Греческая ваза

Командир активного отделения Жилин проводил последний инструктаж перед выходом.

– Сегодня берём крупную контрреволюционную сволочь, – помолчал, пожевал сухими губами, обвёл присутствующих тяжёлым взглядом жёлтых, совиных глаз. – И чтоб у меня... без сбоев...  иначе...  самэ... не сдобровать...

Сидевший у стены Иван Гойда испуганно скрипнул стулом. Это было его первое дело. У них в органах заболел водитель, некому стало выезжать на аресты, и Гойду временно прикомандировали из МТС как самого молодого сознательного комсомольца.

«Не загреметь бы отсюда в ДОПР!» – подумалось ему.

– Пошли! – сказал Жилин вставая, и все, облегчённо зашумев, загремев стульями, заспешили к выходу.

На крыльце топтался часовой с винтовкой за спиной, в руке у него мигнул красный огонёк окурка. А над головой тускло светилась лампочка, бросая вокруг жидкий свет.

Невдалеке темнела полуторка, и все направились к ней. В кабину сел Жилин, остальные поместились сзади в специально оборудованном кузове с маленькими зарешёченными окошками, угрюмо глядевшими на окружающий мир.

Гойда обошёл машину, постучал по скатам, сглотнул слюну. Мороз пошёл по коже, ехать не хотелось. Из кузова донёсся смех оперативников. Где-то привычно лаяли собаки, оглянулся: жёлтым пятном светилось крыльцо, на нем часовой прислонился к двери.

– Давай, поехали! – нетерпеливо буркнул Жилин, когда Гойда сел за руль.

Машина выбралась со двора и, миновав КПП, резво побежала по ночным улочкам местечка, погружённого в зыбкий сон. Только кое-где в редких домах робко светились окна, хозяева ещё не успели лечь спать.

– Как подъедем, фары не выключай, направь на двери, – скомандовал Жилин и, помолчав, добавил. – Пойдёшь со мной, привыкай.

Гойда в ответ кивнул и вновь сглотнул слюну. Ехали брать директора школы, Ивана Васильевича, старого учителя, все в местечке были его учениками.

Иван Васильевич жил на окраине, недалеко от Гойды, и каждое утро, когда тот бежал к себе на работу в МТС, то обязательно встречался с ним. Уже шёл, чистенький и опрятный, тяжело опираясь на ц и п о к, в школу.

– Доброе утро, Иван Васильевич! – здоровался Гойда.

– Здравствуй, Ваня! – память у Ивана Васильевича была цепкая, каждого своего ученика помнил по имени.

Вот и знакомый переулок, дом, мимо которого столько хаживал. Затормозил, направил фары, как приказал Жилин. А из кузова уже сыпанули оперативники, с обеих сторон охватывая усадьбу и без приглашения направляясь в дом.

Двери были открыты, как будто ожидали кого-то. И собака не бегала на цепи, а из сарая жалобно подавала голос.

– Идём! – поторопил Жилин замешкавшегося Гойду и уверенно направился вслед за остальными.

Но здесь из двери выглянуло растерянное лицо одного из оперативников.

– Что случилось? – крикнул Жилин. – Сбежал?

– Да...  нет...  – беспомощно дёрнул руками оперативник.

Жилин отодвинул его в сторону и поспешно исчез в проёме двери. Гойда нырнул за ним следом, чувствуя, как подкатывается к горлу сердце.

В комнате, куда они вошли, на кровати у стены лежал со сложенными на груди руками Иван Васильевич, и рядом на покосившемся стуле скорбно замерла его жена, Мария Васильевна, тоже учительница.

Жилин остановился, как будто с разбега напоролся на невидимую преграду.

– Ушёл...  ч-чёрт...  – выругался он.

– Когда это произошло? – спросил Жилин у Марии Васильевны. Та подняла к нему заплаканное лицо:

– Под самое утро...  Сердце не выдержало...

Возле окна стоял стол, на нём грудой лежали книги, тетрадки. Рядом на полу темнел забытый портфель. Сколько с ним хожено-перехожено...

У стола этажерка с книгами, сверху красивая греческая ваза. Иван Васильевич всегда носил с собой на уроки, когда рассказывал об искусстве Древней Греции.

Жилин подошёл к этажерке, взял вазу в руки, повертел её, полюбовался и сунул себе в портфель, с которым никогда не расставался при обысках и арестах.

Сзади кто-то вздохнул, Гойда обернулся и замер. У стены, куда не достигал свет от свечечки, горевшей у изголовья Ивана Васильевича, стояла Марийка Кононенко, соседка, тайная симпатия Гойды.

– Кто такая? – вперился в неё сверлящим взглядом Жилин.

– Ученица...  Ивана Васильевича...  – тихо сказала Марийка.

– Да? – почему-то обрадовался Жилин и полез в портфель, достал оттуда чистый ордер на арест и присел за стол, отодвинул книги и тетради и стал его заполнять.

– Имя?

– Марийка...  Мария...

– Фамилия?

– Кононенко...

 «Ой, заберут в ДОПР!» – дрогнуло сердце у Гойды. Жилин поднялся, сунул ордер к себе в карман, сухо сказал дивчине:

– Пройдёмте с нами.

Та, сжавшись и став от этого ещё меньше, направилась к выходу. Вслед за ней шёл торжествующий Жилин, замыкал процессию растерянный Гойда.

На дворе, при свете фар, Жилин внимательно осмотрел своё воинство, их разбухшие карманы, и сказал:

– На сегодня хватит. Можете идти по домам.

Те, не дожидаясь повторения приказа, тут же устремились в разные стороны, исчезая в тёмных переулках.

Жилин провёл Марийку к машине, подсадил её в кузов, закрыл дверь на крючок и приказал Гойде:

– Заедем ко мне на квартиру, а потом уже в отдел.

Жилин жил в центре, неподалёку от железнодорожного вокзала, у самого переезда. Довольный оборотом дела, он даже шутил, попыхивая сигаретой и обдавая Гойду табачным дымом:

– Развелось, самэ, ученичков, хватай – не перехватаешь!

Когда Жилин ушёл к себе, Гойда вышел из кабины, обошёл машину – из зарешёченных окошек пробивался слабый свет, – постоял у двери, посмотрел на крючок, запиравший выход, глотнул слюну.

«Эх, плачет по мне ДОПР!» – мелькнуло в голове. Прислушался: тишина, только где-то далеко на путях натружено дышал локомотив.

«Была – не была!» – решил и скинул крючок. На него из глубины камеры испуганно смотрели большие глаза Марийки.

– Уходи! – быстро сказал Гойда. – Сейчас будет пассажирский. И домой не возвращайся. Езжай на Днепрострой, там не найдут! Быстрее!

Постоял, подождал, пока не затихли шаги Марийки, старательно прихлопнул дверь, чтобы не открылась во время езды, и стал копаться в двигателе. Как раз вовремя, так как вернулся Жилин.

– Что, поломался? – спросил тот весело: был в хорошем расположении духа.

– Да, сейчас поедем! – ответил Гойда. Жилин сел в кабину, дышал свежим ночным воздухом.

– Хорошо! – удовлетворённо потянулся.

Наконец Гойда завёл двигатель, – он немного поартачился, потом ритмично затарахтел и они тронулись с места. У переезда постояли, пропуская пассажирский: значит, уже три часа ночи.

Вот и знакомые ворота, и прежняя фигура часового на крыльце. Жилин вышел и пошёл за арестованной, а Гойда пригнулся в кабине, не спешил выходить, ждал. Сердце колотилось, не выдать бы себя!

Послышалась ругань, Жилин недоумённо смотрел в пустой кузов:

– Куда подевалась арестованная?

Заспешил назад к Гойде, подозрительно спросил:

– Ты ничего не заметил?

– Нет, а что? – стараясь, чтобы как можно естественней звучал голос, ответил Гойда.

– Ладно, ставь машину в ангар, – буркнул Жилин. – Вот чёртова девка, кто бы мог подумать!

Машина отъехала, сзади из стороны в сторону болтался крючок, а вверху над ним насмешливо светилось зарешёченное окно.

«Просунула руку и достала!» – догадался Жилин.

Полез в карман, вытащил теперь уже не нужный  ордер на арест и порвал его на мелкие кусочки.

«Завтра скажу, чтоб оббили окно сеткой, – решил Жилин и направился к себе в кабинет. – Да, надо присмотреться к этим Кононенко, кто они такие?»

А на востоке уже алело, наступал новый день. И ожидать, что будет он лучше, чем вчерашний, не приходилось.