Поэтический образ и образное мышление

     Никто не имеет права отказывать молодому поэту в праве на творческий поиск. Это все равно что подрезать крылья. Но молодой автор должен понимать ту простую истину, что, не зная всей базы требований и не умея их соблюдать, он как раз и ограничивает сам себя. Это относится, в принципе, к любой творческой работе. Мастер клоунады, который удачно смешит публику своими якобы «неумелыми» действиями, нарушающими требования акробатики и жонглирования, на самом деле превосходно владеет своим телом. Публика заблуждается, принимая легкость и небрежность его движений за «неумение»: за этим «игнорированием» законов стоят годы длительной шлифовки и оттачивания каждого движения. Образно говоря, прежде чем летать, надо научиться ходить и бегать. А это не так просто, как кажется со стороны. Иначе бы сотни людей, начинающих в юности писать стихи, не разочаровывались столь быстро в поэзии и не бросали писать.

     Некоторые и не бросают, пишут всю жизнь «в стол» или выпускают книги в авторской редакции, никогда не работая над стихами, не проходя через обсуждение своего творчества в литературных студиях, не принимая участия в серьезных коллективных изданиях, где обязательно есть редактор, отвечающий за уровень публикуемых произведений. Но полезнее рассмотреть более благоприятный случай: когда человек хотел бы профессионально вырасти, да пока не понял, что для этого нужно.

     Ему дают те или иные незначительные советы. И никто, к сожалению, не скажет: самое важное, для того чтобы научиться писать, это умение... видеть. Уметь замечать то, что не увидел до тебя никто другой. Именно отсюда возникают неожиданные сравнения и незатертые тысячекратным повторением образы. Обычно, о чем бы начинающий автор ни писал, он пишет «вообще». О любви вообще (хотя ему кажется, что это отражает именно его, такую неповторимую, любовь). О ночи вообще. О птице вообще. Но чтобы его стихотворение стало подлинным произведением искусства, необходимо писать очень конкретно: отразить именно эту ночь, именно эту птицу, казалось бы, обычную, но, как и наша любовь, имеющую свои неповторимые черты. Отразить не то, что роднит все явления и существа одного порядка, но, прежде всего, то, что их отличает, выделяет из ряда похожих явлений и существ («из толпы») – потаенные уголки характера. Попробуйте увидеть всё, что часто попадается на глаза и давно примелькалось, по-другому – как индивидуальность. Даже если это относится к стулу. Старому и потертому, как бы «примятому» жизнью. Или к новенькому и блестящему так, словно его подспудное желание – затмить солнце. И здесь тоже, как в любом искусстве, необходима тренировка, а не только озарение. Тренировка не столько в количестве написанного, сколько в качестве «схваченного глазом», выхваченного из однородной массы взглядом истинного художника.

     Вот осень – не вообще, а только эта: «Ступаю через лужи осторожно – и вязну в черноземном киселе», «Будто серый монумент, дождь / Встал стеною и затмил свет». Человек, не умеющий увидеть, написал бы шаблонно: «дождь заплакал», «под ногами грязь и слякоть». Здесь же стена дождя – серый бетонный монумент, а грязь – роскошный кисель из чернозема. Чувствуете разницу?

     Не надо бояться разнородных, казалось бы, несравнимых вещей. Ведь и робость любимого человека можно сравнить с ледоставом, и образ его от этого только выиграет, приближаясь к нам и становясь осязаемей: «Одеждой в движеньях чуть скован, как лед в берегах весной». Но любое сравнение, любой образ должно быть хоть чем-то мотивирован, вызывать какую-то ассоциацию с тем предметом, с которым ты его сравниваешь. При попытке читателя понять, что вызвало к жизни более чем странные строки «день расплетает удачу» и «ветер лелеял бусины света в криках рассвета», у него возникают вопросы: почему кричал рассвет? И зачем дню понадобилось возиться с твоей личной удачей, то заплетая ее, то расплетая, словно удача – это конский хвост? И, наконец, что заставило лучики света, скатавшись в клубочки («бусины»), мотаться в ладонях ветра под устрашающие крики рассвета?

     Получилась картина летнего дня узнаваемой? Нет. А так: «Дом исходит поэзией окон, с двухметровым бурьяном скандалит», «Речушки улиц, роскошь тишины, / Свет, любящий тебя, с икон сошедший, / И дни, как перламутровые сны, / Которых в этой жизни – меньше, меньше...» – так узнаваемо? А почему? Да потому, что речушки улиц, потому что свет любит тебя не просто так, от сумасбродного желания, без всякой на то причины, а оттого что он с икон сошедший. И вполне уместен глагол «скандалит» рядом со словом «бурьян», поскольку он именно двухметровый. Сразу представляешь себе верзилу-хулигана. Мы ведь пишем не для абстрактного, гипотетического читателя из Вселенной, а для земных людей. И понятнее, ближе им то, что реально можно себе объяснить и представить: «Два рубля, пузырек от лака, старый фантик и синий мел – бери, только бы ты не плакал, только б вот что уразумел...», «лицо – морщин печальный материк», «слушать пульсацию вен водопада». И такое неожиданное и удачное сравнение: «Мое любимое соцветье глаз / Пучком укропа дремлет на подушке» – о зеленых глазах. Но совершенно не затрагивают сердце искусственные, надуманные фразы: «Мы странно распадаемся в дома и лечимся словесною проказой».

     Нет, не лечит «словесная проказа», не заставляет учащенно биться сердце при узнавании чего-то родного и близкого, не растапливает душу своим понятным, человеческим теплом, но оставляет нас почему-то странно равнодушными и чужими. Как будто не высокой Поэзией освятили наше бытие, а заставили смотреть на безумных людей, которые «примеряют цветы», «вытирают слезы осколками солнца» и «светящимися буквами ловят идущих». Нам стыдно за них, не чувствующих своего родного языка: они не «превращаются в лед», а «превращаются льдом»; «распадаются в дома», хотя предлог «в» сочетаться с глаголом «распадаться» просто не может: «распадаться» можно только «на»! У них «птица падает» (а не попадает) «под выстрел».

     Увы, вся эта ложно понятая красота, вернее, «красивости», жеманности в духе романтики символизма, пахнут нафталином из бабушкиного сундука. Слишком ученическое следование прямо по пятам не самых сильных авторов конца XIX – начала ХХ вв. Тогда это было – ново, сейчас – смешно.

     Поэзия высока не тогда, когда в ней говорится о необычных вещах, а тогда, когда она достоВЕРНА. Когда в ней присутствует суть того предмета, который она описывает, потайные «изюминки» характера, составляющие «лица необщее выраженье». И совсем не требуется при этом дополнительное освещение от сумасшедших светящихся букв: суть предмета, удачно воплощенная в слове, сама зовет, притягивает тебя, – как перед этим взор подлинного художника подметил ее в жизни, а рука Мастера воплотила в формы настоящей Поэзии.

     И не столь важен выбор темы: запретных тем в искусстве быть не может. Важно, как ты передаешь то, что видишь. И, безусловно, важно, как ты видишь и что при этом думаешь: можно и божественную картину увидеть и даже верно описать, но, если у тебя на сердце скребутся черные кошки отчаяния и едкой горечи, ты равно проговоришься: «Нету любви за плечами, нету любви впереди». А без ощущения божественности и смысла всего существующего что остается поэту (или версификатору?)? «Славлю я музыку танца, стройную линию ног. Славлю себя – САМОЗВАНЦА на перекрестке дорог»! Все-таки подспудно человек себя ощущает верно – и обязательно в его стихах это ощущение всплывает: нет ничего задушевнее и искреннее поэзии. Даже при самых искусных позах и игре в маски с самим собой и читателем.

     Пожелаем же друг другу лелеять, «боготворить старинный перламутр / Людской необычайно звучной речи». Иначе будут безвозвратно утеряны секреты мастерства – высокой Поэзии. Так были навсегда забыты тайны состава не старящихся, природных красок, которыми писали Рубенс и Рафаэль, из-за того что их преемники увлеклись химическими красителями... увы, слишком подверженными влиянию Времени.

(Примеры взяты из поэтического сборника «Поиски крыльев»: Запорожье, 2003 г.)

© Статья опубликована, защищена авторским правом. Распространение в Интернете запрещается.