Три составляющие поэзии: рифма, ритм (размер) и художественный образ. Различие рифмованной поэзии с белым стихом и верлибром. Сергей Петров.
В поэзии рифма (созвучие) имеет магическую силу художественного доказательства. Если в науке доказательство осуществляется с помощью формул и числовых вычислений, построения симметричных моделей, то в поэзии оно имеет художественное качество и реализуется с помощью рифмы. Рифма – доказательство созвучием, симметричным консонансом, звуковым совпадением (= идентичностью) утверждающих элементов.
Поэтому поэзия как бы включает в свои средства воздействия ещё и доказательную силу науки (за счёт симметричной рифмической модели), оставаясь при этом художественным творчеством.
В поэзии заключена и доказательная сила музыки благодаря подобию её созвучий аккорду. Они создают акустическую вибрацию, с помощью которой смысл легче проникает в сознание и потому кажется более логичным и правильным, чем в нерифмованном выражении.
Это доказательство в поэзии, конечно, формальное, так как рифма по своей природе является именно таким художественным средством. Однако этого формального доказательства оказывается достаточно, чтоб сделать образ более убедительным, чем тот же образ в прозе.
Эпиграммы или пародии, к примеру, потому и вызывают такой искренний, непосредственный смех, что доказывают (в художественной форме) смешное в человеческих чертах, профессиональных качествах или особенностях литературных произведений, а не просто сообщают о нём. Содержание эпиграмм в зарифмованном виде звучит смешней, чем в прозаическом изложении.
Например:
Вот так, Америка с Европой!
Вам нас попсой не одолеть,
Ведь мы берём эстраду попой,
А позже попу учим петь.
Смешно? Да. А теперь скажем то же самое прозаически: «Пусть Америка с Европой нам позавидуют, по части попсовости они нас не превзойдут: ведь мы эстраду покоряем сначала именно попой, и только потом попу учим петь». Тоже смешно. Но не так, как в зарифмованном виде. Потому, что в прозаическом варианте отсутствует художественное доказательство – РИФМА.
Или вот на известных российских творцов:
Земля, ты чуешь этот зуд?!
Три Михалкова по тебе ползут!
В прозе будет звучать: «Оттого, что три Михалкова ползают по земле, земля даже зуд испытывает». Смешно, но в меньшей мере, чем в двустишье. Нет доказательства, подтверждающего смешное.
Или, например:
Актриса Лия Ахеджакова
Всегда играет одинаково.
В обычном изложении это звучало бы так: «Эта актриса все роли играет одинаково». Не так юморно, как в стихе. Потому, что нет совпадения (= идентичности) утверждающих элементов.
Можем это увидеть и на более простом примере, уже известном классическом стихотворении, превратив его в прозу: «Унылая пора! Очарование очей! Твоя прощальная красота мне приятна – я люблю пышное увядание природы, леса, одетые в багрец и золото». Проигрывает в сравнении с оригиналом, не правда ли? По той же причине: здесь отсутствует художественное доказательство.
Это свойство рифмованной поэзии имеет и обратную сторону для пишущих недобросовестно и читающих такие произведения.
Любое доказательство обретает силу закона. Когда же мы в стихе сообщаем неправильную, несовершенную истину (мыслительную или художественную), то такая поэзия раздражает. Мы «узакониваем» то, что законом не является, это вызывает внутренний, пусть иногда неосознанный, протест у читателя: ведь таким образом обманываем людей или пытаемся обмануть, доказать то, что истиной не является. Потому всегда звучало больше именно к поэтам, чем к прозаикам, особое требование – быть максимально честным в том, что выражаешь. Это касается и мыслительных идей – что хочешь сообщить, и художественных – как ты хочешь сообщить об этом.
Если лживая проза мало кому нужна, то лживая поэзия не нужна вообще никому. Первая не претендует быть законом, а лишь - предлагаемой версией, к ней можно отнестись по-разному, принять или не принять. Вторая же, замахиваясь на роль закона, сразу будет отторгнута и свергнута с пьедестала. Такая поэзия никогда не убедит нас в своей истине, не сольётся с нашей верой в силу её закона, силу её художественного доказательства.
Есть, однако, в поэзии и жанры, где художественное доказательство отсутствует, например, белый стих и верлибр. В чём же тогда сила таких произведений?
Порассуждаем. Понятие ритм шире понятия размер. Ритм может включать в себя размер, а может и не включать. Если он включает в себя размер, назовём условно его строгим (т.к. в нём равномерно чередуются доли), а если не включает – нестрогим (присутствует неравномерное чередование долей).
Образец стихотворения с нестрогим чередованием долей:
О, половецкие мадонны,
ваше плодородие – от степного лона,
брюхатого солнцем.
Странно,
как вы ещё различаете
полёт орла над курганом?
Глаза незрячи.
Орлы – в Красной Книге.
Вместо курганов –
водохранилища, терриконы, пашни.
Но вы с орлом – из одной былины
и можете видеть друг друга.
В произведении практически отсутствует размер, но присутствует ритм – нестрогий, поскольку размер отсутствует.
Кроме того, как известно, в верлибре также нет рифмы.
Делаем вывод: верлибр – поэтическая форма с нестрогим ритмом и отсутствующей рифмой.
Образец стихотворения со строгим ритмом (т.е. с присутствием в нём размера):
Приди — открой балкон. Как небо тихо;
Недвижим теплый воздух, ночь лимоном
И лавром пахнет, яркая луна
Блестит на синеве густой и темной,
И сторожа кричат протяжно: «Ясно!..»
А далеко, на севере — в Париже —
Быть может, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет и ветер дует.
И т.д.
Вывод следующий: белый стих – поэтическая форма со строгим ритмом и отсутствием рифмы.
Теперь поставим перед собой следующий вопрос: а в какой же из этих форм больше художественного доказательства – ведь ни в той, ни в другой не присутствует рифма?
И здесь нам что-то подсказывает: у формы со строгим ритмом (белый стих) больше шансов претендовать на художественное доказательство. Т.е. наличие размера уже приближает поэтическое произведение к х.д. Вывод следующий: размер, строгий ритм является первым шагом к художественному доказательству, или, точнее говоря, его необходимым условием.
Из этого следует: белый стих в целом является в большей степени художественно-доказывающей формой, нежели верлибр.
Если размер заканчивается – или «увенчивается», словно венком – рифмой, возникает ощущение полного совершенства формы. Если же не увенчивается, формы остаются как бы немного ущербными, лишёнными доказательной поэтической силы.
Б.с. и в. как формы стихосложения воспринимают в основном профессионалы и развитые читатели-ценители. Рядовой читатель их мало чтит. Это, вероятнее всего, именно потому, что в них отсутствует художественное доказательство – рифма.
Тогда возникает вопрос: чем же всё-таки берут читателя-ценителя произведения, выполненные в этих формах?
Структура поэтических творений в их «классическом» виде, вообще, состоит из трёх основных вещей – художественно-литературного образа, размера (строгого ритма) и рифмы. Верлибр и белый стих – формы, содержащие в себе поэтический образ при отсутствии рифмы. Правда, в белом, как мы отметили, есть ещё размер. Таким образом, условно говоря, из верлибра выпадает 2/3 художественной структуры поэтического произведения, из белого стиха – 1/3 её.
Поэт-верлибрщик, чтоб воздействовать на эстетическое сознание читателя, должен суметь, обходясь без рифмы и размера, компенсировать их сильным художественным образом. Чуть легче – белостишнику, в арсенале которого остаётся ещё размер. Для компенсации недостающего элемента «полноценной» поэтической формы – рифмы – ему требуется меньше усилий, хотя его художественный образ также должен быть достаточно сильным, чтобы «закрыть» эту одну треть «ахиллесовой пяты» формы.
Тем не менее, ни белый стих, ни верлибр не являются в полной мере и в собственном смысле слова художественно-доказывающими формами, так как не имеют главного определяющего элемента такого доказательства (рифмы). И этим они тяготеют к прозаическому жанру.
Отсутствие рифмы, даже в белом стихе, где созданы условия и всё «подготовлено» к её появлению, воспринимается как ощутимый изъян «полноценного» поэтического произведения. Лишь в некоторых случаях её дефицит удаётся полностью компенсировать высокозначимым поэтическим образом.
Такова мощь этого формообразующего элемента поэзии.
По-видимому, этим объясняется то, что писать стихи в каком-то смысле легче, чем прозу: можно недостатки образа закрыть художественным доказательством. И многие пишущие, вероятно, именно по этой причине отдают предпочтение занятиям поэзией, а не прозой: там легче придать убедительности образу (рифму прикрепил – и уже есть ощущение определённого умения, совершенства). Не зря, наверно, об этом говорил Евтушенко: поэзия по сравнению с прозой – развлечение. Но всё-таки при слабой поэзии, как сказано выше, рифма будет лишь видимостью художественного доказательства. Т.к. поверить можно только в подтверждение того, что существует, а не того, чего нет. Без художественного образа – содержания поэзии – рифма, её форма, не действует в качестве художественного доказательства. Воспринимается как звенящая пустота. О таких творцах говорят: пустозвон или рифмоплёт. И поскольку всегда и во всём содержание было важнее формы, лучше написать хороший белый стих или верлибр, чем рифмоплётствовать при внутренней пустоте произведения.
