Романтический вечер

(из серии "Жизнь нараспашку")

«Эмма!
За эти слёзы я люблю тебя ещё больше...»
Из к/ф «Весёлые ребята»



Какая затяжная весна в этом году. Уже, считай, середина апреля, а снегу! Да и по ночам — мороз. Давай-ка ещё дровишек в печку подкину. «Кальвадосу» плеснуть? Да так, слегка освежить. Не пьянства ради. Я его просто нюхать могу. В руках бокал греешь, а потом аромат вдыхаешь. А-Р-О-М-А-Т!
Поленья потрескивают. Блики огня на стенах и в наших глазах. Тепло. Печка — снаружи, божественный напиток — изнутри. Можно свет погасить, свечи зажечь. Совсем романтично будет.
Меня часто романтиком называли. Или обзывали. Всякое бывало. Да и сейчас: «Ой, Вы такой романтик!» А романтику уже далеко за шестьдесят. Хотя, доброе слово и кошке приятно.
Но иногда романтиком так трудно быть! Особенно, когда тебе её приписывают. В смысле, хотят в тебе романтика видеть. На самом деле ты в этот момент, как та дама на концерте в фильме «Весёлые ребята», которой туфли жмут. Аж до слёз. Спутник её только эти слёзы и видит, думает: «Ах, какая она возвышенная! Как чувствует музыку!»
А тут совсем не до музыки. Вот помню...



В зимнем парке тополя так грустны...



...Хотя, точно не помню: то ли конец ноября, то ли начало декабря. Но было холодно и снежно. Скорее, декабрь. Перед самой первой зачётной неделей. Суббота, в «Семёрке» (это наше общежитие) — танцы в телевизионной комнате. Я на танцы не ходок, не люблю я их. Лежу на кровати, покуриваю. Прибегает Джонни и с ним парень из соседней комнаты.
- Сэм! Выручай. Мы там с девицами с подготовительного познакомились. Кстати, твои землячки. Но у них третья — как мамаша: нравственность их блюдёт. Может, возьмёшь на себя? Она и выглядит-то постарше. Как раз для тебя.
Сэмом я стал совсем недавно. Собственно, как и Андрей - Джонсоном (или Джонни). Так, стебались. Придумывали себе прошлые жизни. Вот тогда-то и родился Сэм Блэйк со своей знаменитой левой пяткой, которая не знает промаха.
Но что-то я отвлёкся. Подготовительные девятимесячные курсы. Иногородние на них попадали, если шли работать в АХО института; гардеробщицами, посудомойками и даже дворниками. Гуманная была советская власть. Не поступил? На, готовься. Курсы, работа, общежитие. Правда, только для девушек. Парням - дорога в армию.
Это я чтобы прояснить ситуацию. То есть, пришли на наши танцы девицы из соседней, «рабочей» общаги. Ровесницы моих приятелей. Учатся на курсах, работают при институте.
- Так мы ведём? Витёк за вином побежал. С нас причитается. Только возьми эту Марину на себя. Уж такая правильная! Вся надежда на тебя. Ты тоже человек серьёзный. Ну заговори девушку умными мыслями!
Как тут откажешь? И лесть неприкрытая. И «плата» натурой. Я про обещанное вино. А может и девочка ничего? Опять же землячка. Найдётся о чём поговорить.
Вот уже все забились в нашу комнату. Этап знакомства.
- Марина.
- Сэм... Пардон, Володя.
Девушка довольно высокая, крупная. Кость широкая, плотная такая. Да, выглядит старше остальных землячек. Симпатичная. Блондинка, похоже крашеная. Чем то на Нильскую в «Кузнечике» похожа. Разговор завязался. Стояли чуть в сторонке, потягивали белый «сухряк» из стаканов, разговаривали. Без напряга особого. Понравился я ей? Задачи такой не стояло. Мне отвлекать внимание поручили. Так что, работаем.
Тут все ломанулись вниз, танцевать. И мы с Мариной тоже. Пригласил. Танцует плотно. Аж приятно. Или это я её так прижал? Но ведь локти не выставила. И как-то тела соприкоснулись уж очень... Отпрянула...
- Девочки! Пора! В общежитие не пустят.
- Марин! Ну ещё немножко...
- Марина! Сейчас ещё чайку попьём. Потом полчасика потанцуем...
- Да мы вас проводим! Время-то ещё детское... Сэм!
- Действительно, Марина! Ещё танец, пожалуйста. «Сумерки» ведь...
Согласилась! Танцуем. «Словно сумерек наплыла тень...» Нет, в танце (если так можно назвать топтание на месте, прижавшись друг к другу) — она хороша. Ощущаешь всем телом. Хотя, вроде её это чуть напрягает. Лицо такое, застывшее. И сразу после танца глаза — вниз. Идём все к нам, пить «чай». Потом парни мне «семафорят». И боком, боком — исчезают с подружками. Я вовсю отвлекаю «мамочку». Удалось, но не надолго.
- Ой, а где все?
- Танцуют, наверное. Пойдём?
- Нет, не хочется. Да и домой пора. Может, позовёшь их?
- Да брось ты. Не маленькие. Пусть танцуют.
- Я родителям обещала, что следить за ними буду.
- А что такого-то? И пусть только попробуют землячек обидеть!
- Не знаю, голова разболелась. От вина, что ли? Я бы домой пошла.
- Так давай я тебя провожу.
- Нет, сама дойду. Тут идти-то...
- Ну, тогда до вахты. Девчат предупредим, что ты ушла... Это твоё пальто? Я выйду с тобой, покурю на воздухе.
- В одной рубашке? Там холодно.
- Так мы же дети Севера!
Помог с пальто. Шапочку нацепила. А сапоги и не снимала. Спустились, порадовали подруг: наблюдение снято. Парни гримасничают: дескать, спасибо. Вышли на улицу.
- Ой, смотри, какая луна! Давай в садике посидим! Ты же курить собирался.
Напротив нашей «Семёрки» — детский сад. Сейчас, поздним вечером (или ранней ночью), там никого. Можно присесть на низенький забор, посмотреть на луну. Только вот в короткой кожаной лёгкой куртке на нейлоновую рубашку — холодновато. Да и «молния» сломана. Шапку не ношу принципиально. Но главное: меня ведь с кровати подняли, «треники» я на брюки сменил, а вот носки и туфли одевать не стал. Так и ходил на танцы в тапочках на босу ногу. И на мороз выскочил. Не предполагал, что тяга к романтике в девочке проснётся. Значит — терпи. Ладно, пять-десять минут продержимся. Сидим. Курю. Молчу. На луну смотрим.
… «- Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков...
...Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.»
Есенина вспомнила. Хорошо читает, с чувством. А тут выть хочется на эту луну волком в лесу замерзающим. Но не влезать же со своей прозой. Это женщина может сказать, что замёрзла и пора бы идти. Ты же крепись. Сам виноват, пижон.
- Хочешь, я покажу своё любимое дерево?
- Покажи...
- Пошли!
Вот этого я не ожидал! Место у нас зелёное, деревьев много. Думал, где-то здесь. А тут — идти! И мы пошли. По знакомой тропинке, протоптанной студентами через пустырь в парк институтский. Она впереди, я сзади. До парка километра полтора будет. Ног уже не чувствую. Пытаюсь закурить. «Беломорина» скачет в зубах — спичкой не попасть. Девочка что-то напевает про клён, павший в неравном бою.
- «Сам себе казался я таким же кленом...»
Это уже я бормочу.
- «И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозив ногу.»
Как я его понимаю. Только если хмель и был от сухого вина (ха-ха), то вылетел на первых ста метрах. Начинаю понимать, как это: стучать от холода зубами. Вот и парк. Мы сворачиваем на косую аллею, останавливаемся. Девочка, глубоко проваливаясь в снег, бредёт к одиноко стоящему дереву.
- Вот оно! Правда, красивое? Иди сюда!
Я покорно захожу по колено в снег. Мне уже всё равно. Дерево? Замечательное! Луна? Восхитительная! Снег? Ледяной... Или уже нет? Девушка? Романтичная! Трах-тибидох-тах-тах!
Меня колотит крупной дрожью. Дай мне стакан — до рта не донесу, расплескаю всё. Зубы, как кастаньеты.
- Правда, оно особенное? Прислонись... Ой, ты весь дрожишь! Ты замёрз, заяц! Дай я тебя согрею!
Девочка прижимается ко мне. Губы ищут мои трясущиеся губы... Что может быть волшебнее страстного поцелуя морозной ночью, в свете яркой луны, посреди пустынного парка, под спящим деревом, по колено в снегу?..
...Мы целуемся жадно и долго. До крови на губах. Потом молча идём назад. Марина, притихшая, глаза прячет. Наверное, ругает себя. Или понимает, как её встретят подружки. Они наверняка давно дома. А она, вся из себя правильная, приходит во втором часу ночи. Да ещё с такими губами. Я ощущаю себя виноватым. Ведь и в мыслях не было... Нежно касаюсь её щеки.
- Спокойной ночи! И не сердись на меня...
- С ума сошёл! У меня такого ещё не было! Но ты не думай!
Я и не думаю. Просто мне уже не холодно. А ног у меня давно вроде и нет. Дома проверю.
- У меня тоже такого ещё не было...
- Врёшь ты! Сам вон как целуешься...
- Не вру... Такого — не было...

Да уж, романтика, блин!
Вот ведь как бывает. Тебе, наверное, хочется узнать, как дальше наши отношения сложились? В этой компании мы долго, месяца два, были вместе. То есть, нас воспринимали, как пару. Но больше мы не целовались. Я не приставал, и она... Потом я в учёбу ушёл. На одной из вечеринок за ней Хешка стал ухаживать, он Марине тоже понравился. Ну, честно, намного интересней меня. И симпатичней опять же.
Правда, девушка себя виноватой передо мной ощущала. И однажды даже попробовала объясниться. Но это другая «романтическая» история... А дело было так...





Прости меня за то, что было

Лежу это я в нашей комнате в общаге почти на полу, покуриваю. Почему «почти»? Да потому, что из-за всех этих «приёмов» девочек, а их число увеличилось (не только мои землячки стали у нас тусоваться), мы разобрали свои самодельные двухэтажные кровати.
Спинки засунули за шкаф, сетки панцирные с матрасами, пристёгнутыми пружинами от эспандера, к стенкам прислонили.
Простор для танцев и за столом не тесно. А перед сном бросили сетки на пол, головами легли друг к дружке, заснули молодецким сном. Так мы и жили.
Значит, «лежу-куру». Время за полночь.
Васятка спать не будет, в «учебке» к лабораторной готовится. Джонни в теннис режется. Сёдж – со Светиком тоже «лабу» мучает.
В нашей группе три девочки: Светик, Лапочка и Клеопадла. Последняя – ленинградка, вся «на понтах», поэтому и прозвище такое. А эти двое – наши, общажные.
Со второго семестра мы с Сёджем с ними попарно лабораторные делаем: он со Светиком, я – с Лапочкой. Ведь тяжело им: девушки, а ВУЗ – технический. Сами попросились. Ну, мы – джентльмены.
Короче, один я. Вдруг робкий такой стук в дверь. Не иначе, кто из девок. Лапочка, что ли?
- Вваливайтесь!
- Привет…
Ни фига себе! Ман! Маринка, то есть. И одна, без Хешки. Да на ночь глядя.
- Слушай! Тут так получилось… Хешка меня почти проводил, но потом на последний трамвай рванул. А у нас уже закрыли. Как назло, вахтёрша сегодня стервозная дежурит. Всю кровь выпьет, пока пустит. Да ещё коменданту нажалуется. Вот я к вам и пришла…
Ну, порядочки! В свою общагу не пускают, а к нам – в любое время суток. Даже без пропуска! Да ладно. Я тоже иногда у приятелей засижусь, у того же Хешки, и бегу, молю Бога, чтобы на вахте не закрыто было.
- Проходи, ложись…
Это у нас присказка такая. Не понимайте буквально. У нас много всяких фразочек в ходу. Начиная с ответа на стук в дверь. Я всё думаю, как потом из таких пошляков интеллигенты получаются?
- Не прогоните?
- Ман! Придумаем что-нибудь. Ты пока переоденься что ли… Вот треники мои и рубашка. А я быстро до ребят схожу. Сейчас вернёмся, чай будем пить. Дверь не забудь закрыть. И уши тоже. Ночь уже, а на этаже – одни мужики…
Сначала к девочкам. Вытащил Сёджа, отправил чайник ставить. Потом в «учебку». Предупредил Васятку, чтобы точно не приходил: место занято. Последним вытащил Джонсона из теннисной. Дескать, спать пора. Первая пара завтра – лабораторные. В форме надо быть.
Приходим, всё чин чинарём. Сёдж чайник вскипятил, у сокурсниц масла стрельнул. Сахар, булка были. Ман бутерброды (классика: масло-хлеб) делает. Семья, одним словом. Попили чайку…
- Всё, дети… Пять минут: мыть ноги и в койку! А мы пока в коридоре посидим.
Вышли мы с Мариной, отвёл я её на женский этаж. Ну, всякие там дела… Не к нам же вести. Проблем нет: убедился, что никого внутри. Запустил, а сам вход караулишь. Но это настенное творчество! Нет уж, лучше отвести на другой этаж. Внешний вид? Да все так ходят, как дома. И даже в халатах и в бигуди не стесняются.
Вернулись. Парни уже улеглись и спят. Или прикидываются. Да уснут! Куда денутся?! Наши сетки рядом лежат. От уличного фонаря в комнате почти светло.
- Я в этом спать буду, хорошо?
- Конечно…
Можно подумать, я собираюсь настаивать, чтобы она треники с рубашкой сняла… И в неглиже… Или вообще…
Так, стоять! Куда это тебя понесло? Когда предлагал ночлег, о чём думал? Что девушке спать негде. Организовал? Ну, и спи спокойно, дорогой товарищ…
Что-то не спится. В прокуренный воздух комнаты тонкой нездешней струйкой влился нежный аромат духов… «Быть может»? А какие ещё? И почему «Быть может»? На флаконе-то написано «Может быть». Но все читают наоборот. Почему? Красивее, что ли? Или смысл сразу другой?
О чём бы ещё подумать? Слонов, что ли погонять? Какие слоны? Пусть себе спят, не мучай животных. А себя? Интересно, что тебя может мучить? Ты в неё даже не влюблён. Ну, целовались. Так вышло. Тебя же согреть хотели. И всё. Короче, спать!!!

- Не спишь?
- Да как-то…
- Поговорим?..
- О чём?
- О нас…
Вот новости! Я только что всё себе сказал. Ну, хорошая ты девочка… Но не для меня.
Не чувствую я чего-то. Тебя не чувствую. Рад даже, что ты с Хешкой. Я его очень люблю. И тебя тоже. Не в смысле люблю, а в смысле… Ну, понятно…

- Ты не против, что я с Хешкой?
- Всё нормально.
- Нет, ты – хороший! Но…
Ох уж эти – «Но»! Продолжать не надо. Не друг для друга мы. И, слава Богу, поняли это почти сразу. Милая девочка! Но не более… Не греет... Хотя…Так, а это кто?
Блин горелый, клоп! Бежит по её подушке. Как бы его незаметно… Приподнялся на локте, наклонился к девушке. У неё аж глаза раскрылись тревожно как-то… Успел я, перехватил «террориста». Лёгкий запашок коньячка поплыл…

- Ты – хороший. Мне с тобой интересно было. Да и сейчас интересно. Вот лежим, разговариваем…
Это мы лежим. А клоп, ещё один – бежит. И этого «к ногтю».
Девочка продолжает:
- А помнишь, наш первый день знакомства. Мы танцевали… Ты сказал, что «Сумерки» - твоя любимая песня. Я потом ещё слушала её. Там такие слова… Прямо про нас…
Заслушался. Следующий рванул прямо, по короткой траектории, и успел скрыться в волосах. Медленно, почти нежно, запускаю пальцы в её волнистые волосы. Перебираю их. Девочка замолкает. Но тревоги в глазах нет. Только взгляд такой…
Ага, нашёл! И к запаху «Быть может» примешалось амбре «Армянского», трёхзвёздочного. Осторожно скинул трупик на пол. Откуда их столько? Опять бежит. Врёшь! Не уйдёшь!..
Марина прижимается щекой к руке:
- Знаешь, мне с тобой хорошо. Хорошо и жутко. Ты такой взрослый. Я даже боюсь тебя. С первого того танца. Мальчики в школе – они и были мальчики. А с тобой – так себя чувствуешь! Жутковато…
Это мне жутковато. Вот у самой шеи снял. Обозначил, вроде коснуться хотел.
Она голову запрокинула. Глаза прикрыла.
А я вижу, справа, с той стороны, аж двое бегут. Как бы склонился над девушкой, левой рукой опёрся. Чувствую – попал.
Губы её чуть приоткрылись. Дыхание срывается.
- Это всё, что я могу тебе дать. Не обижайся.
Некогда обижаться. Вон их сколько. Только успевай. 
Её руки робко обвивают мою шею, тянут к мягким послушным губам.
В последний момент краем глаза успеваю заметить очередного диверсанта и, зависнув над Мариной, таки прерываю его путь…
Видимо, поцелуй был несколько холодноват…
- Всё-таки, ты обижаешься. Но попробуй понять меня…
А меня кто поймёт? Расскажи кому: всю ночь с девушки клопов снимал. Слава те, Господи! Утро пришло. Наверное, принято желать, чтобы ночь в таких ситуациях не кончалась. Это я про девушку рядом в постели. Но не в моём случае. Парни, проснувшись, дружно бегут в туалет. Я с «Беломориной» - в коридор. Выходит чуть растрёпанная, переодевшаяся Марина. Смотрит в сторону.
- Ты меня не осуждаешь?
- За то, что подарила мне этот поцелуй?
- Он – прощальный…
- Я понял. Будь счастлива. Удачи!
И пора бежать на лабораторные. По дороге Лапочка спрашивает, готов ли я? Ой, вряд ли. Прорвёмся… Успеваю прочитать описание. Получаем допуск, причём я даже ответил на какой-то вопрос. Что характерно – правильно. Садимся за приборы. Под их мерный шум я засыпаю…
- Ты что, спишь?..
- Лапочка, отстань, я ночь с женщиной провёл…

Да уж, романтика, блин!
Так вот и рождается определённый образ. Вроде, делаешь с девушкой лабораторные. Потому как трудно им на РФФ! А вокруг начинают думать чёрт знает что.
Ну, сидим допоздна в «учебке». Или у нас в комнате. Так ведь занимаемся.
Ну, зову я её Лапочкой. Так ведь потом все начали так звать.
Ну, смотримся вместе здорово: почти одного роста, оба длинноволосые альбиносы, со скандинавскими чертами лица: прямо Сигурд и Брунхильд. Красивая пара. Я на фотографии видел.
Ну и что? Не было у нас ни-че-го.
А Санёк из соседней группы стороной её обходил, мне не хотел мешать.
Если бы не Очаровашка, так бы и не стала Лапочка женой его.
Я что вспомнил про Очаровашку? Просто с ней одна история в тему про романтику попадает. Про то, как трудно иногда быть романтиком.
Не устала? Тогда слушай…




При встрече той, негаданной, но жданной…

Я валяюсь с «Беломориной» в зубах на нижнем ярусе нашей трёхэтажной кровати. Такая, наверное, единственная во всей общаге. Мы сами её соорудили, когда за ум взялись и с девочками-мальчиками как-то всё «устаканилось»: по парам разбрелись, некоторые – вообще разбежались.
Из четвёртой кровати сделали подобие тахты, на ней Джонни спит. Васятка – на втором этаже. А Сёдж – на самой верхотуре. Не совсем удобно, но чуть свободнее. Изобрели парту откидную. В дополнение к столу, на котором сейчас стоят две канистры с пивом. Ну, как с пивом… Одна уже из-под, а во второй – ещё литра полтора.
Хорошо! Сквозь открытое окно рвётся вечер уходящего мая. В оживших кронах тополей раздухарившиеся от тепла птички радостно чирикают. Кто-то колонку на подоконник выставил, и трепетный женский голос вкрадчиво предлагает: «О-о-о, Love me, love me, baby…». Ласковый ветер срывает страстную мольбу, несёт над деревьями на простор площади Мужества. А оттуда встречным потоком – по-весеннему жизнеутверждающий скрежет трамваев и запах оттаявшего асфальта…
Хорошо! Сёдж клопа дрессирует, гоняет бедного по столу дымом «Партагаса», такие ядрёные кубинские сигареты. Наш «Беломорканал» на клопов не действует, а вот «горлодёр» с острова свободы – прошибает. Джонни, полное имя – художник Джонсон, очередной шедевр в тетради рисует. Наша «Нота» в полголоса, фоном, выдаёт «July Morning» из «Uriah Heep».
Но до июля ещё сессия будет. А, ладно, одну-то уже прорвались. И даже без потерь. Хотя, девочки и гулянки чуть боком не вышли. Всё, проехали! Не надо о грустном. Плесните мне пива!
Хорошо! Лениво. По-хорошему лениво. Папироса погасла, а за спичками лениво тянуться. Книга интересная под подушкой, но глаза напрягать лениво. Зашедший парень из соседней комнаты пытается в разговор втянуть – отвечать лениво. Даже думать – лениво. Пиво начинает давить – вставать лениво. Вроде уже пора. Нет, потерплю ещё. А то так лениво…
Топот по коридору. Сердитый стук в дверь. И сразу – настежь. Мы едва успели хором прореветь:
- Вваливайтесь!
А Шура уже ввалился. Шура… Друг, не друг? Сложно определить. Даже не помню, как познакомились. Ну, на одном курсе учимся. Но группы разные. Может, по комсомольской линии? Всё-таки, секретарь курса, кандидат в члены. Вот ведь термин, захочешь – лучше не придумаешь. Точно, по комсомолу познакомились! Я же был комсоргом группы. И притянуло меня к нему. Или его ко мне. Вроде и близкие, вроде и не очень. И всё-таки Шура для меня – это Шура.
- Лежишь тут! А она там… Плачет…
Я больно ударился головой о раму верхней кровати, выкатился из своего «отсека» и заскакал на одной ноге, пытаясь натянуть запутавшиеся брюки. Рванул в коридор, Шуру вихрем к стене прижало. Или отскочить успел. Рубашку я напяливал уже на ходу. Шурка догнал меня на лестнице с курткой в руках. Скатились вниз, на улицу.
- Где?!
- На «Финбане»..
И мы понеслись к метро. Я не уточнял, о ком он. Тревожно-томительный холодок в груди подсказывал – это Шура про неё! Я даже не задумывался, откуда они могут быть знакомы и что делали на Финляндском вокзале? Как она сказала ему про меня? И что? А уж его поведение… Он и сейчас, наверное, не сможет объяснить, даже себе.
«Не бегите по эскалатору!»
Я не бегу, я почти не касаюсь ступенек. Просто вниз, как в детстве, с нашей горы. Только ветер чуть сзади.
Вагон метро. Две станции, три перегона. Минут двенадцать всего. Но так долго. Я тупо смотрю на надпись: «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». В стекле отражаются хмурые пассажиры. Мелькают своды туннеля. А я уже не под землёй и не в этот момент времени.
… Я – там, восьмого мая 1976 года на озере Красавица, под Зеленогорском, на институтском военно-патриотическом слёте. Мы, первокурсники, приехали «квартирьерами», на день раньше, подготовить лагерь для факультетской команды. По возрасту я – самый старший, потому и командую.
На следующее утро приехала основная часть. С настоящим командиром. И даже с комсомольским секретарём факультета Володькой Ананьевым. Мы с ним знакомы. И возраст одинаковый. Если бы сразу поступил, всего на год младше бы учился (я – ноябрьский и в школу пошёл с восьми). Ребята с разных курсов, держатся своими компашками. Но мы, хоть и первокурсники, а здесь – «старожилы». Показываем, что где. Указываем, что делать, особенно я. С лёгкой руки (или языка) Зизи, уже зовут меня Сэмом. Веду себя, как хозяин или распорядитель. Все вроде при деле. А это что за девица одиноко стоит и на меня пялится с робкой такой улыбочкой. Я тоже ей улыбаюсь, нежно так:
- Как тебя зовут?
- Наташа…
- Наташенька… Возьми вот это ведро и воды принеси.
Повернулся спиной, пошёл дальше руководить. Только чувствую, как спину печёт. А тут Ананьев сбоку:
- Ильич! (Ему, как комсомольскому вожаку так сподручней называть.) Что делать?
- Дров наколи.
- Понял. Где топор?
И пошёл секретарь выполнять, что Ильич завещал. Спине уже не так жарко. Ведёрко звякнуло. Оглянулся, Наташенька к берегу спускается. Ну и умничка…

«Лесная. Следующая станция – Выборгская.»

…Наш лагерь – на высоком берегу лесного озера. Чуть в стороне от других факультетов, через поляну для основного сбора. Приглашённые ветераны вместе с комиссией обходят стоянки, конкурс на лучшее оформление. Вот и к нам пришли. Вперёд с хлебом-солью выходит Наташа. Косыночка ей очень к лицу. Видно, у меня это на физиономии написано. Потому что Сёдж пихает в бок:
- Хороша Маша, да не наша. Вон тот, Андрей, от неё ни на шаг не отходит. Так что зря ты…
Да сам я вижу. Но оторваться не могу. Потом, за посмотреть денег не берут. И вообще…
- Что-то у вас хлеб жестковат…
- А в древнем Риме гладиаторов всегда чёрствым хлебом кормили, чтобы желудок здоровым был.
Вот молодец! Как ответила! А буханка действительно позавчерашняя. Мы же покупали. Эх, Наташа.. Ладно, всё. Глаза в сторону. На чужое не зарься. И найди себе занятие…

… Мы только что позорно проиграли конкурс песни. Хотя, не позорно. Пели ребята великолепно! Сам отбирал! Слуха у меня нет, но это не мешает. Познакомился с Шурой Куликовым. Высокий мужской голос, в ансамбле солистом пел. К нему Серёгу Голуба нашёл. Белорус, второй-третий голос. На басу играет. Зизи всегда был. С его вокалом а-ля Боярский, броской внешностью и врождённым пижонством – в любом составе на первых ролях будет. Елена – Леся, как она представилась при знакомстве, – бесподобный чистый сильный женский вокал. Вот такая у меня (!) крутая команда. Я их всех вытащил на Красавицу, здесь познакомил поближе, хоть и с одного курса. Тут они и спелись! Три голоса! Зизи – в обертон…
И вдруг – третье место. С обвинением в нечистой игре: дескать, профессионалов привезли. Да, профессионалы! Да, спелись за несколько часов. Три песни на три голоса разложили. Одну даже на белорусском языке выучили. Серёга сумел. Песня его, «Жаворонок».
Наша команда на награждение даже не пошла. Я схватил топор и пошёл в темноту дрова колоть.
Все сидели вокруг костра грустные. И тут Зизи, пижон до мозга костей, встал с гитарой, робко-робко попросил внимания, тронул струны и жалобно запел:
Дождь, дождь… Дождь пронзает крыши.
Но, но ты меня не слышишь.
Дождь, дождь… Серой пеленою…
Вот, вот он тебя совсем закроет!
Дождь…
И понеслось! Он рассказывал, как мы в первую зачётную неделю магнито-альбом записывали. У нас тогда маленький такой творческий коллектив был: «Green Stars».
Вот Зизи песню представит и начнёт петь. После объявит:
- Сёдж! Малые шумовые эффекты!
или
- Сергей Гнездов! Ударные!
Публика в восторге. И тут он объявляет:
- И наконец, менеджер (1976 год!!!) нашего ансамбля, знаменитый Сэм Блэйк!!!
Кто-то крикнул:
Менеджер! Покажись!..
Я бросил топор, шагнул в красный круг огня. Что-то подсказало, как надо вести, и я тихо кинул в эту замершую «толпу»:
- Хей…
А в ответ также в полголоса:
- Хей!
Я – нормальным голосом:
- Хей!!
Как эхо:
- Хей!!
Криком:
- Хей!!!
Рвётся из глоток:
-Хей!!!
Визгом:
- Хе-е-е-й-й!!!!
Вся наша команда:
- Хе-е-е-й-й!!!!
Я обрываю нормальным голосом:
- O’key! Thank you…
А Зизи, пока все на взводе, кричит:
- Муха!!!
- Песня, написанная ансамблем «Green Stars» по заказу Минздрава СССР и Международного общества Красного Креста и Красного Полумесяца!
Мы ходим вам рассказать,
Что надо мух уничтожать…
Тема заводная, на «Miss Vanderbilt» Маккартни. К пению подключается остальная вокальная группа. Припев самозабвенно ревёт уже вся толпа:
Хоп! Муху хлоп! Хоп! Муху хлоп!
Кто-то закричал:
- Танцуют все!
И начались танцы. Под гитары. Сергей, наш ударник, приспособил пару пеньков, кастрюль – начал ритм отбивать. И голоса! Спевшаяся четвёрка, как сейчас говорят, зажигала по полной!
- А вот эту кто знает? Слова такие-то… Аккорды – такие. Играем?!
И с листа, со слов, со звука…
- «Жаворонка» давай!
Мне сница жаворонок ночю,
Не перший раз, не першу ночь,
Вин не пие, ажно булькочет…
Красивая песня! Я уже влюбился в неё. Обязательно хочу под «Жаворонка» танцевать! Вот с кем? На той стороне поляны – наши девочки. Пойду к Светику! Огибаю импровизированный стол с закусками и выпивкой, сталкиваюсь с этой Наташей. То ли меня качнуло, то ли она в темноте споткнулась…
Мы уже танцуем. В смысле топчемся на месте в резиновых сапогах, шуршим толстыми куртками. При этом даже не смотрим друг на друга. Молчим…
Песня кончилась.
- Выпьем?
- Давай!
Как-то с размаху прозвучало. Будто зажмурила глаза и шагнула в пропасть. Я суетливо побежал искать пустые кружки. Плеснул водки. На природе всё-таки. Да и не лето. Водка, она завсегда полезна. Себе половинку, девушке – на донышке. Я ж не знаю, как она пьёт. Может, вообще никак.
Нашёл Наташу на том же месте, где оставил. Но уже не одну. Её Андрей в чём-то убеждал, резко, почти зло. Девушка увидела меня и подошла. Не разбирая выпила, закашлялась:
- Водка?
- Ну да…
- Я всё вино пила. А тут…
- Да чуточку и налил. Чтоб не холодно…


«Выборгская. Следующая станция – Площадь Ленина, Финляндский вокзал.»

… Тёмная, только что освободившаяся из-подо льда, вода. Озеро спит. Луна бросила к ногам свой золотистый шарф. Над обрывом, выхватываемые всполохами костра, беснуются огромные косматые тени танцующих. Гитары рвут тишину с трудом задремавшего леса. Звонкие, чистые голоса с жутким акцентом выводят:
My mother give me quarter
To buy some water…
И тут же разухабистый русский вариант:
На проволке скакала,
Кричала: О-па!..

У самого краешка берега сидят двое. Она – на подстеленной куртке, он – на холодной сырой земле. Куртки бы хватило обоим, но это слишком близко. А то кому надо? Хотя озеро, лес, луна – вся природа говорит: надо!
О чём могут двое разговаривать в такие минуты? О любви? О красоте мира? Просто о жизни?
Мы говорим о комсомоле! Что и почему делается не так. И как надо. В смысле, как нам бы хотелось. А то развели бюрократию. Бумажками обросли. Собрания никому ненужные на никому неинтересные темы…
- Да ты замёрз, заяц…
Где-то я уже это слышал. Неужели, правда на зайца похож? Уши маленькие. Зубы кривые, но не крупные. Без заячьей щербинки. Опять же бородатый. Не мягкий и не пушистый. Почему заяц? И дальше что?
- Может, пойдём тогда…
Нет, другое развитие. Радоваться? Огорчаться? Не понял ещё. Но с ней мне хорошо. Хотя как-то тревожно. Почему? Я бы не уходил назад, к костру. Я бы…
- Или давай пройдёмся. Куртку оденешь и согреешься.
- Давай пройдёмся.
Уходим вдоль берега. Тропинка выводит на дорогу, дорога на шоссе. Ночь глубокая. Ни одной машины. Шагаем в непонятную сторону. Бодро так шагаем. Молча. Остановилась. Глаза в глаза. Близко. При свете луны видно – тревожные. Даже злые.
- А ты когда меня лапать начнёшь?
Пощёчина, и та не была бы так неожиданна. Час, не меньше, сидел на «пионерском» расстоянии, обидеть неловким жестом боялся. Рядом шёл – даже прикоснуться случайно не смел. И на тебе.
- Я — плохая? Плохая! Мерзкая... Дотронуться до меня брезгуешь! А мне больно было! Больно!.. Но я видела — он этого хочет. А я …
На полу-фразе — к кювету. Я незряче смотрел на пустынную тёмную дорогу, устало взбирающуюся на косогор, и где-то там, перевалив через него, наверное, уже весело, сбегающую вниз. Плохо девочке... Ну, зачем я ей налил... Зачем она пила... Машинальная «Беломорина» так и не дождалась спички. Справа, из темноты, в паузе:
- Уходи! Слышишь, уходи! Ну, не стой же!
Вдруг рывком — ко мне. Кулачки стиснуты. Лицо — белым размытым пятном. Рот скривился от ненависти. Папироса отлетела, сам успел увернуться.
- Никуда я с тобой не пойду! Сама пойду!
И понеслась в гору. Догнал, перехватил под коленки, поднял. Напряглась вся, изогнулась, вырваться хочет. Только бы не уронить. Все силёнки собрал, сложил, как полураскрытый перочинный ножик. Удержал!
Теперь нести в лагерь надо. Пошёл медленно. Девушка притихла. Глаза распахнутые, удивлённые, как у ребёнка. Господи, совсем маленькая девочка...
Хотя, килограмм пятьдесят в ней есть. Точнее, живого веса — пятьдесят. Куртка, сапоги, одежда тёплая — ещё на три, а то и на все пять, потянут. Но уж раз взялся. И что мы так далеко ушли? Потом ещё лесом, в гору. Донесу? «Брось, командир... Не донесёшь. Да не меня! Рацию брось.» Не смешно. Нет у меня рации. Только этот задремавший теплый комочек на руках. Губу закусил. Надо было больше спортом заниматься, а не пить, курить и по … Стоп! Не надо, последнего не было. Сколько ещё?
- Опусти. Я сама пойду...
Голос тихий, глаз не подымает. Поставил на землю; тихонько, незаметно так, дух перевёл. Это дело перекурить надо. Сунул руку в нагрудный карман, труха осталась от моей пачки. За удовольствие надо платить... Не каждый вечер выпадает такая удача — девушек на руках носить.
Пришли молча в лагерь. Тихо. Все куда-то рассосались, кто спать, кто гулять. Встречали нас два-три человека. Посадил девушку на бревно у тлеющего костра. Заботливая Светик ей кружку с чаем дала. Сёдж мне — папиросу. Кайф!
Наташа упорно на угольки смотрит, кружку двумя руками сжала. Иногда прихлёбывает. Это хорошо, крепкого чайку ей обязательно надо попить. Сёдж мне тихо-тихо:
- Вас тут хватились было. Но я сказал, что она давно в той палатке спит, с нашими. А вот в этой — никого. Я там твой спальник оставил. Сам не буду ложиться, когда ещё у костра посидишь.
- Спасибо, Сёдж. Наташа, пойдём; я тебе место покажу, поспишь.
Послушалась. Вползли в палатку, я куртку снял, сделал подобие подушки, спальник распахнул:
-Ложись. А я к ребятам...
Девушка послушно забралась в спальник. И неожиданно, с коварной улыбкой, схватила мою руку и улеглась щекой на ладонь. Заснула мгновенно, складки на лице расслабились и улыбка из коварной стала лукаво-счастливой. Я попробовал тихонько освободить ладонь, но при первой же попытке наташины пальцы крепче сжали добычу, а по лицу скользнула гримаса недовольства. Пришлось уступить. Так и лежал, опираясь на локоть и стараясь не шевелиться. Рукав рубашки задрался, оголившаяся часть руки медленно замерзала на холодном брезентовом дне палатки. Да и самому было не жарко. Ладонь же — просто горела...
Светало. Я уже мог видеть в рассветных сумерках неожиданно свалившееся на меня чудо, так сладко, по-детски, спавшее на моей ладони. Наташа. Наташка-очаровашка. Очаровашка!
Девушка пошевелилась во сне, рука случайно скользнула по моей и тут же отдёрнулась. Глаза открылись.
- Я испугалась, что ты умер. Она же ледяная! Ты меня не хотел будить? А я коварная, похитила твою руку...
Приподнявшись, опрокинула меня на спину. Смеющееся лицо наклонилось. И мы поцеловались. Сначала робко. А потом...
Вдруг она отпрянула от меня, удивлённо вскрикнув:
- А почему я целуюсь с тобой? Я же не собиралась целоваться!
И, после такого откровения, совсем нелогично снова прижалась губами. За тонкой стенкой палатки стали слышны голоса. Кто-то начал стучать топором. Мы с неохотой оторвались друг от друга.
- Я пойду. А ты ещё полежи. Чтобы не сразу. Ну, не вместе...
Что-то вроде обиды шевельнулось, но сладкие губы пресекли в зародыше это шевеление. Очаровашка исчезла. Я остался лежать на спине, смотрел на грязный, в подтёках от дождя, тент прокатной палатки и думал. Вернее, пытался. Или даже совсем не думал. Вот, ворвалось в мою жизнь и тут же исчезло. Снаружи палатки — другой мир. Будет ли там место для нас? Или вот здесь были мы, а там — уже порознь. Тогда, что это было? Слабость минутная? Благодарность за сон? Что?..

«Площадь Ленина. Следующая...»

А это уже неважно. Остался путь наверх. Какое глубокое в Питере метро! Какие медленные эскалаторы...
… Электричка подходила к станции Левашово. Наташа стала прощаться с ребятами.
- До свидания, до свидания...
Это всем и каждому.
- До завтра...
Это Андрею.
- Прощай...
Это мне.

Бегущая лестница юркнула из-под ног в своё тайное убежище. Финляндский вокзал. Налево пойдёшь... Что-то робко пискнуло в подкорке: может всё-таки налево и вниз; пять минут, всего пять... Но другое, не в голове, сумасбродное, где-то в груди рвалось и не хотело ждать. Мы выскочили на улицу Комсомола.
- Направо, к ВМА...
Вот и скверик возле Академии, по периметру — скамейки. На ближайшей слева — она. Я осторожно сажусь на край, глаза сами упираются в песок. Наташа тоже старательно разглядывает что-то под ногами.
- Вот, привёл...
Тишина. Ни слова, ни кивка. От меня тем более не дождёшься. Привёл он... Всю дорогу сзади, еле успевал. Хотя, спасибо, конечно. Но ведь никогда не скажу.
- Так я пошёл?
И опять — ничего. Бедный Шура потоптался немного и двинул к метро. Так должен уходить Мавр…
Снизу, искоса — лукавый взгляд:
- Ребёнок сначала всё дулся. А потом как разрыдается: что он такой непонятливый, за столько дней даже не объявился ни разу; а я вот сижу, плачу. Дурак он, твой Вовка. Бесчувственный дурак! Вот! А взрослый дядя говорит: сиди здесь, я сейчас его приведу. И убежал. Сижу и думаю: а вдруг он не придёт? И что тогда? А вдруг придёт? Тогда что? Может, он ещё и не найдёт его... Вот досчитаю до… А тут ты бежишь! И всё стало просто. Пойдём отсюда. Вон бабки смотрят: с одним сидела, потом другой появился...
Я протянул Очаровашке руку и мы молча пошли в сторону Литейного моста. Моя глупая, до неприличия счастливая, физиономия объясняла всё без слов. Хотелось втиснуть девушку в грудную клетку, чтобы её омыло горячей моей кровью, чтобы растворилась она в ней и ударила в бешено колотящееся сердце. Хотелось безрассудства, щенячьего озорства. Чтобы все видели, завидовали и радовались за нас. Может быть, Очаровашка чувствовала что-то похожее. Это наше безумное состояние вложили мы в откровенно вызывающий поцелуй, прямо посреди тротуара.
Так мы были молоды и хороши, так светились своим счастьем, так вкусно выглядел наш поцелуй, что тормознул таксист и, завистливо смеясь, нажал на гудок…
… Дальше мы пошли правым берегом Невы, мимо «Авроры», сфинксов, домика Петра. О чём-то разговаривали. Странно, я совсем не помню своих слов. То, что говорила она – да, помню. Себя – нет. Всё было прекрасно. Тёплый весенний закат. Серая, а потому как бы суровая, Нева. Тяжело нависшие над ней мосты. Шаровый «утюг» крейсера. Розовое небо. Парадный левый берег, там за водой. Сияющий в последних лучах вечера шпиль с охраняющим город, а значит и нас, ангелом. Всё чудесно.
Кроме одной мелочи. Как моё восторженное, возвышенное состояние требовало выхода, так и коварное пиво…
Уж сколько лет эта банальная, можно сказать низменная, проблема — отсутствие общественных туалетов отравляет жизнь не одному поколению людей. Хочу быть правильно понятым. Подворотен или парадных на нашем пути не было, кустики на Троицкой площади ещё не распушились. Петропавловка – не то место, где можно «забежать за угол». Нет, есть там туалет, но его ещё найти надо. И девушку бросить в пустынной в этот час крепости. Опять же, момент не совсем подходящий…

- Я тебя давно заметила. Ещё на том бюро, когда Рашид и Никита из-за вашей группы ругались, в какой отряд она поедет. Ты тогда мудро выступил. А вот ты на меня даже внимания не обратил.
- Ты чуть сзади сидела…
- А на Красавице? Я ведь тогда командиром факультетской команды приехала. Ты такой деловой был. Смотрю, ко мне идёшь. Замерла. А ты: воды принеси. Повернулся и пошёл. Как будто и не сомневался, что пойду. Как я взвилась! Кто здесь командир! А потом смотрю – все тебя слушаются. Даже Ананьев. И пошла за водой…
… Так что – терпеть! Мы огибаем Стрелку Васильевского острова. Я уже незаметно пританцовываю. Но разговор поддерживаю. Сколько я ещё так смогу? Вообще человек – сколько? Вот говорят: пузырь чуть не лопнул. Что, так может быть? Интересно, это как? Нет, лучше не узнать. Переходим Дворцовый мост. Вода завихряется, журчит на его опорах. Да что же за мука-то такая. За что? Главное – сейчас! А говорят – пиво полезно. Вас бы на моё место! 
Вот и левый берег. У Зимнего дворца остановка автобуса.
- Двойка. Мы можем здесь сесть и доехать до Финляндского. Если ты устал.
Ура! Не то, чтобы устал от прогулки. Терпеть устал…
- А можем дойти до Летнего сада, там отдохнуть немного и дальше…
Вот вы бы что выбрали? Стоя рядом с любимой девушкой на горбатом мостике мрачной Зимней канавки и глядя на пушкинскую Мойку? Да пусть он лопнет, пузырь этот! А пива я в рот не возьму.
Марсово поле. Лебяжья канавка. Летний сад. Так и подмывает спросить: приходилось целоваться в Летнем саду? Не сейчас, когда нравы стали несколько свободней. А тогда, в нашу молодость? Нет? Поверь – это просто невозможно! Представь: девушка откинулась на спинку скамейки, я к ней наклонился. Губы слились, дыхание перемешалось… И тут тебя по плечу так осторожно, тактично:
- Извините, ради Бога. Сигареткой не угостите?
Убил бы! На тебе папиросу, в ней никотина больше. Не то, что лошадь, такую скотину, как ты запросто убьёт.
- И огоньку, если нетрудно…
Ох уж эта ленинградская вежливость! Я б тебе дал прикурить, да обстановка не располагает: статуи вокруг. Опять же девушка ждёт. А пиво уже не ждёт, просто требует свободы. На поцелуях как-то забылся, но с этим «стрелком» опять.
Он и девушку слегка смутил. Встали, пошли к выходу.
Литейный мост. Направо. Артиллерийское училище. Налево. Вот он, вокзал! Вырастает медленно, даже неохотно. Как хочется бежать!

А Очаровашка почему-то загрустила и идёт еле-еле…Ура, дошёл! Сразу за дверьми:
- Ты посмотри расписание, а я сейчас!
И, не дав девушке опомниться, скатываюсь вниз по лестнице. Тот, что на букву «Ж» - он дальше по коридору. Но я, уже не обращая внимания на идущих навстречу женщин, на ходу расстёгиваюсь одной рукой, доставая «Беломорину» другой. Всё, успел…
Как в том анекдоте, когда африканский вождь хотел, чтобы пленники ему объяснили, что такое кайф. Буржуи не смогли. Зато наш – пивом долго поил, но за баобаб сбегать не давал. А потом разрешил. Добежал я до своего баобаба! Кайф! Какой кайф… Успел всю папиросу выкурить… Наверх подымаюсь умиротворённый и готовый – хоть на край света. Подхожу…
- Электричка через пять минут.
Видя мою жалкую от такой новости физиономию, добавляет:
- Я взяла тебе билет. Подумала, а вдруг ты меня проводить захочешь…

Да уж, романтика, блин!
Чувствуешь, как иногда трудно романтиком быть. Хотя и приятно. Ещё плеснуть? А я себе добавлю. Что-то я размяк. В воспоминания такие ударился. Старость, что ли… Говорливый стал. Не очень утомил? Странная штука – жизнь. Что вчера было – не помнишь. А лет тридцать назад – пожалуйста. Говоря современным, компьютерным языком, то, что сейчас происходит, записывается в ОЗУ (оперативное запоминающее устройство), а то, что давно было – в ПЗУ (постоянное запоминающее устройство — энергонезависимая память, используется для хранения массива неизменяемых данных). Неизменяемых, понимаешь? Это было с нами и уже не изменить. И нечего мучиться: что, если бы…
Хотя, я вот думаю: если бы с Очаровашкой по-другому сложилось, как бы я 21 марта 1977 года себе в отряд врача выбирал?
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!
Свидетельство о публикации № 18878 Автор имеет исключительное право на произведение. Перепечатка без согласия автора запрещена и преследуется...

  • © Владимир Тучин :
  • Рассказы
  • Читателей: 394
  • Комментариев: 4
  • 2021-05-19

Стихи.Про
(из серии "Жизнь нараспашку")
Краткое описание и ключевые слова для: Романтический вечер

Проголосуйте за: Романтический вечер


    Произведения по теме:
  • Передумала
  • Шуточный рассказ о любви. Евгений Гринберг. Верка-то наша влюбилась, как эта… В Пашку. Крепко влюбилась, по-чёрному. Люблю, кричит, и всё, он красивый, дескать. На шею ему бросается, целует, делай,
  • Единственная
  • Рассказ о единственной любимой женщине, жене, "половинке". Любовь по-прежнему так же сильна. Годы только, как у изысканного вина, добавили аромат.
  • Всё будет хорошо
  • Рассказ о том, что бывает в семейной жизни и как важно, когда в жизни женщины есть главное – её ребёнок. Ирэн Слесарева.

  • Татьяна Галинская Автор offline 19-05-2021
Тоже Скорпион? Как иногда трудно романтиком быть... Ещё плеснуть!!!
  • Владимир Тучин Автор offline 19-05-2021
Спасибо, Татьяна, что выслушали. Да, Скорпион . Правда, не понял: из чего это следует? И за сочувствие - отдельное спасибо. "Ещё плеснуть"? Пусть выбор за Вами: "4 верных способа произвести впечатление на девушку" или "... Не надо про Париж."
  • Татьяна Галинская Автор offline 20-05-2021
Почему Скорпион? Вы, Володя, написали, что в школу пошли почти в восемь, потому что ноябрьский. Это и моя история... А про Париж надо обязательно! Любопытно узнать и о верных способах... Дама чекає...
  • Владимир Тучин Автор offline 22-05-2021
Цитата: Татьяна Галинская
Дама чекає...

Не в моей природе заставлять даму ждать. Сегодня же постараюсь.
 
  Добавление комментария
 
 
 
 
Ваше Имя:
Ваш E-Mail: