Рассказ про эвакуированных. "Эвакуированные мы", – объяснял нам Мися, немногословный из-за своего заикания. Временами на неё накатывало. Ей, по-видимому, казалось: сейчас будет, как ТОГДА. Поезд дяди Саши смог из-под следующей бомбёжки уползти. Когда война кончилась, в послевоенные годы цены снижали, но еды на полках это не прибавляло.
– Бора! Бора! Бора! Иди ко мне!!! – вдруг ни с того ни сего кричала из полуподвального своего окошка тётя Лида, которая на самом деле по паспорту звалась Лия. Временами на неё накатывало. Ей, по-видимому, казалось: сейчас будет, как ТОГДА. Удивительно, но своего старшего сына Мисю, который пережил чудом это ТОГДА, она никогда так заполошно не звала. Крик умолкал, когда Бора, он же по-дворовому Борька, кубарем скатывался в подвал и попадал в удушающие объятья истерически рыдающей матери.
Как она попала в подвал нашего дома? Очень даже просто – прямо из-под вагона. Вагон сбросило с рельсов. Он лежал на боку и горел. А дядя Саша вытащил тётю Лиду вместе с малым сыном Мисей и, когда тащил, страшную грыжу заработал, но в свой вагон затолкал, хотя тётя Лида рвалась в огонь и всё истошно кликала Ицика и царапала до крови себе лицо. В конечном итоге, поезд дяди Саши смог с разъезда под Оршей из-под следующей бомбёжки уползти.
– Э-ва-ва-ва-вакуи-рованные мы-ы-ы, – объяснял нам Мися, немногословный из-за своего тотального заикания, и лицо его скукоживало судорогой.
А дядя Саша был проводником вагона. Дворовые звали его Тюхтёй. Почему? Нам неведомо. Он, вправляя сам себе грыжу, доставил заполошную еврейку с контуженым сыном к себе в полуподвал к богомольной матери-старухе. Перенёс воспаление кишок, чуть не умер. И так вышло, что они с Лией-Лидой стали жить неузаконенно, а когда война кончилась и явился на свет Борька, – расписались.
Дядя Саша был фигурой заметной не только своей толщиной. Он был проводником прицепного вагона к мимо следующему курьерскому поезду Ташкент–Москва–и обратно. А потому имел возможность привозить из Москвы кое-что съестное. В послевоенные годы цены снижали, но еды на полках магазинов в русской провинции это почему-то не прибавляло. А покупать ему было на что и где. Из каждой поездки в Москву он привозил когда мешок пустых бутылок, а когда и два. И, кроме того, «зайцев» не чурался. Поезд шёл долго, вагон простонародный, вот и коротали мужики время, и копилась стеклотара. Так что не такой уж он был и тюхтя. Каждое возвращение домой заканчивалось одни и тем же: тётя Лида отрезала два елико возможно больших ломтя хлеба, намазывала его густо-жёлтым топлёным маслом и посыпала сверху – с ума сойти! – сахарным песком горкой. Бора и Мися брали бутерброды и выходили во двор. О! Какие это были бутерброды! Таки всей дворовой ребятне отведывать бы: и хлеб пеклеванный, толсто отрезанный, и масло, подтекающее с хлеба, сахар горкой белее снега – потому надо глаз навострить, чтобы не капнуть маслом мимо рта попусту. Как с этим управлялся Мися, косенький на оба глаза, понять было невозможно. Да и как поймёшь, если Мися норовил отвернуться лицом к стене. И съедал всё сам. Бора же не так. Он добрый, всегда ел, повернувшись лицом к ребятне, иногда давая откусить. Чаще всего угощал и без того краснощёкую Таньку. Валька же шипела что-то про люббовффф. Но Танька много не откусывала. Мы, хоть и малые, понимали, что бутерброды напоказ, а на самом деле в полуподвале жили совсем бедно.
Как-то Витёк, сглатывая слюну, спросил Бору:
– И чего вы дома не едите?
– А они там шоркаются, – ответил Бора. – Дошоркаются – позовут.
И правда, спустя некоторое время из окна доносилось:
– Бора! Бора! Бора!
И если Мися и Бора, заигравшись, не шли на крик матери, из полуподвала поднимался дядя Саша и нарочито грозно, на весь двор говорил:
– А вот у меня рЕмень! – Он, и правда, держал его в руках, чтобы все знали: в дом из отлучки вернулся хозяин. И он совсем вам не тюхтя!
Не забывайте делиться материалами в социальных сетях!
