подал заявление в военкомат с просьбой о направлении в Афганистан. Меня, правда, туда не взяли, приняв добрую волю за расстроенную психику, но сейчас это уже не важно.
А в Киеве – тишь да гладь, ни паники тебе, ни тревоги. У каждого своя жизнь, свои проблемы. И, по крайней мере, внешне всё выглядело буднично и спокойно. О случившемся в общих чертах киевляне уже что-то знали. Хотя бы то, что жителей Припяти вывезли из города... на три дня (?!). Ну, и ладно. Не навсегда же!
***
Где и когда официально звучало, что эвакуация продлится три дня? Ответ – НИГДЕ И НИКОГДА. А недоразумение возникло вот почему. Когда город готовили к эвакуации, то в обращении к жителям, помимо прочего, говорилось, что продуктов следует взять из расчёта трёхдневного запаса. Может, и чуть другими словами, но суть не в этом. Конечно, мера вынужденная, поскольку никто не знал, как долго всё это протянется. Да и не скажешь ведь – берите продуктов столько, сколько сможете унести. А так – три дня людям есть чем перебиться, ну а дальше видно будет. Впоследствии я неоднократно слышал упрёки припятчан в адрес должностных лиц:
– Нам же сказали, что вывозят на три дня!
– Неправда! Вам сказали БРАТЬ ЕДЫ НА ТРИ ДНЯ, а на сколько вывозят, никто не говорил.
Но всё это будет чуть позже, когда народ предъявит вполне нормальные требования, и чиновникам доведётся отвечать на неудобные вопросы. А пока вернёмся в понедельник, 28 апреля.
***
Ближе к вечеру советское правительство, наконец-то, разродилось первым и очень обтекаемым сообщением. Звучало оно, как мне показалось, кощунственно по отношению к десяткам тысяч эвакуированных, не говоря уж об атомщиках и огнеборцах, отдававших здоровье и жизни в беспощадной борьбе против атомного джинна, выпущенного вследствие чьих-то ошибок... хотя – стоп: я же обещал не вдаваться в технические детали.
Забегая вперёд, замечу, что несколько дней спустя газеты привели хронологию событий, в которую, однако, закрались нюансы, неуловимые для непосвящённых. Так, пресса абсолютно точно отразила время взрыва – час двадцать три. Правдиво сообщалось и об эвакуации припятчан в течение двух часов. Но упускалась одна «мелочь»: эвакуировать людей начали через тридцать шесть часов после взрыва! Надо ли уточнять, что всё это время народ подвергался облучению? А то ведь как получалось – вот взрыв, а через два часа в городе – ни души. Какая «оперативность»! И ладно, если это лукавство исходило из рупоров официальной пропаганды – «Правда», «Известия» и прочие: за то их и держали на довольствии. Но когда подобную чушь поместила на своих полосах уважаемая мной газета «Аргументы и факты» – это уже выходило за край терпения и предел понимания.
Я не считаю себя вправе объяснять, почему эвакуация началась через полтора суток после взрыва. Полагаю, на то были серьёзные причины. И уж, тем более, не собираюсь кого-либо винить, потому что, во-первых, не присутствовал в инстанции, принимавшей решение об эвакуации, и, во-вторых, на эту тему исчерпывающе сказано в той же книге «Это горькое слово Чернобыль».
На следующий день, во вторник двадцать девятого, я отправился в облфинуправление. Да и куда мне? Вышестоящая инстанция всё-таки. Пока брился в ванной, по радио звучал Джо-Дассеновский «Люксембургский сад», из которого я смог понять только «У меня почти всё хорошо... Жизнь продолжается...»
– Н-да, почти всё и почти хорошо, – срезая трёхдневную щетину, произнёс я вслух, хотя в квартире уже никого не было, – и, главное, la vie continue (фр.: жизнь продолжается).
В облфинуправлении мне даже обрадовались: наконец-то хоть кто-нибудь объявился из Припятского «департамента»! А то ведь вывезли – и с концами. Меня долго расспрашивали – что и как, и, главное, каким образом я умудрился выбраться «оттуда» до всеобщей эвакуации. Ну, я и рассказывал, мол, ничего особенного, добирался пешком и на перекладных, поскольку мне надо было на занятия. Многие сочли, что я родился в рубашке. Шутили даже: «Молодец, что учишь английский! Видишь, как в жизни пригодилось!».
Однако разговоры разговорами, а меня ж надо временно куда-то пристроить, чем-то занять. Или, по-Жванецкому, «чтобы мы не хулиганили на улицах, нас надо где-то держать». Первое, что мне поручили, – обзвонить районные отделы и записать данные о выполнении плана по госдоходам за апрель. Честно говоря, особого смысла в этой работе я не видел. Ведь уже двадцать девятое, завтра, – последний день месяца, поэтому данные и так поступят со дня на день. Хотя для оперативного принятия решений такие методы сбора данных, возможно, и подходили. Но эти вопросы – вне моего уровня. А тут ещё молодой сотрудник давай прикалываться:
– Жека, шо ты дурью маешься? Всё равно эту фигню через неделю пришлют.
– Дык... это... поручили ж... – неуклюже оправдываюсь, а тем временем продолжаю «трясти» райфинотделы, ругая паршивую связь и вообще телефоны, с которыми одна беда, хотя без них – беда не меньшая.
– Да ладно! Поручили ему, видите ли, – на эту реплику я не отреагировал, поскольку наконец-то пробился в какой-то район.
Полученное задание я выполнял с неистовым рвением, что смахивало на нервную реакцию на приключения трёх последних дней. Хотелось отвлечься от тревожных мыслей. Очень хотелось. Но ведь чем больше от чего-то отмахиваешься, тем больше оно вползает в каждый нейрон. Наконец, я с достоинством, как бы продолжая игру со стрессом, вручил собранный материал своему временному начальнику. Последний листал какие-то папки, а, завидев меня, вскинул брови от удивления, что я так быстро справился. Молча положил мою бумажку на стол слева от себя, а сверху, почти по диагонали, пристроил карандаш (чтобы сквозняком не сдуло). «Спасибо» я не услышал, а только –бу-бу-бу», в чём едва угадывалось «потом гляну».
(Назавтра я обнаружил сводку на том же месте. Карандаш располагался под тем же углом. «Ну... ладно»)
А затем этот же начальник вызвал меня и спрашивает:
– Слушай, ты же раньше работал в потребкооперации?
– Да.
– Вот и славно. Сходи-ка, будь добр, в облпотребсоюз и проверь вот эти показатели... – и дал мне какую-то таблицу.
В облпотребсоюзе я встретился с ещё недавними коллегами, коих немало удивил тот факт, что прежде они ездили ко мне с проверками, а теперь мы как бы поменялись ролями. Начальника финансового управления облпотребсоюза на месте не оказалось, так что пришлось идти на ступень выше – к зампреду по финансам, А. А. Запорожцу, очень уважаемому пожилому человеку, Профессионалу с большой буквы. Я вручил ему «предписание», в котором сообщалось, что такому-то (мне, то есть) следует предоставить для проверки такие-то цифры. Ознакомившись с бумагой, зампред, решительно вдавив недокуренную сигарету в пепельницу, недоуменно пожал плечами:
– А зачем вам?
– Мне поручили, вот и выполняю, – я уже испытывал неловкость от визита в своё прежнее ведомство, да притом в амплуа проверяющего.
– Неужели они там не соображают, что сейчас не до этого? А вы сами-то! Вы же у нас недавно работали?
– Да.
– Кажется, Чернобыльский райпотребсоюз? Председатель ревизионной комиссии?
– Да. («Надо же, какая память!»)
– Вы же должны понимать, что сейчас творится! Людей эвакуировали, надо налаживать снабжение. А скоро и ваш район будут вывозить. Мы как раз занимаемся подготовкой магазинов и складов. Вы же помните, сколько там всего.
Я-то помнил. И при этом осознавал идиотизм ситуации: явился совершенно некстати, не вовремя и, вообще, не к месту. Но, в конце концов, дело есть дело, так что усадили меня за стол в одном из кабинетов, а затем поочерёдно подавали какие-то талмуды. Изучая документы, я вспомнил, как один опытный ревизор однажды сказал мне: «Ты запомни, Женя, ревизор никому не нужен: ни тем, кого он проверяет, ни даже тем, кто его посылает на ревизию, а то ведь нароет ещё чего...». Ну, я вряд ли смог бы чего-нибудь «нарыть», да и пришёл сюда не за этим. Однако сейчас, когда действительно не до проверок, я почувствовал себя ВООБЩЕ никому не нужным.
И тут меня будто перемкнуло: «Сегодня же вторник! На курсах – учебный фильм!» Возможно, в другое время я бы и не вспомнил. Не выходные ведь, значит, в Киев мне всё равно не попасть, разве что в командировку. Но сегодня-то я здесь, так почему и не сходить?.. Может, и ОНА там будет...
Быстренько закончив проверку, отнёс материал в облфинуправление. Спросил, не нужно ли ещё что-нибудь, и, получив отрицательный ответ, не пошёл, не побежал, а – полетел не столько на фильм, сколько на встречу с «таинственной незнакомкой», которую в мыслях всё ещё именовал Мариной. Только бы она пришла!
В этот раз мы тренировали восприятие английской речи на слух с помощью фильма... «Пираты 20-го века». Дубляж оказался на высоте. Прежде я и представить не мог, что Вельяминов, Ерёменко, Нигматулин могут так естественно «говорить» по-английски. Когда же фильм закончился, Наталья Анатольевна (преподаватель) спросила у «Марины»:
– Таня, а правда – Женя чем-то похож на Сергея? (главного героя)
«СТОП!!!»
«ТАНЯ???»
Я будто перестал понимать происходящее. Ведь уже и забыл надеяться, что кто-нибудь назовёт её по имени. Получилось как по-Зеланду: снизил важность желаемого – и всё сбылось.
«Итак, она звалась Татьяна...»
– Ну, наконец-то! – вырвалось у меня вслух.
– Что, Женя? – спросили несколько голосов.
– А, нет-нет... sorry, I am talking to myself (англ.: извините, это я сам с собой).
– Ну да, приятно поговорить с умным человеком, – под общий смех прокомментировал Славик, отличавшийся способностью обхохмить любую ситуацию. В том не раз мы убеждались, особенно во время занятий.
Постепенно разбрелись каждый по своим делам. А меня охватило сладкое ощущение счастья и внутренней лёгкости, как после трудного экзамена. Но что это я говорю? И с чем сравниваю? Такого счастья у меня никогда не было, потому что... НЕ БЫЛО НИКОГДА! Хотелось петь на всю Жилянскую –
I got the World on the string
Sitting on the rainbow
Got the string around my finger
What a world!
What a life!
I’m in love...[1]
Я встретился глазами с Таней... с ТАНЕЙ!!!.. и мы без слов поняли, что на Оболонь нам и сегодня – вместе... И не только на Оболонь... И не только сегодня...
Продолжение следует.
Май 2011
Примечание:
[1] Фрагмент из песни, которую лучше всего трактовали Элла Фицджеральд и Фрэнк Синатра: «Сидя на радуге, я держу весь Мир на ниточке, обвязанной вокруг пальца. Вот так Мир! Вот так жизнь! Я влюблён...»
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!
