Произведения лауреатов (гран-при, 1 и 2 место)

1. Маша Луценко (Киев)
2. Нина Олейник (Днепропетровск)
3. Марина Матвеева (Симферополь)
4. Катя Селюк (Кёльн, Германия)
5. Ирина Гирлянова (Луганск)
6. Ксана Коваленко (Николаев)
7. Татьяна Гордиенко (Запорожье)

1. 
   

2. Маша Луценко (Киев)

   Стихи из книги «Эльфова башня»
   
   

   СТРАННИЦА

   
   
   Я страница твоему перу,
   Всё приму. Я – белая страница.
   М. Цветаева
   
   
   
   Мы никогда не сможем породниться.
   Творениям бескрылым не чета,
   я – странница. И всё же я – страница,
   на языке любви меня читай.
   
   Кто счастлив взаперти, а кто стремится
   на свет, и тяготится во плоти.
   Я – странница. И всё же я – страница,
   по ней ты можешь время перейти.
   
   Аллеи открывай, в ветвистых рунах
   увидишь всё, что сгинуло вчера
   и стало пылью в золотистых струнах
   стоящего под небом гусляра.
   
   Мой древний город, будто из былины
   в ладье плывущий с братьями к холмам,
   минуя небоскрёбы-исполины,
   спеши к снесённым временем домам,
   
   живи, как я, в ночи моей кочуя, –
   ключи в подкладке рваного плаща.
   Я – странная, прости, но не хочу я
   быть узником, ты не моя праща!
   
   Есть книга звёзд, она во мгле хранится.
   В ней кем-то предначертаны пути
   мне, страннице небес, твоей странице.
   Прости меня, прочти меня.
   Прочти.
   
   

   ЯНТАРЬ

   
   – Кем ты была, моя душа,
   когда была мала?
   – Текла я тихо, не спеша,
   как древняя смола,
   горячим соком по стволу,
   по вековой сосне,
   из тьмы – на свет, и вновь во мглу,
   как будто бы во сне.
   
   – Кого любила ты, душа?
   – Древесного жучка.
   Мы целовались, не дыша,
   у верхнего сучка.
   Я становилась на заре
   прозрачнее стекла.
   Он полз по молодой коре,
   а я за ним текла.
   
   – Скажи мне, древняя душа,
   а что стряслось потом?
   – Потом случайный был пожар,
   и с ним воды поток...
   В лесу тогда погибли все:
   и бук, и стройный тис,
   а после жили на косе
   Юрате и Костис.
   
   – А кто принёс тебя в ломбард?
   – Да был один кустарь.
   Басил из рыжих бакенбард:
   – Есть редкостный янтарь!
   Отдам его за полцены,
   мне хватит с головой,
   взгляните, с левой стороны –
   жучок, он как живой!
   
   – И как же быть теперь с тобой,
   янтарная смола?
   – Возьми меня и брось в прибой,
   где я слезой была.
   А хочешь, просто подари
   кому-то из друзей.
   И есть музей, где янтари,
   согласна и в музей.
   
   Готовь любую западню –
   оправе грош цена.
   Лишь только тем, кого храню
   у сердца, я ценна.
   Что хочешь, то и мастери,
   шлифуй любую грань,
   но видишь, там жучок внутри?
   
   Не тронь его,
   не рань!
   
   

   СЫНУ

   
   Нет у меня ни пичужки, ни мотылька, всё казённое – не раздашь.
   Вот угораздило в мир этот вылететь спешно, беспомощной и нагой.
   Только в щепотку и складывается рука, приручившая карандаш,
   и воздух сгущается между пальцев, и небом становится под ногой.
   
   Нет у меня ни монетки, ни кошелька, ни копилки на чёрный день,
   чтобы разбить, и купить тебе остров, где чья-нибудь нас не возьмёт война,
   только приносит мне некто шелка с сэкондхэндовской биркой, бери, надень,
   есть и морская волна в гардеробе, и ветер с полей голубого льна.
   
   Нет у меня ни черта. Я, вдыхая, уже у кого-то беру взаймы,
   летом прохладную тень арендую и снега прошу у зимы-карги,
   даже не знаю, оплатим ли в сроки счета мы за свет из кромешной тьмы,
   горную воду, пещерный огонь, как Всевышнему наши вернём долги.
   
   Нет у меня здесь ни блага, ни зла, всё, владею чем – злаки да устюки –
   кучка грехов, да и те замолила вчера, проглотив первородный ком.
   – Ну а стихи, – удивляешься, – чьи же ночами ты пишешь тогда стихи?
   – Может другого поэта какого-то, в небо ушедшего босиком.
   
   

   ОДЕССКОЕ

   
   У качелей одно на уме, хоть скрипят о высоком.
   Только сядешь, и вмиг рассекретят тебя облака.
   Улыбается память, и бурым измазавшись соком,
   обдирает о камни орехам зелёным бока.
   
   Здесь впадает река моя в крайности, в райности, в детство,
   оставляя пороги, сливается с новой водой.
   В этот город впадая, так хочется сразу раздеться,
   скинуть сумки, набитые мятой, лежалой бедой,
   
   и по зову (по самому древнему зову, конечно)
   стать по косточки в море, русалочью верность храня,
   и входить в глубину так же бережно, тихо и нежно,
   как однажды входил ты за тайнами жизни в меня.
   
   

   ВАРРАВВАН

   
   Шепни на ухо мне, что сам устал
   от парадоксов мира несусветных.
   Зачем возвёл на белый пьедестал
   своих надежд нас,
   слабых, глупых, смертных?
   
   Ты совершил страшнейшее из зол:
   нам выбор дал и вечность дал на время,
   смотри, как учиняет произвол
   идущее во тьму людское племя!
   
   Как со смиренной миной не броди,
   поднимет меч добра на иноверца
   распятья ради тот, кто на груди
   лелеет крест, но не имеет сердца.
   
   Кто с сердцем, – нынче знает только нож!
   Живые – лживы, на слово не верь им,
   покуда трижды сам не провернёшь
   заветный ключ под левым подреберьем.
   
   Я – Варвар!
   Нерв мой рван! Я – Варравван!
   Но равен вам я, подлый, злой, паршивый!
   Неужто я, мой Боже, виноват,
   что оправдать меня толпа решила,
   
   чтоб дать воскреснуть Сыну твоему?
   Зло тоже крест несёт и терпит муку.
   Но если зло живёт не по уму,
   спустись к нему, протягивая руку,
   
   и заново учись любви учить
   всех тех, кого ты вычеркнул из списка!
   Здесь степь.
   Мы в ней не в силах отличить
   взгляд василька
   от взгляда василиска.
   
   

   В ШАЛАШЕ ТИШИНЫ

   
   С той поры, как живём мы с тобой в шалаше тишины
   вдалеке от беды, от людской стоголосой молвы,
   стала я тише тёмной воды, ниже первой травы,
   и покорнее самой последней гаремной жены.
   
   Не печалят меня отголоски дурных новостей.
   Не причалят сюда лодки диких голодных страстей.
   К мегаполису прошлого тропы в кустах бузины
   не видны. Мы с тобой спасены в шалаше тишины.
   
   Можно пить здесь и петь, и баюкать себе малышей,
   выходить из себя, продолжая сидеть в шалаше,
   по болотам бродить и толкаться в толпе камышей,
   и молчать, и шуршать, словом жить, как угодно душе.
   
   Можно вырыть колодец и погреб, построить сарай.
   Говорят, нет здесь рая... Но что это, если не рай?
   Если рядом любые слова, и они не важны
   и не значимы больше у нас в шалаше тишины?
   
   

3. НИНА ОЛЕЙНИК

   
   

   ПРОСТО НЕ ВЕРИТСЯ!

   
   Просто не верится! – в полный рост
   Чудо! – от чьих щедрот?
   Ты ль, уходивший за тысячи вёрст, –
   Пнём – у моих ворот?
   
   Эхо зашлось тишиной. За ним
   Вмёрзли глаза в глаза.
   Ты, обрекавший на тысячи зим, –
   Что б ты посмел сказать?
   
   Врос, приговором горя, браслет
   В синие русла вен.
   Ты, не забытый за тысячи лет…
   Прочь! от моих колен.
   
   

   МАРТ, ГОД ОБЕЗЬЯНЫ

   
   Свищет за дверью. Бросаюсь в ненастье
   Будто за борт –
   Смыть из сознанья понятие – «счастье».
   В мой
   год.
   
   Ветра пощечины. Плетями, розгами
   Хлещет вода.
   Ночь воспалённая. Дикая. Грозная.
   Шаг в никуда.
   
   В схватке стихии – рычащие звери.
   Драки азарт!
   Порвано в клочья понятие – «верить»
   В мой
   март.
   
   Лишнее прошлое режу и комкаю.
   Гну – на излом.
   Жизнь отпускаю монеткою звонкою…
   Решкой? Орлом?
   
   

   НЕ ПОВТОРЮСЬ

   
   Не повторюсь, избрав сестрой
   смерть.
   Я выбираю для себя –
   быть.
   Вопросом по лбу, чтоб ни-ни
   впредь:
   «Издохнуть просто, а слабо
   жить?»
   
   Так малодушие моё –
   прочь.
   На болевых ветрах не мне
   стыть
   И снежной бабою не мне
   выть –
   Я точно знаю, я – весны
   дочь!
   
   Струной гитарной извлеку
   звук,
   Как праздничных колоколов
   звон.
   Всё изжитое - не щадя
   рук
   Я выметаю из судьбы
   вон.
   
   * * *
   Не надеясь на первопрочтение
   мёд стихов приняла – как лечение
   от горбатости моей и забитости,
   от ненужности моей и забытости.
   
   В благодарность за лекарство стиха,
   за миндальный легкий привкус греха
   твой кораблик в невозвратность ручья
   отпускаю. Ты – чужой. Я – ничья.
   
   

   ЧЕРЕПИЧНОЕ СЕРДЦЕ НА НИТОЧКЕ

   
   Эти сказки мои... Эти звуки, привитые в детстве...
   Эти странные сны, а к чему они – знать не хочу...
   Но закрою глаза – в заповедном моём королевстве
   Между небом и морем, меж синим и синим – лечу!
   
   Я приеду сюда, доберусь по затерянным тропам.
   Тишины не спугну. Ни приветствий, ни вздохов, ни слёз.
   И седой Кара-Даг отопрёт Золотые Ворота
   И позволит войти, промолчав многолетний вопрос.
   
   Здесь, в моих городах всё по-прежнему снами увито,
   Терпнут Чёртовы пальцы, уставшие небо держать.
   И за Царской четой всё торопится верная Cвита,
   Миллионами лет измеряя желанье догнать.
   
   Я на древних высотах вернувшейся, раненой птахой,
   Над безумьем и бездной о крепости крыльев моля,
   Постою на краю, но укол первобытного страха
   Отпугнёт, растревожит, толкнёт в сизый плен ковыля.
   
   Это давней любви запоздалые, тихие всхлипы...
   Заверенья вернуться сюда умирать – сгоряча...
   И монетка сверкнёт, но отчаянным чаячьим вскриком
   Вдруг взорвётся нежданная боль чуть пониже плеча...
   
   И не нужно жалеть... И не важно, куда возвращаться.
   Черепичное сердце на ниточке – вниз! – не скорбя!
   Эти сказки – мои! И со сказками нужно прощаться...
   Это детство моё... Это путь от себя до себя...
   
   

   ФЕОДОСИЙСКОЕ

   
   расплавленным небом сжигаются плечи,
   спекаются губы и взгляды. и речи
   запутались в неводе тени резной.
   зной...
   вагонных горбов караванная связка
   томится и скалится в воздухе вязком,
   кляня этот выжженный город и край.
   знай,
   что скоро от этой калёной кликуши
   по рельсами надвое вспоротой суше
   рванёт за твоим по дороге домой
   мой
   поезд, ныряя в дождливую вечность
   осеннего, мокрого золота встречи,
   где станут сбываться, теплы и ясны,
   сны.
   
   

   СЕЗОН ОХОТЫ НА ЛЮБОВЬ

   
   В охотничий душный сезон я попала в облаву,
   Бегущей по колкой стерне время целилось в спину.
   Но сжалился ушлый охотник, оставив мне право
   Напиться любовью и в звездное озеро прыгнуть.
   
   Бутоны из слов расцветали - ну кто бы их срезал!
   И мне, ненавидящей разного рода уловки,
   В танцующей праздничной ночи, короткой, нетрезвой
   Жнивьё показалось цветастой и мягкой циновкой.
   
   В сезоне дождей, далеко от смешливого лета
   Я оспины ночи ладонями ливня обмыла...
   ...Со мною скитаются песни, дрожаще и сиро, –
   Бездомные дети охотника, дети поэта...
   
   

   ПРИМИ МОЁ МОЛЧАНИЕ

   
   Ты остров мой, пристанище, прими моё молчание...
   Благослови печальницу, согрей перед зимой.
   А высоту поэзии и глубину отчаянья
   Возьми, кольцом подарочным, сентябрь, избранник мой
   
   И я, уже осенняя, иду, с тобой повенчана,
   до боли отрешенная, щемящая пора...
   И близость расставания уже звенит бубенчиком,
   И тянет горьким запахом ненужного «вчера»...
   
   

4. МАРИНА МАТВЕЕВА

   
   
   
   
   

   НАПАЛА ЦВЕТАЕВА

   Мини-поэма
   
   Острое счастье –
   в теле осколок.
   То же, что и
   боль. От Причастья
   отступ недолог –
   в адость любви.
   
   Вскрикнется – также.
   Также – умрется.
   Тем же весам
   вешать. «Как брат же
   был...» – безголосых
   по голосам
   
   вой. Безголовых –
   бой: зреть бы новых
   «братьев». А чем?
   Ох, и острО... Вы
   дайте – тупого
   (коль вообще
   есть таковое) ...
   
   Счастье покоя –
   что это? Стоит
   сколько? и чем
   жертвовать?
   
   Волей?
   
   Женская доля:
   от остроты
   тело – устало,
   сердце – устало...
   
   Рыцарю, ты
   думаешь, мало
   даме с небес снял
   
   звезд? – режут руки...
   Золота? – скуки
   первой причины...
   Страсти? – пучины
   будущей боли...
   
   Дай мне – покоя!
   Женщина есмь я!
   
   ...Женщине тесно
   вязкое кресло,
   ляпкое тесто,
   розы не к месту:
   их и ни в тесто,
   и ни в...
   
   ...Окрест-то – небо...
   
   Муже, отведай шипастого хлеба!
   Вот тебе снова – и остро! и едко!
   
   ...детка...
   С-ы-н-о-к!
   Этот пирог –
   не трог...
   
   ...То-то Фортёнка
   зажала глазенки,
   то-то в ручонках
   дрыгляшут весёнки:
   это на их издрожала-чашонки –
   два окровавленных – шлеп! – лягушонка:
   
   больная воля –
   и
   дойная доля.
   
   Бойное поле...
   
   * * *
   Дурной тон, говорят мне, прислушайся, тон дурной,
   если сердце не держишь за чопорною стеной,
   если пишешь не просто узоры красивых да умных слов,
   а такое, на чём проступает живая кровь.
   
   Дурной тон эта кровь, эти пятна, фи, тон дурной!
   Кто же с пятнами носит? Ах, было? Так мода прошла давно.
   Эта мода закончилась в миг елабужского крюка,
   с того дня запрещённою стала – и на века.
   
   Тон дурной, морщат носики, кривятся, дурной тон.
   Душу поверху тела носить запрещает он.
   Если модные бренды лет десять тому назад
   позволяли ей чуть проглядывать сквозь глаза
   
   (это было пикантно), то ныне – табу душа,
   не для личиков «в тему» повально внедряется паранджа –
   для неё. И от клиник-салонов по резанью тел и морд
   объявление: «Душ удаление» вылезло на бигборд.
   
   Да, умеют уже. Пациент их скорее жив, чем мёртв.
   Вот по городу он идет – роскошен, красив, умён.
   Видит женщину – взвесит, измерит, оценит. Вот
   только, меня увидев, дернётся и – умрёт.
   
   Не живут они, если в их радиусе на сто
   километров пирует душистая моль в мировом пальто,
   беспощадная! Словом единым взгрызает и чревь, и пах,
   чувствами – древним воскресшим вирусом – взламывает черепа…
   
   Дурной тон, добры людоньки, прячьтеся, тон дурной!
   Ой, спасайся, кто может, несётся на нас войной!
   
   – Не умирай!.. я не вынесу... что со мной?!
   – Дурной тон.
   
   Улыбается Бог – Он спасён, Он ещё спасён.
   
   * * *
   Выстёбыва – юсь, выстёбыва – юсь...
   Ото новояз! Как в глаз!
   Еще бы вас всех, ещё бы вас всех,
   ещё бы туда всех вас –
   
   вместились бы все. Вместилище недр –
   словечко – одно на сто.
   Извилива – юсь. Из вил ещё не
   ушел воцеле никто.
   
   Выхрипыва – юсь, выплескива – юсь
   в кавычливые тире.
   ...О горе мое далёкое, юс
   мой малый во псалтире!
   
   Выямбыва – юсь, выформлива – юсь,
   вы – Цве – та – и – ва – ю – си.
   По-своему и не фомится мне,
   не петрится во смеси
   
   неверия, отречения. Чёрт!..
   ...Мой Боже, меня прости:
   иудилось мне вечерне ещё –
   хоть сребренники грести!
   
   ...Высверкиваясь, вызвездывал днесь
   Господь свое полотно...
   Сплетенье телес плетенью словес
   и в ноченьку не равно.
   
   Сбивается слог, сбивается ритм,
   сбивается мир в испод.
   Выдарива – юсь, меня раздарить
   по строчке в примеры по
   
   вывёртывань – ю, выкручивань – ю
   глухих, как могила, строк.
   О горе моё, не мучай меня!..
   На, Боже, держи оброк.
   
   Ты хочешь, чтоб это было – так всласть
   ясырь словяной. Еще
   не выстеба – лась, не вылюби – лась,
   не кончен ещё расчёт.
   
   * * *
   Марина, давай дружить.
   Я тоже хотела сына.
   Я тоже хотела пить
   из чаши не в половину,
   А до дна, и сознавать,
   что дно не бывает чистым.
   И тоже, тебе под стать,
   гармонию видеть в числах,
   В мазках impression и в днях,
   когда и Моне с Шагалом
   Меняя на хлеб, в глазах
   решимость, как взвод, шагала.
   
   Решимостью назову
   желание быть разумной –
   Сквозь сонное «наяву»,
   сквозь вечно зудящий зуммер
   В мозгу – об одном: как день
   прожить и увидеть завтра.
   Разумна! – когда меж стен –
   отчаянья скользкий запах.
   Разумная! – до конца.
   Психолог тебе не лекарь.
   ...А стены – как из свинца,
   глухие – примета века.
   
   И в нашем столетье лжи
   и подлости – та же сума,
   И вес – тяжелей, чем жизнь.
   Так будем – назло! – разумны!
   
   

5. КАТЯ СЕЛЮК

   ПОЭМА ОДИНОЧЕСТВА
   
   
   

   МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

   Не слушайте толков досужих,
   Что женщина – может без кружев!
                               Марина Цветаева
   
   Мочило – дом. Мочило – Стол.
   И строчки – мокли – на обоях.
   Молчал – уснувший – граммофон.
   Шкаф догорал – дрожа – и воя.
   
   Кричали – в окна – тополя –
   от рук солдатских – сатанея.
   Качалась – пьяная – Земля –
   и блекла – лунная – Камея.
   
   Надрывно ветер – пел – о Нём –
   о том, что жив – ещё, возможно...
   Не спали – дети... Под столом –
   Спала – промёрзшая картошка.
   
   Клонилась – в память – голова,
   от голода – сводило – душу.
   Уже – паучьи – кружева –
   казались – лучшими – из кружев.
   
   Плетут, плетут... Да к чёрту – их –
   смертельный плен. Живым – живое!
   И новый – день. И новый – стих –
   стекает – с пальцев – на обои.
   
   Тетраграмматон
   

   КАРЛОВ МОСТ

   
   
   ...Марину тронул, показался ей искренне-
   значительным герб Вацлава IV, изображающий
   зимородка в венке, – символ женской верности,
   символ доброго гения, предотвращающего
   несчастье и беду. Зимородок по-чешски –
   «птачек-леднячек».
   – Как хорошо звучит «птачек-леднячек»...
   Это название весело, ласково звучит... –
   повторяла она.
   Из воспоминаний Н. А. Еленева
   
   Серый. Сирый. Сырой. Бездушный.
   Обездушенный – духом – душных –
   Душ... Распластанных тел распятых –
   Вспышкой вспороты – стынут пятна.
   
   С Малой стрАны – до СтАре места –
   Карл-да-Влтава... Жених-Невеста...
   Карл-да-Влтава... Иван-да-Марья...
   Старопражская скорбь – немая,
   
   И Поэтова страсть – стихами
   – Бьётся, льётся – в волну и – в камень...
   С губ – на кожу, на подбородок –
   «Птачек... Птачек... Мой – зимородок!»
   
   Снежный птачек... О, сброда – броду –
   Верность... И святость – в воду –
   В мешковине... О, люди – трУсы!
   Яна – в волны, на крест – Иисуса...
   
   Влтава-Влтава... Moldau... Поздно –
   Собирать пятернёю – звёзды.
   Звёзд пятак – от воды – до Неба!
   Ах, воздастся... Кто – был, кто – нЕ был –
   
   Всем! – к Кресту – примерзать губами,
   Всем! – к мосту – прижиматься лбами,
   Безъязыкими – впредь, немыми –
   Ртами – славить – Господне Имя –
   
   Непроизносимое...
   
   

   Я ХОТЕЛА БЫ – ЖИТЬ

   
   
   Я бы хотела жить с Вами в маленьком городе...
   М. Цветаева
   
   Глухой гром – на тихий дождь,
   гром звонкий – на ливень.
   Народная примета
   
   
   Колокольного звона звонче –
   Гром – в Груди.
   Неистовей – сердца – бой.
   И неважно – в огромный, в маленький город – приди!
   Я хотела бы жить с тобой.
   
   И неважно – какой дорОгой,
   какой дорогОй – ценой!
   (Без тебя – всяк город – пуст!)
   Я кричу – в сердечный проём, в дверной – в любой!
   (Без тебя – как лежать – без чувств).
   
   Спелым воском стекаю в тебя –
   целуй, вдыхай –
   Душу, глаза и рот.
   Видишь? – плавится воздух...
   Безумный – немой – бунтарь –
   только тобой – живёт.
   

6. ИРИНА ГИРЛЯНОВА

    * * *
   
   
   Я спеси не сбавлю!
   И в смерти – нарядной пребуду...
                                М. Цветаева 
   
   

   Самоубийц не любят на Руси:
   их место за кладбищенской оградой,
   их отпевать и их жалеть – не надо.
   Распорядился жизнью – значит, псих.
   
   На собственную жизнь свои права
   не предъявляй! О, Господи, за что же,
   ты грех и подвиг различить не можешь,
   всё зная лучше нас... Слова, слова...
   
   «Хоть судомойкой!» Не из лизоблюд,
   и потому у нищенства в фаворе.
   Елабуга, ей-богу, не люблю
   недостопримечательное горе,
   
   ведь это невозможно: быть одной,
   без собственно людей, людского клана,
   с устроенной до странности страной,
   на грани срыва и в сетях обмана...
   
   Ей не хватило сил! Вернее, зла –
   чтоб жить назло, чтоб умирать вживую,
   когда ничто не держит не плаву, и
   твой новый день не принесёт тепла!
   
   Рябины гроздь – от горестей горчит,
   и больно, больно... Нестерпимо больно.
   О, Господи, ты – есть?! Тогда молчи,
   не осуди молчанием невольным.
   
   Ты слишком Бог, чтобы понять вопрос.
   Хотите, верьте. Веруя, не верьте,
   но, если б мог, себя б пронзил Христос,
   средь страшных мук не дожидаясь смерти.
   
   Пригвождена, но ей остался шанс.
   Петляет жизнь и, стягивая, давит...
   Прощай, душа! И ты, прости, душа.
   Ты расцветёшь лишь буквами заглавий.
   
   * * *

   
   
   Ирине Сергеевне Эфрон
   
   
   Прости. Прости. Прости. Прости...
   Распластана с повинной.
   Вину, зажатую в горсти,
   прости, моя Ирина.
   
   Февраль... Метёт... 20-й год.
   Нужны чужие дети?
   Приют – не сад. Не огород.
   И солнце там не светит.
   
   Паскудна скудная рука.
   Мамаша, как кукушка.
   Страна – в аду, наверняка.
   А детям нужно кушать...
   
   Прижми меня к груди своей
   с любовью и заботой.
   Ты в мире нелюдей-людей
   есть мама? Или кто ты?
   
   Тот грех не замолить ничем,
   не выморочить смертью.
   Спала б я на твоём плече
   и выжила б, поверьте!
   
   Не стоит жизнь твоих поэм
   и самых лучших строчек…
   Возьми домой! Я мало ем.
   Я – младшая из дочек!
   
   Мне не понять: за что, чужа
   и брошена доныне,
   блуждает детская душа
   иринина в Марине.
   
   В мир всех морей, в моря миров,
   как ангелочек кротко
   она несёт свою любовь
   неслышною походкой.
   
   И плачет, плачет, и зовёт:
   – Ах, где ты, мама, где ты...
   А дальше – сорок первый год,
   столовские котлеты.
   
   Сбегу в Елабугу-дугу.
   Вот, крюк в сенях, что сдуру...
   Прощаю... Видеть не могу
   твою «литературу».
   
   Что потеряли? Что нашли?
   А я – парю над светом
   Ирин, со всех концов земли
   осатанелой этой...
   
   * * *
   
   
   Я молодость свою пережила...
   М. Цветаева
   
   
   

   Хочу – уехать к морю. И забыться
   от всех тревог, напрягов и забот.
   Столичье лиц запрятано в ста лицах,
   и в паре лиц – двуличие живёт.
   
   Зимою – к морю. Чтоб не нарываться
   на блеск лазури, острия лучей.
   Мне б только отдышаться... Может статься,
   зимою море – лучше всех врачей.
   
   Толпы хватает и у нас в «пенатах»,
   чтоб затеряться в пене городской.
   Не молода я, и не виновата,
   что врали, будто, «в буре есть покой».
   
   Пережила и зрелость я, но долго
   пыл послевкусья наливает грудь,
   и сырость дней рубашкою проволглой
   снимаю с плеч я нынче поутру.
   
   Приятно стать песчинкой у причала
   и затеряться, ни на что не злясь.
   Как жаль, что море не во мне звучало,
   и я не здесь когда-то родилась.
   
   Морские ветры мне не так знакомы,
   как обжигали из равнин ветра...
   Хочу уехать. К морю – будто к дому,
   к прародине, праокеану, пра...
   
   К прообразу, прологу, провиденью
   стихов, стиханья хаянья стихий.
   Да будет буря в море вдохновенья!
   Я – выплыву.
   И выплеснусь в стихи.
   
   * * *

   Пора снимать янтарь...
   М. Цветаева
   
   
   

   Пора янтари надевать!
   И яшмами тешиться вволю,
   себе украшенья позволив.
   И в камне – красу понимать.
   
   Есть возраст подсчёта потерь,
   а я, что-то бросив вдогонку,
   опять превращаюсь в девчонку,
   стучусь в незакрытую дверь.
   
   Хочу напоследок обнять
   моё потерпевшее тело,
   которое всё претерпело
   и долго носило меня.
   
   Так вот ему: в дар – жемчуга,
   всё то, что могу я позволить,
   как вид благодарности, что ли,
   за то, что была я строга.
   
   Что средь драгоценности лет
   ему до сих пор не скопила
   здоровья и жизненной силы,
   и счастья, которого нет.
   
   Пора надевать янтари.
   В них солнышко ясное светит.
   Впервые окликнули дети:
   – Эй, бабка, под ноги смотри!
   
   Смотрю... Знаю, время не врёт.
   И – нерастяжимо, конечно.
   ...Куплю золотое колечко.
   Пусть внучка потом заберёт.

   
   
   * * *
   
   Т. З.
   
   
   

   Случайный человек в судьбе
   как ни казался, – оказался.
   Законным мужем подвизался.
   Не только в душу влез к тебе.
   
   И только о себе самом.
   Лишь о себе.
   И ты – о нём.
   
   Но пробудись... Не плачь от боли.
   А впрочем, плачь. От боли – плачь!
   Ушёл твой светоч и палач.
   По собственной, по доброй воле.
   
   За то его благодари,
   а не тоскуй и не ори!
   
   И что за дуры воют вслед:
   мой милый, что тебе я сделала…
   Он был и сплыл, и следа нет.
   А, впрочем, след найти успела я.
   
   От горьких слов,
   от колких фраз –
   и я столбычила не раз.
   
   * * *

   К тебе, имеющему быть рождённым
   столетие спустя, как отдышу...
   М. Цветаева
   
   Тебе, когда мой голос отзвучит
   настолько, что ни отзвука, ни эха...
   И. Бродский
   
   
   

   Тебе, случайно бросившему взгляд
   на кипу книг, когда в макулатуру
   их вынесут наследнички... И сдуру
   литературой станет кипа для
   
   того, кто въедлив и пытлив. Едва ль,
   взгляд задержав, возьмёшь руками кожу
   издания... Его, конечно, жаль.
   Но больше жаль тебя... И что же? Боже,
   
   как справедливо-мстительна стезя,
   начертанная грешникам-поэтам,
   что вечно ищут истину... При этом
   по острой грани бытия скользя.
   
   Пренебрегая быта суетой,
   очерченной для них не там, не теми
   и божьей искрой балуясь святой,
   они сгорают в прах, несомый в темень.
   
   Хоть рукописи, может, не горят,
   но книги – тлеют, старятся и преют.
   И я, в игре из фраз поднаторею,
   гимнастикой мозгов страдая зря.
   
   Тебе шепчу, ушедшему, вослед:
   Я – здесь!
   
   Хотя меня на свете нет...
   
   * * *

   Скоро уж из ласточек – в колдуньи!
   М. Цветаева
   
   
   

   Ласточки в тёплые страны все улетели куда-то.
   Там им, крылатым, теплее. Сил бы хватило, – добраться!
   И по дороге не сгинуть в бездну чужую морскую,
   не заблудиться в полёте, цели своей не достигнув.
   Ласточки! Милые птицы! Маятник вечный природы!
   Вы на «туда» и «обратно» жизнь свою делите птичью.
   Что вам границы и страны, и океанские дали!
   Ваши пути, как и наши, – Господом исповедимы.
   Стройте же гнёзда над кручей! Резвых птенцов выводите!
   Ласточки, быстрые птицы, вы, замирая в полёте,
   землю родную окинув взглядом в крутом поднебесье,
   знайте, что трудно бескрылым к родине милой добраться.
   Трудно созданьям двуногим множество вёрст одолеть.
   Только во сне мы летаем: весело так, беззаботно,
   и у родного порога можем всю ночь просидеть,
   маму обнять и прижаться к тёплой руке материнской,
   и получить всепрощенье... Можем вернуться домой...
   Утро. И жизнь продолжает время вращать, и елозить
   в местной пыли и заботах... Ласточки, где же вы, где?
   Солнце ушло за вершину. К вечеру мрачные тени
   вкруг обступают. Не выгнать мысли, как песню без слов.
   Ласточки все – улетели. Вечер ли, ветер ли гонит,
   но разлетелись, как годы. И неизвестно куда.
   Время своё – не обманешь. И не вернёшь. До рассвета
   думаешь: будет ли завтра, будет ли сам он, рассвет?
   
   * * *
   Ласточки ластятся к небу, крыльями чертят пунктиры.
   Ласточки – точно бы точки, так их свободен полёт...
   Там им вольготно и сытно, божьим твореньям крылатым,
   в бледном кругу поднебесья, недалеко от земли.
   Чиркнув о землю крылами, снова в пространство несутся, -
   нет в них боязни и страха. Так им живётся легко!
   Ведь, ни труда, ни заботы божия птичка не знает:
   бог их и кормит, и поит, – так же, как нам обещал...
   Кажется нам, человекам, если мы в небо посмотрим,
   что – только там лишь свобода! А на земле – маята.
   К чёрной земле пригибаясь, грешники, что мы увидим?
   Нет, не доступен бескрылым мысли парящий полёт!
   Птиц мы не лучше, а хуже, – в царстве и правде нуждаясь.
   В небе – к небесному, – ближе! Хоть скорлупа – на земле...
   Людям же – только мученья, в поте лица лишь работа.
   Ради насущного хлеба – пашем. И редко глядим
   вверх... А в распахнутом небе – ласточки… Точки, пунктиры...
   Боже! Спасибо! За то, что – дал нам увидеть себя.

   
   

7. КСАНА КОВАЛЕНКО

   СИНЕЛЬКА

   Недосказанностями тишин
   Заговаривающие жизнь.
   М. Цветаева
   
   
   

   Ветер – ветер,
   не пеняй на мою немоту.
   я просто девочка хрупкая
   с рыбкой во рту,
   я просто колокол лаковый
   без языка.
   Молчу пока.
   
   Мучнистой росой
   колокольчиков зёв забит.
   Медовой пчелой
   синий воздух звенит.
   Забыт венчик шёлковый,
   Чалится в тень дичать
   Синельке – молчать...
   
   Молчанка-волчанка-ветрянка –
   да чтоб её!
   Это слов воздушных,
   песни моей забытьё.
   Рот на бантик, губки на узелок –
   беззвучие впрок.
   
   Девочка-ветер,
   вырви меня с корешком.
   Мы с тобой
   одной крови индиговой,
   оба дичком
   вырастали безгласно поодиночке.
   Вот колокол мой –
   Ты слышишь?
   Молчит... над травой.

   
   

   ВЗРОСЛЕЮТ

   
   

   Взрослеют под кожей –
   ранами,
   спайками,
   язвами,
   когда болит...
   Ты взрослеешь из Кая в Каина,
   Я из Лолиты в Лилит.
   
   Взрослеют из плоти в глину,
   из моря – в песок.
   Наша синяя птица
   взрослеет в ворону
   из пластилина,
   кровь – в берёзовый сок...

   
   

   СРОК ГОДНОСТИ ПОЛЁТОВ

   
   

   1
   Истек срок годности моих полётов,
   И время под песчинками застыло,
   И чую над плечами я угрозу
   Бескрылых будней и словес бессилых.
   
   Я разминулась с временем в погоне
   За новой версией искусственных заплечий.
   Теперь же мне на память – горстка перьев,
   И как насмешка – голос человечий.
   
   2
   В горле комом слова толпятся,
   В горне нёба томятся птицы,
   Размечтавшись о воздухе горнем.
   От страницы не откреститься,
   От листа нечем – незачем – крыться.
   Бездны этой зов вечен, вечен.
   Ты чирикай бездарно птицей –
   безъязыко, бессрамно, увечно.

   
   
   * * *
   
   Блаженная тяжесть!
   Пророческий певчий камыш!
   О, кто мне расскажет,
   В какой колыбели лежишь?
   М. Цветаева
   
   
   

   И вся эта кипень и выкипень,
   словесная и звёздная купель
   кипела, вязла, пела, тщась меня не выплеснуть.
   и с колыбели я была свирель,
   я скороспело обгоняла тень,
   искала суть.
   Была я тростником,
   лучистый мир тайком
   мне сердцевину жёг, и чисто так звучали мы,
   что червоточины и дыры городов,
   каверны и пустоты тела моего
   не уставали.
   Гоняли ветер вдоль и поперек,
   вплетали голоса чужие впрок,
   ловили души в сети и в ответе не были.
   Но тёплый мир меня не уберёг
   от рук холодных,
   от знобящей небыли.
   И режут лезвия созвучия мои,
   и тянут голос мой, на ноты раскроив,
   и лакируют тело, и зовут сирингою.
   Открыты всем ветрам мои уста,
   но суть уже глуха, пуста –
   у флейты, дудочки, сурдинки.
   Дышать и жить дыханием чужим
   (а голос вытек сквозь порезы жил),
   и косным свистом звать мне остается
   слух всех живых и прах всех мертвецов
   туда, где всё закончилось,
   где всё ещё начнётся.

   
   

   НЕ ГРАНИТ Я НОШУ

   
   

   ЭПИЗОД

   
   

   Я – эпизод,
   ворвавшийся случайно
   в чужую жизнь без лишних колебаний.
   Я – стих без слов,
   оставленный нечаянно
   на видном месте в книге без названья.
   
   Я – крик без звука,
   Песня без аккорда,
   Парализованная компасная стрелка,
   Не на сезон застрявшая у Норда,
   И не прошедшая дорогами поверку.
   
   Слеза без соли,
   Море без волненья,
   Луна без воя,
   Цель без исцеленья.
   И лепит мой нелепейший маршрут
   Моя же тень, одетая в сомненья.

   
   

   АУТОДАФЕ

   
   

   Листья бредят мыслью о самосожжении...
   Исподволь
   мои искры
   приходят в движение,
   как боль...
   
   Осень сама себе инквизитором –
   пожарные начеку –
   террористом врывается в быт мой,
   срывает чеку...
   
   Касаясь меня пламенеющим хворостом,
   рыжим хвостом,
   горит осень
   долго и горестно
   погребальным костром.

   
   

8. ТАТЬЯНА ГОРДИЕНКО

   Марина Цветаева
   Марине Цветаевой
   «Всё порвано...»
   «У неё была правда – всего одна...»