|
1
Судьба моя! Твой огневой венец
нашёл меня меж рек и перелогов,
когда весомей жизни был свинец
и не было в душе любви и Бога.
Затерянный в смятении людском
меж взрывов, воплей, ужаса и праха –
чем был я?
Никому не нужный ком
беспомощности, голода и страха...
2
Листок письма дрожал в руках у Даши:
«За карандаш, родная, извини.
Нам утром в бой за родину, за нашу.
Ты постарайся – избу охрани.
И яблоньку – ту, райскую... Но скоро –
так, где-нибудь неделек через пять –
мы всыплем гадам. И тогда я сходу –
я к вам. У вас, наверно, благодать!
До вас войне, конечно, не добраться...»
Шла первая из тех двухсот недель.
Цвёл вертоград.
Гремел прибой акаций.
Во ржи крутилась рыжая метель.
И Дарьин Васька был уверен – впрочем,
как все тогда: ну, месяц, ну, второй –
и, ратный труд победою закончив,
они вернутся жать ячмень и рожь.
Кто знал в те дни, что этой ржи не ведать
ни закромов, ни молотьбы с утра!..
Дул ветер с веста.
И вели к победе
дороги отступлений и утрат.
Ещё над краем петь свинцу роями,
ещё пылать сороковым годам –
но это представлялось нереальным...
Действительно: такая благодать
была в июле!
Пухом над дворами
летели дни за лодочный причал.
И только стуки яблони по раме
порой меня будили по ночам.
Смородина низала грозди в связки.
На изгороди зрел ядрёный хмель.
И тётя Даша, поджидая Ваську,
сушила хмель на противнях к зиме.
Она всё приговаривала:
– Вот уж
мой будет рад! На брагу – сам не свой.
Уж он такой, уж он не меньше роты
друзей там разных назовёт с собой...
В своём линялом ситцевеньком платье –
не до нарядов летом-то в селе! –
она вдруг завораживала статью
плясуньи и певуньи мирных лет.
Ей не сиделось:
то бежит в правленье,
то гОликом до блеска трёт полы,
то на просушку выложит поленья,
пока теплынь и дождик не полил.
А вечером под яблоньку присядет –
румянец! будто зарево горит! –
и грузных кос переплетая пряди,
как сказку будет плавно говорить,
какой он, Васька, добрый и могучий.
Как яблоню,
вот эту,
в мире лучшую,
они сажали в самый первый час
их счастья. Не сменив одежды даже!
Еще в фате была головка Даши
у чёрного пиджачного плеча.
Ещё ложились пироги пластом.
Ещё ни разу «горько!» не кричали.
И пиво из объёмистой корчаги
не хлынуло в стаканы и на стол.
В тот первый час они, забыв гостей,
ушли вдвоём за жёлтый полог ветра,
чтоб воду из натруженных горстей
пролить весёлой радугой на ветви.
Она, счастливых глаз не поднимая,
шла за водой. Гремела цепь о сруб.
А он –
смешной! –
сиял румяным маем
и вёдра брал улыбчиво из рук.
Качались в вёдрах солнечные слитки.
Зацвёл побег от голого кола.
Плыла земля. И в хлопаньи калитки
вдруг начинали петь колокола...
Давно как это было!
Как недавно!
И вот – воюет Васька. А она
всё чаще загораживает ставней
свет из окна – проклятая война.
Проклятая!
Не знала тётя Даша,
да, так сказав, не думала она,
что первою во всей деревне нашей
узнает горе –
первою! –
сполна...
Тому причина – краткая строка
из жёлтой штемпелёванной повестки.
И Даша
как стояла под поветью –
так высыпала угли из совка.
И Даша
как схватила жёлтый клок –
так рухнула, забившись, под поветью...
И был пожар.
И падал дым под ветер.
И колокол от дребезга оглох.
Кричали бабы. Грузные бидоны
несли мальчишки, втиснув в животы.
И вёдра распускались, как бутоны,
багровым цветом льющейся воды.
Блестели щёки – в саже, будто в масках.
Забор был смят, раздавлен на куски.
И вёдра облетали, словно маки,
на уголья роняя лепестки.
А красный клык – сверкал и резал тучи.
Рычал огонь – кровавый от забав.
И вдруг – как рысь – метнулся с крыши в сучья.
И хрустнул ствол в ощеренных зубах!
И яблоки,
прозрачные – как лампы,
взрывались, звонко лопаясь, едва
пронзали их стремительные лапы.
Сворачивалась в трубочки листва.
Сок закипал в раскрытых настежь порах.
Кора шипела – серая, как порох.
Крутились в кроне красные ежи.
И женщина стегала исступлённо
по листьям – чёрным, розовым, зелёным.
И страшно пахло волосом палёным.
И голос был слепым и отрешённым:
– Не дам!..
Не верю!..
Вася!..
Жив он!..
Жив!..
Её,
схватив за руки,
оттащили.
Из трёх ведёр обдали:
– Охолонь!..
А старики избу багром лущили.
И – рявкая – отскакивал огонь...
7 Проголосовало
|