Это бьёт изнутри. Это бродит под кожей и пульсирует грозно в горячей крови. Ненасытный простор, раздели со мной ложе! Позови меня в недра свои, позови!
Дай упиться твоими сосками-холмами, шёлком гривы, свободный полет чабреца! Сотни... тысячи лет пролегли между нами. Я – твоя. О тебе. Для тебя. До конца.
Я тобой окольцована крепко и властно. Нет, не жалуюсь. Просто уже не могу наблюдать, как под лемехом гибнешь напрасно, как морщинами борозды рвут на бегу,
как застыли постройки слоновьею лавой на мятежном и сладостном теле твоём. Мне ли вынести это, скажи, Боже правый? Охрани, защити голубиным крылом!
* * *
Волосы чёрные, жёлтый цветок. В смуглой ладошке лежит лепесток. Солнце роняет косые лучи. Нет, не рассказывай! Нет, помолчи!
Пёстрой опариной ястреб парит. Солнце рванулось в звенящий зенит. Степь зацелована яростным ртом. Тише! Я знаю, что будет потом.
Нет, не рассказывай! Ты – это я, ты – это сладкая сказка моя. ...Косы – по ветру. Уносится прочь лиха степного бедовая дочь.
* * *
Тёплый сумрак завис над кошмою. В плошке жир отгорел и зачах. Я играю седла бахромою, и качаются звёзды в очах.
Это было так рано, так рано! – на дворе средневечье и степь. И какие там суры Корана – просто ржанья и посвиста темп.
Мне б ещё и ещё, не краснея, называть тебя братом своим... Бахромою играем – как веем братских уз несвеваемый дым.
Два ребёнка под общей кошмою. Тёмных рожиц раскосейший взгляд. Мы играем одной бахромою – только пальчики в лад говорят.
Н. Рерих. К опере А. П. Бородина «Князь Игорь» (1909)
МУЗЕЙ
Засыпан охрою, поджав к груди колени, скелет в витрине – будто в лоне плод. Увы! – как экспонат обрел свое нетленье мой властный, необузданный народ.
Лишь я – поскребыш от былинной вашей славы: ни жгучих кос, ни стати, ни огня. О, злые времена! О, боги, люди, нравы! Прости, о Жрица-Мать, ничтожную – меня...
Нет жарких жадных губ, и нет гортанной речи. Кусает ус окаменелый вождь. И только клёкот трав: хрипит и стонет вече. На скулах плачет проржавевший дождь.
ПЛАЧ ПО УТРАЧЕННЫМ ПРЕДКАМ
Великого племени свищет шаг, отброшен и вырезан давний враг, и жжёные залежи от костров шипят на развалинах у миров, как будто засыпан золой весь свет – но нет.
Визжит под колёсами прах дорог. Зажат меж кибитками ветерок. Шатрами пунцовыми степь цветёт, и сгустком кровавым – густой восход, и запахом кислым пропитан след... Но нет.
За чёрною сажею – ширь и даль. Ни старых, ни малых уже не жаль. И доблестно павший скуластый вождь гранитною бабой – под пыль и дождь. В ногах у кургана полынный плед. Но нет:
великое племя – чеканный сплав – лишилось потомков, земли и прав, и острые шапки не пашут край, над глазом раскосым – вороний грай, и песни протяжной уже не спеть впредь.
Так плачь же, поземка, бурли и жги шаманным простором степной пурги! Так вой и рыдай, о Великая Мать! Тебе теперь глыбой грудастой стоять под влажными взглядами нервных дам – как хлам.
КОЧЕВЬЕ
Вроде ворон в высях виснет. Вра-на-вар-ра... Вроде ветер вихрем свищет. Вра-на-вар-ра... Войлок мятый, влажный, вислый. Морок мятный в марях мысли. Колок в горле клёкот быстрый. Вра-на-вар-ра...
жадно воет и шаманит на золу и дым. Ты – в кургане, я – в дурмане. Милый стал чужим.
Странным. Жёлтым. Непохожим... В мелкой дрожи я над лимонно-бледной кожей в зареве огня.
Вой, костер, трещи, бродяга! Жми-гуляй, простор! Смерть лилейным лёгким шагом – из-за дальних гор.
Вот и всё. Запали очи. Сохнет корка губ. Лейся, лента стылой ночи! Дуба-дуба-дуб...
КОНЧАКОВНА
Шаманна - манна - монотонный стук. Бьют барабаны. Глохнет в горле звук. Задавленный туманом, стелет дым седой язык пред пологом моим.
Оскалил зубы каменный божок. Любовь – не благо: бешеный ожог. Чуть слышен стон подвесок у виска, и гложет, гложет чёрная тоска.
А где-то на руках Каялы чёлн. Зегзицею над рваным зевом волн – рыдание славяночки-княжны, законной лады-русича жены.
Так бей-стенай, клубящийся рассвет! Ах, сокол мой! Тебе возврата нет. Из горла вырывается слепой шаманна - манна - монотонный вой.
* * *
Липкой патокой падает пыль в паутинные тинные сети. Протянул мне насмешник-ковыль шелковистые гибкие плети
да камчою по смуглым щекам полоснул... и заснул в недрах неги. Отскакали в звенящих веках кочевые лихие набеги.
Отрыдала родная орда. Липкой патокой пыль залегает. Седовласые камни года (словно море – ракушки) считают.
Только я из лежащих веков восстаю пылкой девой набегов, и летит во мне лавой подков кареглазая жаркая нега.
* * *
Степной костер пунцовей меди губ. Степной ковер горчит сухой полынью. Покрой меня кончакской рваной стынью, о память, ты, чей запах слаб и скуп.
Под углем лет зола ещё тепла, ещё смогу я смуглою степнячкой в обвале чувств отполыхать дотла и ночи бег пронзить безумной скачкой,
поймать стрелу калёного луча, прорвать волну хладеющего ветра... Лови ж меня, не то я сгоряча так и останусь в этих сладких недрах!
ВЕРЛИБР ИЗ КАМНЯ
Средневековье раннее вытесало мощными неумелыми взмахами каменных баб из глыбы Вечности – а они до сих пор пахнут емшаном в пыльных запасниках музеев, и теплы их скуластые лица и щедрые груди рожениц. О, половецкие мадонны, ваше плодородие – от степного лона, брюхатого солнцем. Странно, как вы ещё различаете полёт орла над курганом? Глаза незрячи. Орлы – в Красной Книге. Вместо курганов – водохранилища, терриконы, пашни. Но вы с орлом – из одной былины и можете видеть друг друга.
Автор имеет исключительное право на стихотворение. Перепечатка стихотворения без согласия автора запрещена и преследуется...
В можете поделиться ссылкой на материалы на сайтах и в социальных сетях!
Подборка стихотворений по теме Половчанка - Исторические стихи. Краткое описание и ключевые слова для стихотворения Половчанка из рубрики Исторические стихи :
Стихи о половцах. Из цикла стихотворений про половцев. Половцы стихи: Дикое Поле, половецкие бабы, тризна, половецкие пляски, Кончаковна. Наследники половцев. О, половецкие мадонны.
Стихи, которые выражают предполагаемые думы последнего атамана Запорожской Сечи святого праведного Петра Кылнышевского накануне трагической перемены его судьбы. А я так хотел, чтобы тихая песня
Карбышев. Стихи о мужестве, об узнике концлагеря Маутхаузен генерале Карбышеве. Здесь Маутхаузен в колючей паутине. И одевала тело генерала в звенящий холод. И утверждала мужество в веках.
