Анализ лирического произведения. Анализ цикла лирических стихотворений о любви поэтессы из Донецкого края Алины Остафийчук «В утробе поезда». Дорога любви: прочтение сердцем. Это вагонная, плацкартная соната: 12 стихотворений как коротких выдохов – квинтэссенция начинающегося чувства.
(по циклу стихотворений Алины Остафийчук «В утробе поезда»)
Почему соната? Просто это слово ассоциируется с романтикой и влюблённостью – например, «Лунная соната». Ноктюрн – ассоциация будет уже другой. А «музыкальная пьеса» звучит слишком специфически. Не поэтично. Хотя фактически это и есть маленькая музыкальная пьеса в поэтических образах, выраженная на языке колёс и вагонов.
Дробный, лаконичный язык:
Отрывистые фразы. Вернее, чаще – довольно длинные периоды, но распадающиеся по внутреннему ритму на короткие промежутки – так колёса стучат на стыках:
«до-м...» – что это? до-мажор? до-минор? дом-м-м как понятие качающегося вагонного жилища, приюта, рая в шалаше? Не случайно же сразу возникают библейские образы первых людей – Лилит, Каин, Авель:
Но ведь это же и есть то самое ощущение, которое всегда сходит на влюблённых: вокруг – никого, мир состоит только из них и всего остального, и это остальное, включая людей, создано Богом только для них. Как фон, обстановка, время действия. А они – неразрывная пара («выталкивает потом солёным меня – в небо твоё всеприсутствие») – первые и единственные, главные, то, ради чего вертится мир, – невинны и невредимы.
Где же стоят декорации «места действия»? Вроде бы – все атрибуты вагона поезда. Об этом свидетельствуют: «составы», «параллель рельсов», «небо с тамбуром», «перрон», «станция», «патетика с привкусом рафинада, который не тает долго», «занавески на окнах вагона – лепестки лотоса, серебряные и грязные от любопытных пальцев», «слюда уставших окон, стекающих на плацкарты». Но «окна», повторяющиеся дважды, вводят картину в рамку, настойчиво ограничивают пространство, подчёркивая: это всё – пока, это – прелюдия, фойе, прихожая, тамбур, притвор... Да, именно притвор – понятие храмовое, священное («не теряя ощущение сакральности»). Потому что с них, с этой пары, и начинается Жизнь. С них она и продолжается, отсюда центральный образ – колыбель: «колыбель рук и поезда». И именно отсюда, из этого притвора как колыбели можно шагнуть сразу в храм Вселенной, в небо:
До ближайшего облака, видимо. А там – как пойдёт».
А пойдёт – конечно, в сказку, миф, легенду:
Вроде вышли на перекур, и на тебе – в сказку».
Отсюда, наверное, и образ мифилогической Эвридики:
лягу в сетчатку, чтоб не боялся смерти».
То же – со «временем действия». Никак не умещается оно в привычные рамки, скользит солнечными зайчиками, отражается в одном окне «солнцем середины лета – закатным, густым – бордово-оранжевым», июльскими лучами («белее, чем жимолость, под июльским огнём – кожа»), в другом – «полночью начала весны», а в третьем – начинающимися холодными утренниками начала осени: «на перроне уже холодно, уже замерзают цветы, не успев дождаться меня». Тем более что и то, и другое сразу оказывается просто самим Временем, Хроносом, Летой:
Под стихами дата – 2010 год... Вот-вот будет 28 августа – день смерти Клёна. И 30-е – день его похорон и ДТП, в котором гибнет сама Алина. Вот-вот будет бессмертие:
что музыка наших чакр вышла за все пределы
и стала на занавесках – вышивкой».
И в последних – одних из последних – стихах Клёна («Стрелок»), по неслучайной случайности посвящённых Алине, тоже остаётся образ железной дороги и богов:
Но ведь в цикле о поездке – это не они. Это всего лишь лирическая героиня. Лирический герой. Эвридика и Орфей. Бессмертные персонажи нашего прошлого, настоящего и будущего. Зачем им знать, какого цвета смерть? Они будут всегда – в этом вагоне, несущемся вне времени и пространства.
© Светлана Скорик, 30.08.2012 г.
