Литературный сценарий. Сценарий литературной гостиной по произведениям поэтов серебряного века. Литературная композиция по серебряному веку.
Т.:Мне кажется, сегодня будет какой-то необычный вечер.
С.:С чего ты взяла?
Т.:Предчувствие. Обязательно будет много гостей, музыка, свечи.
С.:Ты кого-то пригласила?
Т.:О, эти гости приходят сами, без приглашения, да и разве возможно послать приглашение в прошлый век?!
С.:Какой век, какие гости?
Т.:Век – серебряный, а гости – талантливые. Представь, что это не просто комната, а литературный салон. И сегодня здесь собираются музыканты, художники, артисты, поэты.
С.:Тогда всё понятно. А как мы назовём наш салон?
Т.:Давай так и назовём – «Серебряный век».
С.:Серебряный век... Салон... Сразу вспоминается Зинаида Гиппиус, остроумно-язвительная хозяйка литературного салона, которая, кстати, во многом определила литературную политику того «века».
Т.:И моду. Ведь именно Гиппиус – первая женщина в России, которая стала носить брюки.
С.:Да и лирика у неё довольно-таки оригинальная.
Зинаида Гиппиус
Тебя приветствую, моё поражение,
Тебя и победу я люблю равно;
На дне моей гордости лежит смирение,
И радость и боль – всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
Вечера ясного, – всё бродит туман;
В последней жестокости есть бездонность нежности
И в божией правде – божий обман.
Люблю я отчаяние моё безмерное,
Нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
Надо всякую чашу пить – до дна.
Т.:Да, загадочный серебряный век. Знаешь, каким я его всегда представляла? Тогда поэты писали серебряными перьями, покуривая серебряные трубки, серебряные пуговицы на их роскошных халатах светились счастьем; а их голоса звучали, как серебряные колокольчики, и было слышно их далеко-далеко и долго-долго – целое столетие. А когда наступало обеденное время, поэтам на серебряном блюде подавали ананасы в шампанском. И так каждый день, представляешь?
С.:Представлять-то представляю, только всё было иначе.
Т.:Конечно, я немного преувеличила. Но вряд ли ты станешь спорить с Игорем Северяниным.
Игорь Северянин
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буэров!
Кто-то здесь зацелован! Так кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзо-фарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
С.:Хорошо, наш стол теперь сервирован по-настоящему, по-поэтически. А в салонах принято ещё и вести светские беседы. Давай и мы попробуем. Серебряный век объединил в себе множество поэтов, различные направления – акмеизм, символизм, футуризм, эгофутуризм, имажинизм. А как ты думаешь, что вообще может объединять всех поэтов, на первый взгляд, таких разных?
Т.:А тоже, что и всех остальных, не поэтов, – слово.
С.:Погоди, не так сразу, это же литературный салон, здесь ценится красноречие, плавность, продолжительность...
Т.:А... Ах, душенька, какой милый вопрос Вы задали! Я, знаете ли, тоже часто вот так сяду и думаю, думаю... Особенно тихими летними ночами при открытом окне, когда занавеска едва колышется, в вышине рассыпаны алмазы звёзд, а луна как будто жёлтая запятая в небесном стихотворении. Вот, думаю, настоящая поэзия. А на следующий день пойдёшь в какой-нибудь литературный салон (я не имею в виду Ваш, милочка), а там эти постные физиономии с проблеском гениальности (в основном, на лысине), это инфантильное высокомерие. И думаешь, что же нас, таких, объединяет? О, прекрасно понимаю Вас, прекрасно. И в течение продолжительных размышлений наконец-то тебя (меня то есть) осеняет: слово – вот что объединяет всех вообще, и поэтов и простых смертных. «В начале было Слово...» Ну как?
С.:Неплохо! А знаете, как написал об этом Николай Гумилёв?
Николай Гумилёв
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орёл не взмахивал крылами,
Звёзды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
Т.:А как Гумилёв читает свои стихи! Эта улыбка, несколько насмешливый, но милый взгляд, эта манера говорить нараспев...
Я не светел, я болен любовью,
Я сжимаю руками виски...
С.:А когда Николай Степанович в своём офицерском мундире, подтянутый, широкоплечий, бывает в салонах или на балах, его не спутаешь ни с кем другим.
Т.:Хотя, и Вы согласитесь со мной, не такой-то уж он и красавец.
С.:Да, но когда человек звучит изнутри, никакая внешняя красота не сравнится с этим.
Т.:Это так. А правда, что Гумилёв всё же расстался с Анной Ахматовой?
С.:Так уж вышло. Она никогда не была страстно к нему привязана, никогда не говорила о своей любви к Николаю. Анна любила другого.
Т.:А, может, это и правильно, что женщина, если она настоящий поэт, должна выбирать сама? Иначе...
С.:Иначе ничего хорошего из этого не выйдет. Как-то я случайно услышала разговор Анны с Николаем. «Муж и жена пишут стихи – это смешно, – говорил он, – у тебя столько талантов. Ты не могла бы заняться каким-нибудь другим видом искусства? Например, балетом...»
Т.:Но всё таки Гумилёв признал Ахматову поэтом.
С.:Да, но только после того, как это сделал Вячеслав Иванов и другие известные литераторы.
Т.:А представьте, занялась бы поэтесса балетом – и что тогда? А так ведь, черт возьми, приятно открыть сборник Анны Ахматовой и прочесть своё любимое стихотворение.
Анна Ахматова
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
С.:Да, любовь и супружество Ахматовой и Гумилёва, крушение этого супружества стали одной из легенд серебряного века.
Т.:Но...
Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же, как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять...
С.:А ведь всё так прекрасно начиналось... Но никогда не знаешь, что тебя ожидает в следующую минуту – с кем расставание, с кем встреча. Вот я, например, вчера, никого не жду, сижу, знаете, книгу читаю. И угадайте, кто заглянул на мой скромный вечерний огонёк?
Т.:Кто?
С.:Ну угадайте же, красивый такой мужчина, поэт...
Т.:Да к Вам кто бы ни зашёл, все сразу красивыми становятся и поэтами.
С.:Нет, Вы всё же угадайте. Блондин, голубоглазый... Ну?
Т.:Ну и кто? Серёжка Есенин, что ли?!
С.:Да! Так вот, заходил, обходительный такой, – как всегда, стихи замечательные читал. А одно даже мне посвятил. Точно влюбился! Вот оно.
Т.:Прочтёте?
С.:Непременно.
Сергей Есенин
По-смешному я сердцем влип,
Я по глупому мысли занял.
Твой исконный и строгий лик
По часовням висел в рязанях.
Я на эти иконы плевал,
Чтил я грубость и крик в повесе.
А теперь вдруг растут слова
Самых нежных и кротких песен.
Не хочу я лететь в зенит.
Слишком многое телу надо.
Что ж так имя твоё звенит,
Словно августовская прохлада?
Т.:И это он Вам посвятил?
С.:Мне.
Т.:Но, припоминаю я, что именно эти стихи Есенин читал в «Стойле Пегаса» актрисе Августе Миклашевской. Не так ли?
С.:Может, он на ней только порепетировал, какое, мол, восприятие будет, а мне вчера...
Т.:Вчера? Да Есенин вот уж неделю в зарубежном круизе с Айседорой Дункан!
С.:Ох, и что он в ней нашёл?!
Т.:Эх, и чем мы хуже? Как считаете, душечка, может, и мы бросим писать, обучимся балету, я знаю одного замечательного балетмейстера, и тогда...
С.:На нас, сразу на обеих, женится Сергей...
Т.:Да уж... А вот скажите, Вы сами – посвящали мужчинам стихи?
С.:Не доводилось. А Вы?
Т.:Одна моя знакомая мне когда-то говорила: напиши ему стихи – и он твой.
С.:И Вы?
Т.:Эх, сколько раз пробовала...
С.:И что?
Т.:Да что... Напишешь поэту – он тебе в ответ тоже стихи нацарапает – и тишина. Напишешь не поэту, – если ещё и неплохо напишешь, – пугается сразу, говорит: Вы такая талантливая, просто Марина Цветаева, а кто я рядом с Вами?.. И предпочитает быть не рядом...
С.:Что ж поделать... А вот Вы только представьте, Александр Блок посвятил Прекрасной Даме 687 любовных гимнов.
Т.:Вы имеете в виду Любовь Дмитриевну, жену поэта?
С.:Да, её. Но, увы, ей не нужны стихи Блока, а надо что-то простое и обыденное.
Т.:И великая любовь поэта для неё – обуза.
С.:Но зато какие строки рождает великая любовь!..
Александр Блок
Вхожу я в тёмные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озарённый,
Только образ, лишь сон о Ней.
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая – Ты.
Т.:Вы заметили, как странно только что задрожала свеча, словно кто-то прошёл?
С.:Наверное, так крадутся к поэтам Музы. Осторожно, тихонечко, чтобы их никто не заметил.
Т.:А потом сядут рядышком и вдохновляют.
С.:И где бы ты ни был – всё равно придут и призовут к святому делу.
Т.:Вот как Александр Блок обращается к своей Музе.
Есть в напевах твоих сокровенных,
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой.
И когда ты смеёшься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.
Зла, добра ли? Ты вся – не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты – и Муза, и чудо,
Для меня ты – мученье и ад.
С.:А я знаю, что Музы приходят не ко всем поэтам.
Т.:Не может быть! А кто же их вдохновляет?
С.:Духи.
Т.:Духи? И к кому, интересно, они являются?
С.:Например, к Андрею Белому.
Андрей Белый
Я засыпал. (Стремительные мысли
Какими-то спиралями неслись;
Приоткрывалась в сознающем смысле
Сознанию неявленная высь) –
И видел духа. Искрой он возник.
Как молния, неуловимый лик
И два крыла – сверлящие спирали –
Кровавым блеском разрывали дали.
Открылось мне: в законах точных числ,
В бунтующей мыслительной стихии –
Не я, не я – благие иерархии
Высокий свой запечатлели смысл.
Звезда... Она – в непеременном блеске...
Но бегает летучий луч звезды
Алмазами по зеркалу воды
И блещущие чертит арабески.
Т.:Ну да! Белому ведь только и могут являться духи. Его всегда привлекает всё мистическое, философское. И странно, заметьте, несмотря на то, что Белый по своей натуре человек довольно аскетичный, дамы и барышни его просто осаждают.
С.:Да, Андрей Белый сейчас в моде. Но каково его отношение к женщинам! Представляете, что он говорит своим поклонницам?! «Сударыня, если Вы так интересуетесь символизмом, то посидите-ка сперва над «Критикой чистого разума» Канта».
Т.:Ужасно...
С.:А вот ещё как бывает. Напишет он кому-то письмо или записочку, таким красивым, затейливым почерком, лукаво так в любви признаётся, свидание назначит; а потом чуть ли не в ярости рассказывает всем, что его преследуют девицы, покоя не дают и что ему всё это надоело.
Т.:Странный молодой человек. Отвечают ему взаимностью – он бесится, не отвечают – тоже бесится. И как с ним общаться, кто знает?
С.:О, а Вы, я вижу, всё-таки с ним общались, любезничали, значит. И дайте-ка я угадаю... Он вам отказал!
Т.:Нет.
С.:Неужто Вы ему отказали? Какая умница!
Т.:Нет. Я с ним не общалась. К счастью. А вот, говорят, Мариэтта Шагинян может до глубокой ночи ждать Белого у его подъезда, просто сидит и ждёт, как верный пёс... И толку-то... Для меня, увы, это слишком...
С.:И я вполне с Вами согласна, дорогая. И что это мы так долго всё о нем говорим? Как будто нет других поэтов.
Т.:О, поэтов сколько угодно. Все такие талантливые, яркие, непохожие друг на друга. И даже фамилии у них встречаются абсолютно противоположные. Например, Белый...
С.:Опять?!
Т.:Например, Белый и Чёрный, Саша Чёрный. Своеобразная поэзия у Чёрного, такая свободная, дерзкая, ироничная, сумасшедшая, я бы сказала. Вот послушайте.
Саша Чёрный
Стилизованный осёл (ария для безголосых)
Голова моя – тёмный фонарь с перебитыми стёклами,
С четырёх сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Фёклами.
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы, как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: «Не поэзия – шваль!»
Врёшь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевато-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жжёной магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял – невежда. К нечистому! На-кося – выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу.
Попишу животом, и ноздрёй, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям предам сумасшедший размах.
Зарифмую всё это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
С.:Да, действительно, своеобразно... Но я вот на что обратила внимание, милочка. Почему-то в нашем литературном салоне собрались в основном мужчины.
Т.:А это потому, что мы молодые и интересные.
С.:Нет, я имею в виду другое. У нас почти не звучала женская поэзия.
Т.:А разве бывает поэзия мужская или женская? Поэзия – либо есть, либо её нет.
С.:Но ведь считается же, что стихи, которые пишут женщины, более лиричны, чувственны, а у мужчин поэзия жёстче, интеллектуальней. Тем они и отличаются.
Т.:А вот, к примеру, взять Марину Цветаеву – её поэзия какая: женская или мужская?
С.:Затрудняюсь ответить.
Т.:То-то же!
С.:Да, Цветаева – человек интересный, хотя и довольно странный. В общении она какая-то холодная, равнодушная. Такое впечатление, что ей со всеми невыносимо скучно.
Т.:Что Вы, вовсе нет! Марина может быть простой, внимательной и очень разговорчивой. С разными людьми – она разная.
С.:А её стихи!
Марина Цветаева
Летят они – написанные наспех,
Горячие от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.
И слышу я, что где-то в мире – грозы,
Что амазонок копья блещут вновь...
А я – пера не удержу! Две розы
Сердечную мне высосали кровь.
* * *
Цыганская страсть разлуки!
Чуть встретишь – уж рвёшься прочь.
Я лоб уронила в руки
И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть –
Как сами себе верны.
С.:Что это у Вас за письмо?
Т.:А это мне один поэт прислал.
С.:И кто же, если не секрет?
Т.:Александр...
С.:Блок?!
Т.:Ну что Вы, нет, конечно же! Его фамилия вам всё равно ничего не скажет, а между тем, стихи у него замечательные.
С.:И он их Вам посвящает?
Т.:Разумеется. И не только стихи.
С.:А что ещё?
Т.:Вот недавно, например, написал: «Сударыня, эту ночь я посвящаю Вам, я останусь с Вами до самого утра! О нет, я останусь с Вами до конца своих дней!» В письмах, конечно же.
С.:Как мило! И как всё это похоже на роман Цветаевой и Пастернака. Они тоже пишут друг другу и, представляете, ещё ни разу не встречались. А Вы со своим поэтом тоже не виделись?
Т.:О, у нас всё наоборот. Мы сначала встретились, а потом решили, что лучше уж будет друг другу только писать.
С.:Что так?
Т.:А так романтичнее. И Вы кстати вспомнили о Пастернаке и Цветаевой. Мы с моим поэтом как раз договорились в письмах обращаться друг к другу не иначе, как «Марина Ивановна» и «Борис Леонидович».
С.:А для чего?
Т.:Ну как! Чтобы ощутить жизнь нетрадиционно, по-ихнему, чтобы соприкоснуться с их образом и чувством жизни.
С.:А помните, у Пастернака одно стихотворение так и называется «Чувство жизни»?
Борис Пастернак
Чувство жизни
Т.:Конечно же, помню.
Существовать не тяжело.
Жить – самое простое дело.
Зарделось солнце и взошло
И теплотой пошло по телу.
Со мной сегодня вечность вся,
Вся даль веков без покрывала.
Мир божий только начался.
Его в помине не бывало.
Жизнь и бессмертие одно.
Будь благодарен высшим силам
За приворотное вино,
Бегущее огнём по жилам.
С.:Вы верите в пророчество поэзии?
Т.:Что Вы имеете в виду?
С.:А то, что напишет поэт стихи, будучи на сильном эмоциональном, духовном подъёме, и они обязательно сбываются. И даже если эти стихи читает кто-то другой, – неважно, сколько времени прошло, – то непременно возникают сходные обстоятельства с написанным.
Т.:Да, я что-то слышала об этом. Можно сказать, что я верю, что так случается.
С.:А у Вас самой получалось писать о том, чему суждено стать реальностью?
Т.:О, писать и говорить о том, как и для чего это написано, – разные вещи. Стоит только сказать, что получается и умею, как понимаешь, что ничего ты уже не умеешь – не нужно было хвастаться. Но Вы ведь спросили не просто так?
С.:Конечно. Вот Вы читали Пастернака: «зарделось солнце и взошло». И оно ведь действительно взошло!
Т.:О чём это Вы?
С.:О том, что мы заговорились и совсем забыли о времени. А уже наступило утро!
Т.:Как утро?
С.:Да, вот же оно за дверью – настоящее, свежее, поэтическое утро. И невозможно описать его бездонность и значительность, не прожив, не ощутив его каждой частицей себя.
Т.:Так чего же мы ждём? Пойдёмте! Навстречу утру! Навстречу солнцу!
