|
Посвящается Ане и Серёже
из посёлка Житково В городе, который от Парижа отличало время на часах, поселился эльф смешной и рыжий, с прядью серебристой в волосах. В башенке, где не было ступеней и высоких, кованых перил, день за днём сидел крылатый гений и чудное что-то мастерил. Только утро вылетало резво разгонять ночные облака, слышались ворчанье камнереза, пенье пил и цокот молотка, шлифовальный круг звенел пчелино... Всем увидеть было невтерпёж то, что делал мастер, молчаливо глядя на таинственный чертёж. Эльфа не любили горожане, возмущались: «Что за верхолаз!». Горожан ужасно раздражали огоньки больших, горящих глаз, песенка – зловредная жужжалка, что прохожих жалила в толпе: «Мне людей безжалостных не жалко, жаль травинки нежной на тропе». Глядя, как малыш выносит камни из пещер забытых королей, люди эльфа только упрекали: «Занялся бы делом, дуралей, чем возиться с этими камнями, мельтешить весь день туда-сюда...» И никто не видел, что огнями в них переливается слюда! Но однажды, в летнюю субботу, в суматошный, ярмарочный день эльф закончил тайную работу, натянул нарядную кофтень, припорошен серебристой пылью, втиснулся в людскую толчею и воскликнул: «Слюдяные крылья людям за бесценок продаю! Крылышки на ленточке-липучке! С пуговкой жемчужной на спине! Есть на кнопках, нежные, как тучки! Есть на тонком, кожаном ремне! С лямочками есть, с цветной тесёмкой, с перьями цветными по бокам. Смело примеряй! Бери, не комкай! На пятак три пары! По рукам?! Крылья эльфа! Разве это шутки? Поглядите, как они горят, тонкие, прозрачные чешуйки, сложенные в семь слоёв подряд! С ними можно и в огонь, и в воду – высохнут на солнечных лучах! Как не модно? Только входят в моду сказочные крылья на плечах для девчонок скромных, молчаливых, для мальчишек шустрых, шебутных, в ярко-красных, в синих переливах! Не закажешь у земных портных крыльев из такой летучей ткани – в мире них таких чудных лекал! Тридцать лет носил я в башню камни, перья слюдяные высекал. Надевайте и легко живите, и летите ввысь без птичьих прав над поляной дикой ежевики, выше нежных, изумрудных трав, чтобы в диком поле не был ранен тонкий, шелковистый колосок...» – разносился ветром до окраин эльфа серебристый голосок. Хмыкали прохожие: «Как мило! Крылья слюдяные, вот так так!» Удивляясь, проходили мимо: «Дорого, пожалуй, за пятак. Может сторговаться с ним за трёшку, – блёстки пригодились бы на брошь...». Были те, кто шёл, жалея крошку, на пол перед ним бросая грош. Медный грошик, звонкий, медный грошик – плата за прекрасную мечту убежать с протоптанных дорожек в небо, за закатную черту, в синем небе цокать каблуками, натирая звёзды добела! Шли недели, месяцы мелькали, словно взмахи лёгкого крыла. Эльф поблёк, шатаясь по базарам, изорвал последнее пальто. Крылья был готов отдать он даром, но и даром их не брал никто! Потому что, позабыв о чуде, люди, чтобы не было беды, жили по-разумному, как люди. Их пугали крылья из слюды. Но в один из дней, когда усталость над мечтой заветной верх взяла, и надежд у эльфа не осталось, что пойдут «бескрылые» дела, сидя на аллейке тополиной перед башней, он увидел вдруг в старенькой коляске инвалидной девочку с травиночками рук. Маленькая, ломкая, как спичка, слабо освещающая тьму, девочка поправила косичку, вспыхнула, подъехала к нему и спросила: «Можно мне хотя бы посмотреть на них одним глазком... Мне бы крылья... Мне бы... Я бы... Я бы... Комнату осилить бы ползком... выбраться во двор, и без коляски сделать шаг... Ах, нет! Шажочка три! Эльф поправил длинные завязки и ответил глухо: «На, бери...» И внутри притихли гнев и злоба, песенка, жужжащая осой. До утра они летали оба, босиком – она, и он – босой, и ногами в воздухе болтали, оседлав ночные фонари. День летали, два, и три – летали, (только никому не говори) без страховок, без защитных касок, спали на ветвях, листвой шурша, а потом отправились из сказок в те края, куда велит душа. Вот и сказка: то над башней вьётся, то витает где-то вдалеке... Ну а башня Эльфовой зовётся в память о крылатом чудаке.
7 Проголосовало
|
