Блок. Революция. Двенадцать 12

 Поэма Блока «Двенадцать»: анализ. Революция в поэме Блока «Двенадцать»: тема и идея поэмы. Символ красного знамени. Символ Христа. Мировое значение Октябрьской революции.

«В белом венчике из роз»,
картина Андрея Миронова.

Блок. Революция. Двенадцать

Революция в поэме Блока «Двенадцать». Тема и идея

Свой анализ поэмы Александра Блока «Двенадцать» я начну не с содержания, языка и характеристики персонажей, а с темы и идеи поэмы, перед которой встают в тупик, изумляются, строят догадки с момента публикации и до сих пор – вот уже на протяжении целого века (поэма была написана в январе, а опубликована в марте 1918 года).
Блок задал нам загадку, которую с наскока не решить, да и любое лобовое, трафаретное объяснение было бы бессмысленно.
Революционная поэма, написанная в ироническом жанре частушек, с включением мотивов жестокого романса. Герои – двенадцать «апостолов новой веры», двенадцать красноармейцев ночного патруля. Они вышучивают обывателей – представителей старого мира, издеваются над христианством и священником, расправляются с предавшим идеалы революции и перешедшим на сторону контрреволюции Ванькой-солдатом, убивают из ревности и мести красивую гулящую девку Катюху, но... впереди этого отряда – Сам Иисус Христос – с красным флагом. Как это понимать?!

Хочется поднять тему поэтического предсказания, опережающего время, опережающего уровень понимания читателей не то что на век-другой, а на целую эпоху. И лучшего примера, чем поэма Блока «Двенадцать», для этого не найти.
Сколько раз я её перечитывала – в попытках с течением времени наконец-то понять, как на неё реагировать, – столько раз переосмысливала и понимала уже по-другому. Наверное, потому, что перечитывала именно тогда, когда подвергались серьёзным испытаниям мои взгляды. Общество металось, менялось, какие только разоблачающие публикации не встречались в прессе в то время – конечно, начинала думать, разбираться в белых пятнах истории и я вместе со всей страной. Но интересно уже то, что в этих переосмыслениях мне самой, без понуждения, почему-то хотелось перечитывать «Двенадцать» Блока. Может быть, я чувствовала, что в этой поэме – ключ?
Ключ к пониманию роли революции.
Ключ к осознанию проблемы возмездия.

Характерно, что поэму в полном виде не приняли ни друзья Блока, ни революционная власть того времени, хотя отдельными лозунгами-афоризмами из «Двенадцати» она охотно пользовалась: ещё при жизни автора плакаты с поэтическими лозунгами «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» и «Революцьонный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!» развешивали на зданиях. Тем не менее, поэма «Двенадцать» вошла в золотой фонд советской литературы – несмотря на уголовный жаргон и Иисуса Христа во главе революционного отряда.
Кстати, последний образ советская критика как только не трактовала – одно предположение было провальнее другого, и ни одно не могло меня удовлетворить. Хоть я и была тогда школьницей, и замысел поэта намного превышал мой уровень понимания подобных неоднозначных вещей, но внутреннее чувствознание, по крайней мере, давало понять, что успокаиваться на подобных трактовках нельзя, истина в чём-то другом.

Я рассуждала с позиции человека советского, и с этой точки зрения меня шокировала уголовная лексика и частушечный жанр поэмы, посвящённой такой великой теме, как Октябрьская революция. В моём сознании эти вещи были несовместимы. И необъяснимым казалось, что революционный отряд не только изъясняется на блатном жаргоне, но и стреляет по женщине из чувства мести. «Зачем надо было Блоку делать героями произведения уголовную шпану, какое она имела отношение к красноармейцам?!» – думала я.
А вот Христос во главе революционного отряда меня хоть несколько и удивлял (тем более что не увязывался образ Бога с уголовным элементом в качестве героя), однако я понимала, что если считать Христа просто символом добра и справедливости, то значит, добро и справедливость на стороне революции. Возможно, поэму всё-таки взяли в «золотой фонд», подлежащий изучению в школах, понимая её именно так.

Пришли 90-е. Рухнул СССР. В мою жизнь, как и в жизнь многих людей, вошла вера. Да и в истории для меня прояснились многие вопросы. Понадобилось прочитать множество книг, чтобы убедиться, что уголовщина присуща как составная часть любой революции, любой стране – сравните хотя бы с французской 18-го века. И, перечитав поэму другими глазами, я уже не была шокирована уголовным налётом в описании отряда, осознав, что после революции царил неслыханный хаос, в такое время как раз и лезут к власти люди беспринципные, без идей, корыстолюбивые ораторы-демагоги, популисты, ищущие местечко послаще и строящие из себя избавителей и кумиров. И эти последствия присущи любому насилию, мятежу, перевороту, народному бунту и «майдану». Но я по-прежнему не могла понять, зачем Блок во главе революционно-уголовного отряда поставил Христа. Новая версия 90-х годов насчёт того, что неполное имя Христа (Исус вместо Иисус, с пропуском одной гласной) доказывает ложность этого символа, являющегося, наоборот, антисимволом, антигероем, Лжемессией, чуть ли не самим Сатаной, меня совершенно не удовлетворяла, вызывая только раздражение таким буквоедским, фарисейским подходом к символу.

Но стало ясно хотя бы одно: раз месть и революция – вещи не просто совместимые, а объективно неразрывные, раз любая революция есть насилие, насилие – это жестокость, тогда что как не месть может венчать революцию, всегда основанную на насилии и жестокости? И если революция делается под маркой насильственной остановки насилия над народом (т.е. остановки эксплуатации имущими неимущих), тогда месть тем более закономерна. Она – возмездие.

Да и неправильно было бы полностью отождествлять отряд в «Двенадцати» с уголовниками. Это скорее люмпен-пролетарии, необразованная, бездуховная и не слишком сознательная часть рабочего класса, которая, получив права и свободу, воспринимала её как вседозволенность, а экспроприацию экспроприаторов – как призыв к грабежу: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи! Отмыкайте погреба – гуляет нынче голытьба!» Но революция и им была своя «в доску», потому и шли на риск, на опасность встретить пулю при ночном патрулировании. Уже такие выражения, как «Товарищ! Гляди в оба!», «Бессознательный ты, право», «Над собой держи контроль!», «Революцьонный держите шаг!» – доказательство, что это была не отпетая беспринципная шпана (которой «на спину б надо бубновый туз» – знак, который в царское время нашивался каторжникам на куртки), – шпана подобные выражения не употребляла. Эти слова говорят о наличии у носителей данных выражений зародыша революционной идеи, некоего подобия сознательности.

Другое дело, что в поэме Блока изображены не те сознательные рабочие, на которых призывал опираться Ленин, а те, которые количественно преобладали и на которые опирался Троцкий. Он-то как раз и был первым (если не считать марксиста-ревизиониста конца XIX в. Эдуарда Бернштейна и его серии статей «Проблемы социализма»), кто убеждал, что «вот – проснётся лютый враг», что с течением времени врагов будет всё больше и больше и надо быть всё бдительнее и бдительнее.

В трудах ни у Ленина, ни у Маркса вы не найдёте идею «перманентной (т.е. постоянной) революции», разрастающегося насилия, неуклонной и ширящейся всеобщей подозрительности и террора. Но тем, кто пришёл за ними, не потребовалось преодолевать в себе некую грань, перешагивать нравственный запрет, чтобы убить человека. Убивать стало так же легко и обыденно, как щёлкать орешки.

И всё-таки, что в поэме делает Христос? Нельзя же понимать Его как предводителя шайки! И нельзя понимать вооружённый отряд люмпенов, озлобленных и во всех подозревающих своих врагов, – как символ добра... И почему Блок, человек верующий, хотя, возможно, более свободно верующий, чем принято, так резко отзывался о священнослужителях? Конечно, строки из поэмы «Брюхом шёл вперёд, и крестом сияло брюхо на народ», «Пальнём-ка пулей в Святую Русь» идут не от автора, а от героев поэмы, т.е. отражают их мысли или высказывания по поводу религии и священников. Но ведь и сам Блок довольно определённо высказывался на эту тему:

Давайте подумаем. Каждый, кто читал воспоминания дореволюционных демократов, народников конца 19-го века, и политических деятелей-дворян того периода, не мог не заметить, каким косным и греховным в своём большинстве описывается священство русских деревень и сколько тогда было разгульных и неверующих попов-расстриг. Обратите внимание: речь идёт не о художественной литературе, не о вымысле, и тем более не о статьях современных горе-историков, всегда стоящих перед правительством в позе «чего изволите?», а о вещах биографических, о старых мемуарах! И ещё: каждый, кто читал уцелевшие воспоминания тех, кто был репрессирован в первое десятилетие после революции, встречал упоминания о священниках курящих, пьющих, сквернословящих, блудящих и служащих в церкви чисто ради мзды. Это – факты уже начала ХХ века. И из песни слов не выкинешь.
Другое дело, что было бы неправильным отождествлять такие личности со всей соборной Церковью, а тем более – считать этот тип людей опорой Бога на земле. Но нельзя и не понять, почему такой, казалось бы, верующий русский народ в основном не желал вставать горой за своих батюшек, когда их арестовывали; почему так быстро отказалась от веры довольно значительная часть народа, даже если не учитывать молодёжь. И как революция явилась закономерным итогом возмездия за многовековое насилие и неравенство, так и репрессии, которым поверглось священство, можно объяснить Божьим возмездием за неверие и неправедную жизнь пастырей, призванных служить для своей паствы духовным идеалом.
Новые власти, конечно, гребли всех под одну гребёнку, особо не разбираясь: мол, служитель культа – значит, контрреволюционер; все храмы закрывались. Страдали тогда все люди, причастные к Церкви, даже те, кто не вредил советской власти. Тем не менее, дыма без огня не бывает, и если против кого-то возникает стойкое недовольство, значит, уж очень долго значительное число людей из слоёв, вызвавших к себе всплеск неприязни, злоупотребляло своим положением.

Этим я не «оправдываю репрессии против веры», как многим захочется сказать, а лишь объясняю, как сложилась обстановка, при которой народ не захотел защищать своих вероучителей.
Церковь – как соборное понятие, а не как конкретные храмы и приходы со своими священниками и паствой – учреждение небесное, духовное, её Учение свято и относится к области морали, нравственности, духа, и значит, она должна своим примером показывать образцы высокой нравственности и истинной человечности. Если этого не было, значит, как земное учреждение Церковь во многих местах Российской империи не выполняла своё предназначение.
Иван Сергеевич Аксаков, известный литератор и общественный деятель, писал:

В этом трудно усомниться хотя бы потому, что человек с течением времени мало меняется как вид. Многие ли священнослужители Украины обратились к своей пастве и правительству и публично категорически выступили против гражданской войны – за мир, братство и любовь между всеми народами, между Западом и Востоком? Многие ли призвали бросить оружие и договариваться друг с другом мирными способами, цивилизованно? А помогает ли Церковь Украины тем мирным верующим, чьи дома оказались в местах военного конфликта? Как будто жители этих мест уже по определению выпадают из-под попечения Церкви, являются антихристами, и опекать нужно лишь украинскую армию. Это всё равно как если бы в средние века, когда бушевала чума и моровая язва, священники покидали опасные области и бросали свои приходы.
Вот потому, что с течением времени вероучителя народные стали отступать от своего долга, вполне можно себе представить, как произошло то, что пути народа и Церкви после революции на какое-то время разошлись. И, возможно, именно страдания священников праведных, истинных учителей человеческих, смягчило Божий гнев, расплату, нависшую над нашей Церковью, и вернуло народу веру. Уже в Великую Отечественную начали проявляться случаи исповедания веры среди советских солдат.

Интересно, что от возмездия не ушли и те, кто проводил революционный террор: ни Троцкий, призывавший «стрелять попов» и взрывавший храмы, ни Тухачевский, расстреливавший восставших в Кронштадте и Тамбове вместе с жёнами и малыми детьми, ни следователи-изверги НКВД, пытавшие и расстреливавшие тысячи жертв и которых самих будут пытать и расстреляют те, кто придёт им на смену. Судя по воспоминаниям современников, очень плохо кончили и многие рядовые исполнители жестоких приказов, кто лично принимал участие в сносах церквей и арестах. Насилие, как правило, порождает насилие или ущербную, несложившуюся судьбу. Это закон Истории и Божий закон.

Нет, Блок вовсе не своим авторским капризом поставил Христа во главе красноармейцев:

Не авторским капризом и не случайностью, конечно, был и выбор героев для поэмы. Не просто рабочие, а представители его большинства – приблатнённые люмпены, тёмная масса. Так чутко чувствовал и так зорко видел поэт движущую силу революции, её исполнителей – тех, кто в низах претворял в жизнь идеи вождей на своём уровне понимания. Не случайно в записных книжках (своём дневнике) Блок записал:

Да, старые социал-демократы, и Ленин в их числе, вовсе не были рады тому разгулу и грабежу, который воцарился после революции, они выступали за законность – пусть и за «революционную», с временным введением военного коммунизма, с системой заложников и принудительными трудовыми работами, на которые сгоняли бывшую буржуазию. В этом трудно рассмотреть законность, но и невозможно не отличить этого от несанкционированных повальных грабежей и расстрелов на месте, т.е. обычной практики бандитов-уголовников и кабацкой голи, босяков, с которыми старым большевикам приходилось сотрудничать и пытаться их воспитывать.
Нельзя также не учитывать и то, что вовсе не Ленин начал революцию, хотя он и готовился к этому всю жизнь. Готовился, но считал, что время ещё не пришло. Понимал, что с тем уровнем сознательности, который был у народных масс в его время, подлинная социальная революция, прямо ведущая к осуществлению идеалов коммунизма, идеалов мира без эксплуатации и унижения, без войн и национальной розни, братского отношения человека к человеку, – невозможна.
Если прочитать исторические записки видных политических и общественных деятелей того периода, независимо от их политических симпатий, или дневники высшего военного состава царской армии, хотя бы мемуары Корнилова и Деникина, вы убедитесь в одном: на самом деле к моменту возвращения Ленина в Россию революция шла полным ходом, причём очень быстро скатываясь по направлению к террору и гражданской войне. И Ленин, в момент кризиса перехвативший руль управления, чтобы попытаться хоть как-то подчинить себе горящие негодованием и жаждой возмездия толпы – среди которых было слишком много людей с оружием, дезертиров, бывших несознательных крестьян, – нёс России возможность менее кровопролитного исхода событий. К моменту его возвращения у страны уже было Марсово поле и тысячи народных жертв, павших на демонстрациях. Все кипели от возмущения и требовали перехода к более справедливому общественному строю: ни царь, ни тем более слабое и недальновидное Временное правительство никого не удовлетворяли. На Петроград двигался Корнилов, чтобы методом виселиц (который он считал лучшим действенным методом по водворению народа в стойло и возвращению монархической формы правления) задушить мятеж, а на самом деле, чтобы вообще взорвать ситуацию. Ибо раскалённая система, в которой отсутствует или заклинило паровой клапан, неизбежно взрывается, а Корнилов именно это и собирался сделать – захлопнуть клапан возмущения. Ленин же сделал то, что единственное могло погасить накал, – дал народу немедленный мир, объявил землю общим достоянием, а все сословия – равными перед законом.

Выбирая героев для своей поэмы «Двенадцать», Александр Блок показал себя человеком умным и наблюдательным. Ставя Христа во главе революционного отряда и понимая всё несоответствие между ними, он оказался дальновидным, даже – прозорливым, вещим, если хотите. Предвидел он в своих записках (личных дневниках) и ожесточённую травлю, непонимание со стороны бывших друзей, которое обязательно возникнет после опубликования поэмы, но, тем не менее, писал в статье «Интеллигенция и революция» о революции как о вырвавшейся на волю народной стихие:

О великой идее свободы, равенства и братства, которую признавали все страны Европы и Америка и которая у нас из-за преобладания неграмотного, несознательного большинства приняла формы, идентичные самым первым, кровавым революциям в Нидерландах (16 в.), Англии (17 в.) и Франции (18 в.), – переросшим в террор и гражданскую войну, а не более поздним вариантам буржуазных революций.
То, к чему пришли на Западе в результате трёхстолетнего опыта проб и ошибок, возможно, стало бы и нашим итогом, если бы не смерть Ленина, который недаром своей политикой нэпа сделал выбор в пользу частичного возврата к буржуазным ценностям. Он-то как раз практически сразу, вовремя понял то, что разумной альтернативы этому пока нет, что буржуазный этап революции пройти необходимо. Крестьянская Россия должна сначала стать грамотной и культурной, прежде чем можно будет подвести её к коммунистическим ценностям, которые способны оценить и правильно понять только личности высокоморальные и развитые. Сначала необходимо всеобщее просвещение (недаром ещё при Ленине началось быстрое массовое обучение – ликбез, ликвидация безграмотности) и массовое развитие кооперации, т.е. простейшего вида коллективного сотрудничества, который мог бы постепенно научить крестьян хозяйствовать совместно и в разумной форме. А в дальнейшем благодаря кооперации и пробным, опытным, показательным колхозам население увидело бы преимущество совместной обработки земли.
Ленин способен был учиться на своём опыте, на своих и чужих ошибках. Более того – публично признавался в них, не боялся предстать обычным человеком, а не недосягаемым полубогом. Признавался, делал выводы и менял курс. Гибкая, наблюдательная политика всегда отличает мудрых политических деятелей от недальновидных политиков более мелкого масштаба, считающих, что признание своей вины уронит их в глазах народа, и из-за этого упорствующих в своих ошибках, – которые в результате увеличиваются и превращаются в преступления. Но кому-то очень надо было вывести из строя Ленина, а других, равноценных политиков, способных заменить его у руля без ущерба для страны, не нашлось. Или их тоже убрали.

Могли бы мы прийти к правильному пониманию свободы и демократии и позже, в конце восьмидесятых, до развала СССР. Причём, не отказываясь при этом от бесплатной медицины, всеобщего среднего образования и других достижений нашей истории. Это была бы демократическая страна даже более высокого уровня, чем страны Запада, поскольку она была бы куда ближе к великой мечте человечества о справедливости и братстве. Но кому-то очень важно было развалить СССР и захватить власть на местах, практически тут же сдав её радикалам или правым консерваторам, а то и откровенным бандитам, дерибанящим народное достояние и устраивающим покушения на своих конкурентов.

Всё могло быть. Но случилось то, что случилось. И всё-таки прав был Блок, который пусть и не желал ставить Христа во главе отряда революции, но поставил, т.к. не только хорошо понимал практику революционной стихии, но и сердцем чувствовал родство между заветами Христа и коммунистической теорией – сравните Новый Завет с «Моральным кодексом строителя коммунизма», убедитесь самолично:
«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» – и призыв Ленина к немедленному миру и к установлению между всеми государствами отношений, основанных на отсутствии войн.
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» – и коммунистические идеалы непривязанности к частной собственности, отказа от личного стяжательства.
И не потому ли сейчас так часто среди новых обличителей коммунистического учения оказываются бывшие партийные и комсомольские работники и преподаватели научного коммунизма, что в 80-е их поголовное большинство давно отошло от идеалов своей партии, фактически предало её, и было озабочено лишь одним – своим собственным благополучием? Уничтожая коммунистическое учение, опорочивая его, возводя на него ложь и клевету, они тем самым пытаются залепить глаза своей совести и оправдать своё страстное корыстолюбие. Именно из них вышли первые собственники предприятий и ведущие держатели акций постсоветского пространства, именно они стали нашими первыми президентами в 90-е.
Но как идея коммунизм не имеет отношения к уже осуществлённым попыткам своего воплощения в истории разных стран. Маркс, обосновавший эту теорию научно, писал о необходимости первого, подготовительного этапа – повышения уровня сознания народных масс от стадного инстинкта (мыслить как все – как это похоже на нас и сейчас!) к мышлению и поступкам думающей и анализирующей личности, берущей на себя ответственность за ближних и дальних, за страну и за мир на Земле – поскольку ни одна страна не висит в воздухе, и все мы связаны и взаимозависимы, все мы друг другу нужны, а не антагонистичны. Положа руку на сердце, многие ли из нас озабочены интересами других – я уж не говорю о мире и процветании всех стран?! Когда человек слишком любит своё благополучие, он способен ради этого посягать на благополучие чужое. Когда человек слишком озабочен интересами только своей нации, он способен давить и ущемлять другие. Когда его цель – только своя страна, более чем вероятно, что он взорвёт ситуацию каким-либо мировым конфликтом. Или хотя бы разругается с соседями. Но разве к этому призывал Христос? И разве это – закон исторического развития и прогресса?
Блок видел Сегодня и одновременно заглядывал в Завтра. В возможное Завтра, в то, у которого тогда, в восемнадцатом году, был шанс начать сбываться. Или в то Завтра, которое мы сейчас не видим и в него не верим, но которое гипотетически всегда возможно. История полна неожиданностей! Во всяком случае, поэма Блока «Двенадцать» – вещь, безусловно, удивительно мудрая и проникновенная. Блок уловил самое главное и самое глубокое – суть явления, суть идеи, направление развития мировой истории, вектор её движения. То, что для многих пока, увы, – слишком глубоко и далеко, слишком недоступно пониманию среднего обывателя.
Блок не был подвержен стадному инстинкту, заставляющему думать так, как думают все. И не был привержен к старому, не цеплялся за уже отжившие формы правления и сословные привилегии. Он мыслил глобально, слушал шаги Истории.
К сожалению, не многие способны услышать будущее, или разглядеть развитие вековой мечты человечества, или просто не поносить своё прошлое, из которого они выросли, на фундаменте которого стоят и в котором они мало что поняли.

Витий много – таких людей, как Блок, мало. А Россия не погибла и не погибнет, несмотря на усердие витий.

Поэма Блока «Двенадцать»: анализ

Итак, какие персонажи действуют в поэме Блока «Двенадцать»?
Их не очень много, и по своей роли они легко делятся на 5 групп:

Ветер, вьюга, мороз, гололёд – природные силы.
Исус Христос, красный флаг, пёс – символы.
Старушка, барыня, поп, буржуй, писатель, бродяга, лихач, проститутки, голоса горожан – обыватели.
Петруха – Катька и Ванька – трио (любовный узел).
Отряд (12): Петруха, Андрюха и 10 безымянных – представители нового мира.

Природные силы несут на себе очень большую нагрузку. И не только потому, что они составляют общий фон, на котором развёртывается действие, но, главным образом, потому, что они и есть та «музыка революции», о которой в статье «Интеллигенция и Революция» писал Блок: «революция есть музыка, которую имеющий уши должен услышать» и «Дело художника, обязанность художника – видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит "разорванный ветром воздух"». Недаром во время создания поэмы Блок слышал большой слитный нарастающий шум в себе и вокруг – «вероятно, шум от крушения старого мира», как признавался он в «Поздних статьях». Он призывал творческую интеллигенцию слушать «новую музыку», «великую музыку будущего».
И эта музыка гремит в ветре и вьюге поэмы от первой до последней строки. Музыка эта – вселенская: «Ветер, ветер – на всем божьем свете!», недаром в «Интеллигенции и революции» Блок писал: «она лелеет надежду поднять мировой циклон» и восхищался размахом «русской революции, желающей охватить весь мир (меньшего истинная революция желать не может...)»
Музыка эта хлёсткая, весёлая и злая:

Злая и весёлая, потому что народ веками «скрежетал зубами во мраке, отчаянье, часто – злобе. Но они знали, что, рано или поздно, всё будет по-новому, потому что жизнь прекрасна», ведь задумано – «переделать всё»:

А то, что «Ветер, ветер!» и поэтому «на ногах не стоит человек», лишь подтверждает размах крушения старого мира «до основанья», как поётся в пролетарском международном гимне «Интернационал», ставшем первым гимном в новой, послереволюционной России – страны «работников всемирной, великой армии труда»:

«Свищет ветер», «Это – ветер с красным флагом разыгрался впереди» – в ушах звучит не только январский ветер восемнадцатого года – дней, когда создавалась поэма «Двенадцать», – но и ветер великого движения народных масс, воспрянувших, почуявших свою силу и значение. Они были никем и ничем – быдло, холопы, рабы, безгласная толпа, массовка при своих правителях. А теперь в их руках – штурвал корабля, который зовётся «Россия», и в их силах – перестроить жизнь на новых, более справедливых началах, уничтожить разницу между сословиями, вражду и недоверие между народами, получить возможность влиять на жизнь, на управление землями и заводами, овладеть богатствами культуры и образования. Задачи – поистине великие и прекрасные. И ветер в поэме, несмотря на свою хлёсткость, звучит как огромный хор или оркестр духовных сил народа, сил творческих и созидательных.
Красный флаг в руках народа (и в руках Христа, как окажется в финале поэмы) – символ не только готовности пролить свою кровь и умереть за обретение свободы, за защиту своих прав, но и народный, древний символ красоты: красный всегда по-русски означало «прекрасный», «красивый», отсюда и выражение «красная девка», т.е. «прекрасная девушка». Потому и на праздник мужики надевали красные рубахи, а бабы и девки – красные сарафаны. Красный, огненный – цвет Солнца, Ярилы – древнего высшего божества славян.
Сейчас многие трактуют красный цвет как олицетворение крови и смерти, олицетворение большевистского террора и репрессий. При этом забывают, что это очень давний символ: красное знамя поднимали над собой и восставшие крестьяне-маздакиты древнего Ирана, и народное войско крестьянского вождя Ивана Болотникова, и казаки Степана Разина, и революционеры Франции и Польши, а малиновые знамёна (цвет из гаммы красного) были в войске запорожских казаков.
Потому и стихия ветра, стихия красных флагов – это стихия свободы, вольности, равенства, братства и причастности к царству Солнца-Ярилы, царству Прави, т.е. царству Правды. Очень символично, что именно этот флаг стал Знаменем Победы советского народа над фашистской Германией.

Почему ветер мнёт и рвёт плакат «Вся власть Учредительному Собранию!»? Потому что другие, буржуазные и эсеровские партии, призывали народ терпеть и ждать: вот-де состоится съезд Учредительного Собрания – собрание народных представителей, и они решат все вопросы – о выкупе земли, о войне и мире и т.д., при том, что «народные представители» избирались в подавляющем большинстве из среды фабрикантов, помещиков, буржуазной интеллигенции, деятелей земства, наконец, зажиточных хуторян (сельских богатеев). А большевики сказали: «Вся власть Советам» – и во все Советы выбрали представителей действительно из низов, из народной гущи. В этом – народная Правда.

Но время революции – ещё и очень трудное, скользкое, неустойчивое время для всякого обывателя, ведь в этот промежуточный период ещё мало что созидается, в основном же – разрушается. Голод, холод, хаос, смятение в умах, неуверенность в завтрашнем дне, особенно – для представителей старого мира и для индифферентных к политике обывателей. Отсюда возникает образ гололедицы:

Насмешка? Да, конечно, ведь поэма почти вся целиком написана языком красноармейского патруля и отражает его оценку происходящего. Отсюда раёшная форма стиха и экспрессивные междометия «ах», «ай», звукоподражательное «бац», разговорные слова и выражения «подвернуться к кому-то», «ходок», «барыня» и явно окрашенные иронией «Ужь мы плакали, плакали...» (естественно, что здесь не прямая речь барыни, а передача её смысла языком патруля – это выдаёт простонародное «ужь»), «растянулась», «Тяни, подымай!», уменьшительные «снежок», «ледок», «бедняжка».
Скользкость, страх в умах и настроениях жителей столицы, бывшей твердыни самодержавия, растерянность перед неожиданной бурей народной стихии – явления неслыханного для чиновного Петербурга – остроумно передан Блоком живым, разговорным языком городских окраин – отсюда преобладание короткой, рубленой фразы, назывных предложений, состоящих в основном из глагола или существительного с немногими подчинительными словами.

И образ снежной вьюги тоже выписан чисто народным (например, песенно-фольклорное «за четыре за шага»), даже грубоватым, вульгарным языком с нарочитым смещением ударений («крутит», «вьюга», «завился», «поднялся») и простонародной окраской («чтой-то», «не утянешь сапога», «столбушкой»):

Эта вырвавшаяся из подвалов, комнатушек, хибарок, трущоб «вьюга» ходит по городу полноправной хозяйкой, выметая жильцов из их жилищ и заселяя пролетариями и обитателями маленьких западных и южных местечек, хлынувшими с национальных окраин бывшей Российской империи.
Музыка революции – в этих завываниях пурги, колких пригоршнях снега, которые швыряет в лицо своенравный, насмешливый ветер, и в подножках гололедицы.

Основное действие поэмы завязывается вокруг трёх персонажей – Петрухи, Катьки и Ваньки. Убийство из ревности – сюжет, в общем-то, типичный для любого времени. Здесь он ещё дополняется мотивами мести (Ванька, как и Петруха, раньше был красноармейцем, но потом бросил Красную Армию: «Был Ванька наш, а стал солдат!») и классовой ненависти:

Именно поэтому весь отряд стреляет по Катьке и Ваньке, которые проезжают мимо на извозчике.

Описание любовной пары, несущейся на лихаче, Блок делает в лучших традициях русских народных песен и сказаний. Это уже не частушки, всё звучит как подлинный русский фольклор:

Замените «шинелюшку» и «физиономию» на «кафтан» и «лицо» – и невозможно отличить от жемчужин русского народного творчества, дошедших к нам из глубины веков. Здесь Блок показал себя настоящим знатоком и истинно народным поэтом, глубоко впитавшим древнерусскую культуру.
Но частушки тоже являются народным фольклором, только более позднего происхождения, современным фольклором, и Блок, описывая жизнь Кати, применяет и то, и другое: форма древнего русского сказания начинает у него перемежаться явно частушечными восклицаниями:

И заканчивается это «житие» гулящей Катьки откровенным и вызывающе грубым языком улицы:

Лихач с Ванькой несутся вскачь наутёк, провожаемые угрозами Петрухи: «...подлец! Ужо, постой, расправлюсь завтра я с тобой!», а мёртвая Катя с простреленной головой выпадает из саней: «Что, Катька, рада?.. Лежи ты, падаль, на снегу!..»
Для человека, взявшего в руки винтовку, тем более когда его усердно науськивают на «классового врага», а заветы Христа объявляются «поповскими выдумками», для такого человека достаточно легко переступить грань, запретную для людей нормальных, и из бойца Красной Армии стать просто убийцей.
Хочется напомнить слова известного писателя XIX века Д. Мамина-Сибиряка (1852–1912):

Это к вопросу о справедливости объективной и субъективной, абстрактной (понятийной) и реальной, воплощённой.
Тем не менее, чувствуется, что для Петрухи ещё не всё кончено:

Катьку – он сам признаётся – «загубил сгоряча»: не выдержал зрелища, когда она на извозчике вовсю флиртовала с другим. Но – вот парадокс «классового мышления»! – тут же обвиняет в Катькиной смерти... буржуев!

То, что, Петруха не окончательно утратил человеческое лицо, это доказывают не только его нечаянные проговорки с упоминанием вроде как ставших излишними для сознательного красноармейца религиозных выражений («Упокой, Господи, душу рабы Твоея... Ох, пурга какая, Спасе!»). Главное в том, что и после того, как его товарищи, так сказать, начинают давить на его сознательность («От чего тебя упас золотой иконостас? Бессознательный ты, право»; «Ишь, стервец, завёл шарманку, что ты, Петька, баба, что ль?.. Поддержи свою осанку! Над собой держи контроль! Не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой!»), Петька продолжает в глубине души раскаиваться и тосковать. Его «Скучно!», «горе горькое, скука смертная» – это и есть «тоска», «тоскливо» – именно это значение было раньше, в древнерусские времена, у слова «скука».

Что мы встречаем у Блока в описании «новых апостолов», товарищей Петьки, каково отношение поэта к этим товарищам?
С одной стороны – с внешней стороны – бросается в глаза нечто забубённое, гулящее, чуть ли не разбойное («В зубах – цыгарка, примят картуз, на спину б надо бубновый туз!») и явное родство вчерашних люмпенов – сегодняшних красноармейцев – с босяками:

Не случайно Блок прибегает к элементам жестокого городского романса. Прислушайтесь:

Ничего не напоминает? Это известный народный романс 19-го века, основанный на стихотворении декабриста Фёдора Глинки:

Стихи подхватили в народе, и в этой – несколько переделанной – форме они стали очень популярной песней. Особенно любили эту песню каторжники и уголовники. Так что намёки на приблатнённость патрульных у Блока очень явные.

Да и поведение их говорит не просто о безбожии, но о вседозволенности и озлобленности. Красноармейцы решительно отреклись от старой жизни, старой морали и учения Церкви, оторвались от крестьянских корней и всю крестьянскую Россию отождествляют с тёмными, несознательными, отсталыми массами:

От этой решимости на всё и небо кажется чёрным, и на душе мрачно: «Чёрное, чёрное небо», «Винтовок чёрные ремни», за каждым поворотом чудятся враждебные глаза: «Товарищ! Гляди в оба!», «Неугомонный не дремлет враг!», «Кто ещё там? Выходи! ...Эй, откликнись, кто идёт? ...Выходи, стрелять начнём!»
Но мрачно на душе не только из-за классовой озлобленности, но и по вполне объективным причинам.

В Питере голод, холод, стычки с юнкерами и солдатами, в городе разбойничают шайки уголовников, постоянно присутствует опасность заговоров, вооружённого выступления офицеров (в городе их очень много, ещё никто не уезжал на Дон). На каждом шагу может ждать пуля.

Старый мир не собирается складывать оружие, он тоже озлоблен и тоже готов на всё. Отсюда блоковское уподобление глухой, упорной вражды старого мира, чей глаз смотрит в прицел из переулка, с не отстающим от отряда бродячим псом:

«Волк голодный» – по отношению к ощетинившемуся старому миру – уже говорит о том, что Блок не на его стороне. Да, патруль может не вызывать симпатии, его вульгарность и грубость, его подозрительность и жестокость, несомненно, способны оттолкнуть. Но патрульным нельзя отказать в личной храбрости и зачатках дисциплины и революционной сознательности, которые стремились прививать Ленин и большевики.

Вообще в поэме много таких чеканных, маршевых ритмов, формулировки прямо врезаются в память – сразу после публикации многие места из поэмы растаскали на лозунги и цитаты, они стали ходячими народными выражениями. Это ещё одно подтверждение близости Блока к народу: народ безоглядно воспринял поэму как свою – и по революционному, маршевому звучанию, и по внутренней близости к заповедям революции, и, конечно, по языку, очень живому, горячему, свежему – буквально с пылу с жару из толпы!

Почему Блок сочувствует красноармейцам? Почему он оправдывает жестокость патруля? В статье «Интеллигенция и революция», написанной автором вскоре после поэмы, ещё даже до публикации последней, говорится:

Блок оправдывал даже самосуд и красного петуха, потому что «Россия – буря. Демократия приходит "опоясанная бурей", говорит Карлейль», т.е. он считал революционные перегибы закономерным и объяснимым явлением, в вооружённой борьбе такое – объективная данность. Дворянин Блок сознательно брал на себя долги за прошлое, долги своих предков, своего класса и готов был отвечать. Потому и простил своим крестьянам поджог усадьбы и сгоревшую библиотеку. Потому и ответил (единственный!) на вопрос газеты, которая обратилась к литераторам с вопросом, может ли интеллигенция работать с большевиками: «Может и обязана».

Рассмотрим теперь Россию бывшую, вчерашнюю, и персонажей, которые её олицетворяют. Это каждый раз чисто мгновенные, как бы случайные зарисовки, опять же очень характерные для Петрограда, где большинство представителей старого режима – не аристократы и финансисты, золотая верхушка, а мещане-обыватели.
Старушка, по всему – мелкая лавочница или базарная торговка-перекупщица, которая «убивается – плачет»:

В двух предложениях – вся характеристика мещанского мышления, ограниченности кругозора. Война ли, революция ли, какой-то глобальный кризис или природный катаклизм – эту категорию населения всё равно будет интересовать что-то вещное, предметное, то, что можно потрогать, пощупать, оценить и продать. Само по себе – это естественная человеческая черта, но когда всё в человеке сводится лишь к этому – это страшно. Это уже не совсем человек, а человек, пришибленный темнотой и слепотой, что-то очень близкое к понятию «толпа» с её животными инстинктами. Способное – при выгодных обстоятельствах – в голодающем городе разгромить магазин и разграбить склад, а потом всё свалить на новую власть.

Кто ещё зарисован в сатирических скетчах Блока? «Буржуй», который «на перекрёстке в воротник упрятал нос» – то ли от мороза, то ли чтобы, не дай Бог, не узнали, «барыня в каракуле», что причитает и жалуется, пока не шлёпается на скользком месте, священник, который раньше «брюхом шёл вперёд, и крестом сияло брюхо на народ», а теперь прячущийся от патруля «сторонкой – за сугроб», и писатель-вития – «длинные волосы и говорит вполголоса». Все испуганные, дрожащие и протестующие шёпотом, если так можно выразиться.
Дама может принадлежать к любым кругам – буржуазии, интеллигенции, аристократии, но писатель – уж точно коллега Блока. Это о таких, разглагольствующих и витийствующих, грозно, но впустую сотрясающих воздух в гостиных и ширящих сплетни и козни, он писал:

Русская интеллигенция десятилетиями пыталась разжечь пожар в стране, это из её среды выходили народовольцы, анархисты, террористы, эсеры, это она считала себя защитницей народа и вечно воевала с самодержавием. Но стоило народу взять власть, как интеллигенция закричала: «Ах, хамы во власти!» и дружно, во всех газетах ополчилась на собственный народ – мол, нужно его загнать обратно в стойло.
А вот «долгополый» и «невесёлый» «товарищ поп» – из сословия неоднородного: из него вышло и множество ни во что не верящих демократов, интеллигентов, в том числе писателей, и неверующих расстриг, и даже революционеров-большевиков; и много было вполне верующих – но одновременно в Христа и в мамону.
Однако именно те из священников, кто сохранил в себе присутствие Святого Духа, показывали чудеса веры, милосердия и мужества в лагерях, а не высланные – работали в советских учреждениях и незаметно, путём обычного общения и просветительства, вносили добро и свет, стойкость духа и истинную гуманность в души окружающих, были настоящими учителями человеческими. Думаю, сказанное Блоком по адресу первых не могло относиться к последним – светочам правды и Истины. Но во всём и всегда оправдывать всё сословие за счёт праведных людей – это и есть покрывательство своих, а относится ли покрывательство к власть предержащим, чиновникам (коммунистам или либералам, неважно), или к милиции и юридическим органам, или к священнослужителям, – не должно иметь значения. Всё это одинаково неправильно и неприемлемо.
Так же неправильно и неприемлемо немцев – всех, огулом – записывать в фашисты, а всех советских людей – в антихристы и преступники, запрещать всё, что связано с культурой советского времени: книги, песни, фильмы – любые духовные ценности того периода. Когда-то у нас под запретом были все деятели искусства и культуры, кто эмигрировал из страны, – разве мы от этого выиграли? И как правильно, что сейчас всё русское культурное достояние возвращается народу.
Вот и в Украине вернули народу произведения эмигрантов и репрессированных. Но зачем же поступать теперь с другими так, как когда-то поступили с ними, зачем запрещать произведения культуры?! Даже коммунистическую партию запретили – а ведь во всех странах мира она легально действует, поскольку представляет интересы какой-то части избирателей, защищает их, причём действует мирно и законопослушно, вполне демократическими методами. Уравнивать саму давнюю и вечно живую идею коммунизма и взгляды большевиков того времени, марксизм и террористические «красные бригады» троцкизма – скудоумие или коварная, сознательная подтасовка.

На многие мысли наталкивает чтение Блока, значит, до сих пор остаётся он для нас современным и актуальным. Вечные ценности не имеют срока годности – это в полной мере относится и к поэме «Двенадцать».

Символ красного знамени. Символ Христа. Мировое значение Октябрьской революции

Обратите внимание: используя народный говор, Блок ни разу не применяет иронии по отношению к людям из народа, хотя, казалось бы, здесь как раз был простор для иронии над грубостью языка и нравов. И не потому, что поэт мог робеть перед новой властью – в продолжавших ещё тогда в Петрограде выходить буржуазных и эсеровских газетах какие только оскорбления по отношению к большевикам и Советам не встречались! Нет, Блок, в отличие от преобладающей части интеллигенции, с открытой душой и симпатией относился к миллионам

И ведь действительно сказали! Сколько замечательных писателей и поэтов вышли из народных слоёв и сказали свежее и яркое слово в советской литературе! Блок сумел предвидеть это ещё когда всё только начиналось, когда много было пены и отбросов, всплывших на поверхность жизни и пользовавшихся хаосом и сумятицей. В том числе – никуда от фактов не деться! – и в руководстве советской власти, на местах, в государственных учреждениях, наркоматах (т.е. министерствах) и в партаппарате. Помните стихотворение Блока «Россия»?

Стихия, в том числе и революция (революция – всегда стихия!), несёт в себе ВСЁ, но от этого не перестаёт быть по существу выражением народной души, её загнанности и отчаяния, непокорства и удали, ёё широты и порывов к светлому и прекрасному – в любом случае. Даже когда её сознание отуманено недобрыми лозунгами и лживыми, провокационными речами. Это – временно, а Россия – вечна.

И впереди её идёт Христос – прощающий и милостивый к кающимся грешникам и к неразумным, слепым, одурманенным людям. Сострадающий голодным и обездоленным, укрепляющий дух угнетённых и оскорблённых. Призывающий Своим примером «пострадать во искупление» грехов всего общества, не виня насильников. И в то же время объявивший: «Не мир Я несу, но меч» и бичом прогнавший торгашей из храма Отца Своего. Христос, завещавший оставить мёртвых (духовно) хоронить своих мертвецов (старое наследие) и, отрекаясь от них, идти за Ним в царство Духа, мудрости и справедливости.
Идея свободы, равенство и братства – не отсюда ли?
Свобода – личная воля, не задевающая и не ущемляющая таких же личных воль других людей.
Равенство – не по талантам, уму и нравственному развитию, а по сословным отношениям внутри справедливого общества.
Братства – по единой планете, на которой мы все соседи и совместно пользуемся её ресурсами; по планете, на которой соседей себе не выбирают, и надо научиться мудро, взвешенно и достойно вести себя с теми, кого Бог дал. Брат = землянин, человек. Это мудрое и глубокое слово, охватывающее все земные понятия. Брат, сестра – вот исконные, правильные обращения к любому встречному, знакомому или незнакомому, и это куда более точно отвечает порывам души человеческой, чем гордое и вызывающее «господин». Мы все – братья и сестры, дети планеты и Вечного Космоса. По православному – братья и сестры во Христе.
Так кто ещё мог быть впереди потянувшегося к освобождению и знаниям народа, если не Христос? Другого и быть не могло.
Двенадцать Апостолов Христа были простые рыбари, а книжники-фарисеи выступали и против Христа, и против Его учеников. Двенадцать апостолов нового, небывалого в истории государства, основанного на отмене эксплуатации и всеобщем равенстве, были простые, малосознательные рабочие, только-только потянувшиеся к свету знаний, увидев в учении Ленина и большевиков самую суть – построение общества равных; а книжники-витии, писатели и интеллигенция, оказались не с народом и не с Христом, а с тем скулящим псом старого мира, который мёртвой хваткой цеплялся за старые, отметённые Историей условности.

Важно отметить: не случайно ещё накануне первой русской революции, когда Блок почти не был известен и только начинал публиковаться (хотя и начинал он сильно и уверенно, как мастер), по воспоминаниям Владимира Пяста, поэт был, как он сам выразился, «усиленно зван» к уже признанному художнику Николаю Рериху. Тому самому, который привезёт с Гималаев «Послание Махатм». Тому, кто всю жизнь будет утверждать, что Ленин – провозвестник общества будущего, общества справедливости. И в начинающем поэте Рерих уже тогда сумел увидеть тот же огонь мечты о справедливости, что и у Ленина, ту же сильную привязанность к родной земле и готовность посвятить ей всего себя.

Можно как угодно, нагло и грубо или хитроумно и с подтасовками, изображать Октябрьскую революцию как кровавый мятеж тёмного, несознательного народа, ведомого хитрыми политиканами-большевиками. Но некуда деться от правды исторических фактов. В результате революция послужила всеобщей грамотности и образованию; ускоренному (перед надвигающейся опасностью новой мировой войны) строительству промышленно развитой страны, способной себя защитить; неслыханному рывку человечества в космос; началу построения общества с подлинно демократическими, братскими отношениями между народами, исключающими национальное превосходство и эксплуатацию; в конечном итоге – революция дала толчок национально-освободительным революциям и движениям по всему миру, в результате чего и возникло большинство независимых сейчас государств Азии и Африки.
Красное знамя – не символ 37-го года, а свет восходящего Солнца, свет знаний и освобождения.
Не уголовников возглавляет блоковский Христос, а новую, не империалистическую Россию, подарившую свободу Польше и Финляндии и призвавшую все народы Земли к миру без войн и насилия. Мы на одном корабле «Земля», и, раскачивая его своими внутренними и внешними конфликтами, войнами, драками, потопим его и погибнем сами.
Образ Христа – символ не кровавого революционного насилия и не последующих десятилетий репрессий, а справедливых лозунгов свободы, равенства и братства, под которыми революция вершилась. Ведь лозунги эти так никто и не смог доказать как несправедливые. Более того, разве они не имеют ничего общего с демократией, о которой нам вот уже сколько лет жужжат как о самой справедливой системе управления обществом?
«"Мир и братство народов" – вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревёт её поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать», – сказано у Блока в его программной статье «Интеллигенция и Революция».

В нашей воле – в год столетия Октябрьской революции осознать её всемирно-историческое значение, понять саму природу решительного переворота всех старых, отживших отношений, на которых был устроен мир, и не в последнюю очередь – дорасти до понимания и прощения того, что не украсило нашу общую историю. Очиститься от взаимных претензий, обид и навязчивой идеи мщения.
Надо жить дальше, и по возможности – не повторяя старых ошибок «тащить и не пущать», «запретить», «заклеймить», «исключить», «отомстить», «к стенке» и прочих не братских, не демократичных, несправедливых методов управления и взаимоотношений внутри и между государствами. Без партии козлов отпущения, на которую можно навесить свои и чужие промахи и обвинить в мыслимых и самых немыслимых намерениях. Без политиков, которых объявляют пугалом для всего мира, чем на самом деле так удобно маскировать интересы отдельно взятых стран и промышленных корпораций.
Видеть не только Вчера, но и предвидеть Завтра, строя отношения с другими странами и управляя государством. Понимать, что свобода твоей нации – это общность свобод всех народов, составляющих страну, плюс свобода народов, её окружающих.
Хоть чуть-чуть ослабить путы привязанности к своим личным, эгоистичным и корыстным стремлениям, не позволяющим и на пороге XXI века отречься от стремления к личному обогащению и пойти за Христом.

О прекрасном стоит думать, хотя, по выражению Платона (древнегреческого философа), «прекрасное трудно» и даётся порой ценой испытаний, лишений и ошибок. Вот о чём нам сказал великий русский поэт Александр Блок в своей вещей, провидческой поэме «Двенадцать», отражая «музыку революции».

Осень 2016 г., октябрь 2017 г.

Стихи про Октябрьскую революцию: 

Красный день календаря

Октябрьский стих

Александр Блок

Поэма ДВЕНАДЦАТЬ

ДВЕНАДЦАТЬ (поэма)