Юбилей

Международному дню памяти жертв Холокоста посвящается

Юбилей

Художественно-документальная повесть 

И нет у Господа ответа — лишь горсть золы.  

Торчат на кладбище Завета одни колы.

Машина притормозила на второй полосе дороги, даже не включив  «мигалку» и перекрыв движение как раз у дома Заарштрассе, 8. На первой — плотно стояли припаркованные машины. Правая дверь чуть ли не на ходу открылась, из неё выскочила стройная девушка и устремилась к калитке через дорогу напротив. Прохожий укоризненно покачал головой, но машина тронулась, не простояв и трёх минут, а девушка благополучно перешла дорогу. 

Пожилой мужчина, видимо, никуда не спешил. Он остановился и стал рассматривать двор, куда впорхнула девушка. Внутри его красовался старинный серый двухэтажный  не очень ухоженный дом. За калиткой по тропинке в тупичке виднелась солидная дверь с плакатиком на ней: «Die Falken» («Соколы»). А на памятной доске стены дома значилось, что в нём жил Карл Каутский, выдающийся теоретик немецкой и международной социал-демократии. Прохожий чертыхнулся: «И здесь эти социал-демократы. Ах, они «соколята»... Независимая организация... Бунтующая молодёжь, вот кто они. Хрен редьки не слаще. Попытались бы баламутить тогда», — на что-то лишь ему понятное намекнул он. 

Социал-демократов  и всех социалистов, коммунистов прохожий не любил. Вот свободные демократы, либералы — это ещё куда ни шло. Ему, хозяину текстильной лавки они всё же ближе по душе, хотя... Между тем девушка выскочила со двора, прихлопнув калитку, посмотрела влево на дорогу и, снова перебежав её, вошла в подъезд старинного здания с хорошо сохранившимся живописным фасадом. Минуя лифт, она звонко застучала каблучками по лестнице, поднялась на пятый этаж, остановилась перед дверью квартиры и нажала кнопку звонка. Через полминуты дверь отворилась.

— О, Лидхен, ты как раз вовремя. Входи, входи.

В Берлине был весенний день 27 марта 2016 года. Прохожий не торопился, благо воскресенье. Заинтригованный внешним видом девушки, лицо которой выдавало семитские черты, он решил просмотреть список жильцов дома, в который влетела эта пташка. Поискав глазами зебру-переход и не найдя его, он огляделся, убедился, что его никто не видит и также в нарушение правил перешёл дорогу. 

         Облик девушки напомнил хозяину текстильной лавки еврейскую пару, несколько лет назад купившую у него прекрасные гардины и даже, удивительно, не торговавшуюся. Потом он с удовольствием сшил для них замечательное покрывало на двуспальную кровать. Евреев он хорошо узнавал по облику. Мужчина был уже в преклонных годах и воскресил в памяти то мальчишеское  время, когда узнавать евреев было  государственным долгом. Своим новым клиентам он признался, что с евреями Гитлер поступал, конечно, неправильно. А в остальном... Нда... 

Интерес к дому у него пропал, и он, старчески сгорбившись, поплёлся восвояси. Надо же так испортить самому себе настроение! 

Симон Кон, закутавшись в плед и приоткрыв окно, сидит в застеклённой лоджии пятого этажа четырёхкомнатной квартиры в доме на Заарштрассе, 8. Хочется свежего воздуха после болезни. Обычно грипп он переносил легко, но на этот раз провалялся в постели три дня. Март выдался умеренным, но не по утрам, конечно. 

Второго и третьего была ещё сильная облачность со снегом, ночью минусовая температура, хотя днём доходило и до 8 градусов тепла. Зато во вторую неделю ночью упорно держались минусовые температуры, а снег лежал и не таял. С четвёртой недели потеплело, а на завтра обещают до 19 градусов тепла. Правда, с дождём. Оттого, видимо, всё ещё нездоровится.

Кону шестьдесят семь лет, но он мужчина крепкий, привлекательный, с гривой всё ещё черных волос, высок, в меру упитан и без висящего живота. И, хотя он всегда нравился женщинам, жениться было ему недосуг. Сначала ждал пока не станет крепко на ноги, а потом махнул рукой. Особой склонности к женщинам у него не было, хотя при случае возможности не упускал. Так уж сложилось.

Он  смотрит на высохшее дерево, которое никак не решаются спилить, и думает о том, что, в сущности, не знает эту страну изнутри. Шёл тысяча девятьсот тридцать пятый год. Берлин, четверг, 21 марта. Со своими двумя сёстрами он живёт здесь уже 3 года. С соседями на нижних этажах близко так и не сошлись. Так себе, «здрасте» и до свиданья. Только с Хельгой Краузе с момента его поселения в доме сложились хорошие соседские отношения. Их квартиры на одной площадке. Хельга — одногодка младшей сестры Кона Августы, и по характеру они близки, обе аккуратные хозяйки. Обе подвижные, несмотря на полноту. Обе любят делиться секретами, а когда Симон узнал, что у одинокой женщины с сыном случаются материальные перебои, то предложил им деньги в долг без твёрдого времени отдачи. Тут же Августа стала делиться с соседкой тайнами еврейской кухни. Хельга воспринимала это с большим интересом. А сын Бернхард... А ему бы вкусно поесть! Так и пошло. Семейные праздники вместе, религиозные, хоть христианские, хоть иудейские — тоже вместе. Правду сказать, обе семьи  были не очень религиозны.

Симон Кон сидит в лоджии и отдаёт себе отчёт в том, что мир меняется к худшему. Ему, конечно, не привыкать к плохому отношению местного населения к евреям как в Польше, так и в Германии. Но уже много лет главным вопросом становится — как жить, как выжить. 

В родном городе, в Гнезно, перспектив почти не было. Собственно, они, семья Конов, появились в Гнезно в еврейском квартале после пожара 1819 года, который быстро уничтожил добрую половину деревянных построек города.  После этого многие евреи уехали из-за страха мести. Однако свято место пусто не бывает, и взамен покинувших в город стали прибывать евреи из других городов. Освободился рынок сбыта. 

Как рассказывал отец, Мендель, дед Симона, когда город вернулся в состав Пруссии, приехал сюда с намерением открыть пошивочную мастерскую. Со временем в мастерской стали изготавливать одежду на продажу. Так возник магазин готового платья. 

Отец вспоминал, как дед радовался открытию новой синагоги. На её  освящение в 1846 году он взял и его, шестилетнего мальчугана. Была зима, и ребёнку было страшновато при таком большом скоплении галдевших людей. Но когда, облачённый в талес, богослужение начал не кто-нибудь, а рабби Гебхард, воцарилась благоговейная тишина. Да, это было благодатное время. У евреев были свои улицы, союзы и братства, мастерские, школа. Была даже смешанная христианско-еврейская гильдия портных. Гнезно — город трёх культур: вместе жили и трудились поляки, евреи, немцы.  

Сейчас ему, Симону, грустно вспоминать свою Хорнштрассе, на которой располагалась их квартира. Если смотреть с её балкона направо вдоль улицы,   то напротив была видна их великолепная трёхэтажная синагога. А далее по улице в конце её за Торунскими воротами озеро Йелонек, где он мальчишкой ловил в норах раков. Это он у польских ребят научился ловить их рукой. Шевеля пальцами, запустишь руку в воду и ждёшь, когда рак ухватится клешнёй. Больно, конечно, но терпимо. Их же с мальчишками варили и ели. Мать ругалась: «Тьфу, убери эту гадость. Это трефное!». 

За углом синагоги была школа, которую он посещал. «Учись, Шимелэ, учи Тору, — говорила ему мать Иоганна,  — у евреев нет безграмотных людей. Торговать ещё успеешь». Симон хорошо помнил это время. И деда своего хорошо помнил, хоть тот рано умер. И бабушку свою, очень добрую к нему, хорошо помнил и любил. Звали её Эстер-Юдифь. Довольно редкое имя даже у евреев.

А что потом? Потом он перед Первой мировой войной похоронил родителей на еврейском кладбище и стал хозяином магазина. Сёстры помогали. 

В 20-е годы дела пошли плохо. Даже у богатеев Роговских. Город снова стал польским, но национальная независимость поляков не принесла экономического расцвета. Евреи стали искать путей в Америку. Смельчаки направились в Палестину. Община захирела настолько, что порой трудно было собрать в синагоге и миньян¹. Но и это было не главным. Становилось ясным, что польское государство активно поддерживает польских коммерсантов и их кооперативы. Налоги душили и разоряли еврейских торговцев и ремесленников. Что в городе, что в сельской местности осуществлялся настоящий бойкот. Даже в Гнезно антисемитизм стал откровенностью. И воскресала классическая проблема: надо искать другое место.

— Шимэн, хватит мёрзнуть, заходи, — услышал он звонкий голос Августы. Сёстры произносили его имя по-еврейски,  — мы с Йетткой уже за столо-о-м, — пропела она.

Своих сестёр Симон любил, а младшая Августа заботилась о нём, как мать. Так и не расставались с самого детства и жили вместе. С Августой они вместе и работали.

— Ох, ох... — покряхтел больше для виду, — Да иду я, Густи. Иду. Что там у вас на завтрак?

— Овсяная каша и гренки с кофе. Не с настоящим, конечно.

        Симон оглядел стол, на котором сиротливо смотрелся сервированный сёстрами скромный завтрак. Стол был большой овальный, с искусно гнутыми ножками, с коричневой лакированной поверхностью. Он любил хорошую мебель и никогда не жалел на неё денег. 

— Почему «конечно»? — спросил он.

— Закончился, Шимэн. Ты обещал съездить к Ури. В этом универмаге сейчас есть всё. 

— И деньги тоже? — больше для виду проворчал он. И серьёзней: — Вы не забыли первое апреля 33 года? Старые клиенты нас пока посещают. Берлин — не провинция. Но в магазине народу поубавилось значительно. Скорее всего боятся. Надеюсь, именно боятся. У меня, правда, есть идея, как обойти бойкот. 

— Ты имеешь в виду Бернда? — Августа припомнила старый разговор. — Не рискованно? 

— Да, Густи. Другого выхода я не вижу...

После завтрака, как обычно, обсуждение новостей и предстоящих дел. Йеттка серьёзно больна. Вся высохла. Она сильно сдала после смерти мужа, и они с Августой решили: берём её к себе. Здесь, во Фриденау, было куда спокойней и уютней, чем в её старой квартире. 

Карл Вельс, муж Йеттки, снимал жильё на Нолендорфштрассе, но там комнаты квартир неоправданно большие, плохо отапливаемые, а у них ещё и с общей проходной гостиной. Муж был представителем картонажной фабрики, вечно по служебным командировкам, а ей-то теперь зачем там оставаться, да и чем платить? Была ещё одна проблема, побуждавшая оставить это место. Весь этот  район, включая Мотцштрассе до Бюловштрассе, был все двадцатые годы и до начала тридцатых местом проживания и досуга геев и лесбиянок с их знаменитыми клубами «Эльдорадо» и «Деде». Йеттку гомосексуалы не интересовали и ей не мешали, но с прошлого года сюда часто стало наведываться гестапо, составляли какие-то списки, и оставаться здесь стало опасно.

— У меня сегодня деловое свидание, сёстры, — вдруг неожиданно начал Симон, доставая сигарету. 

— Деловое? — удивилась Йеттка. — Дела у тебя обычно затягиваются надолго, а ты собирался наведаться в Шаумбург. Кстати, как ты собираешься туда добираться?

— Я помню, Йетти. Я не забыл то, что ты имеешь в виду. Как ты могла подумать, что я забыл? Знаешь, к этому доктору не так просто попасть на приём, он знаменитость, — продолжал Симон игнорируя ответ о транспорте. — Я должен прощупать почву, там происходит нечто непонятное. Свяжусь сперва с друзьями. Так или иначе, я должен отправить Лионам очередную партию товара. Сейчас это лучше всего делать лично. Для этого и встречаюсь с соседом.

— Поспеешь к обеду? — включилась Августа.

— Если не побьют по дороге.

— Шимэн, прекрати эти кровавые шутки, — почти хором запричитали сёстры.

— Какие шутки, — возразил серьёзно Симон, — вчера до смерти забили на Бюловштрассе коммуниста.

— Ах, перестань! — откликнулась Йеттка, — при чём тут коммунист? Сводят личные счёты кому не лень. Такое время. Как женщина она инстинктивно уводила свою мысль от опасности в привычное и спокойное старое русло.

— Да-да, — не стал уточнять Симон.

          Соседом, с которым намеревался встретиться Кон, был Герман Буххольц, самостоятельный предприниматель, с прошлого года поселившийся на Рингштрассе ,15, а это было почти напротив. Герман, небольшого роста, полный и подвижный, был на год младше, и познакомились они благодаря польскому языку полгода тому назад. Родился Буххольц в городе Шрода Великопольского воеводства. Собственно, польским он стал снова в 1919 году после Первой мировой войны, а до того назывался Нойштадтом. Так что два языка — серьёзное основание для знакомства, шутили они.

          Герман поддерживал активные коммерческие связи с Польшей, впрочем, как и Симон. Вместе вспоминали, вместе горевали. В Шроде, рассказывал Буххольц, евреев осталось с полсотни, в то время как во время их детства было более двухсотпятидесяти. Была и синагога, была школа, было и своё кладбище. Всё, как положено общине. Но пришлось перебираться в Берлин, где, к своему счастью, он встретил Рики Ярачевер. Рики серьёзно болела, но успела родить ему, сорокалетнему, сына, которому дали немецкое имя Ганс. Собственно, положение Ганса в деле Буххольца и заинтересовало Кона, и об этом должен был состояться разговор. 

          Кон знал, что причиной переселения Буххольца на Рингштрассе была смерть жены по болезни в 1933 году. Обоим, ему и сыну, оставаться в районе Кройцберг стало невыносимо, несмотря на то что магазин дамской одежды «Буххольц блузы» ещё оставался там, на Винерштрассе, 63. С сыном они присмотрели помещение на Райнштрассе, 55, улице богатой, оживлённой и с трамвайным движением. Очень удобно для клиентов. В память о жене и с целью обучения сына Герман собирался через год открыть здесь магазин. Гансу, которому уже исполнилось девятнадцать лет, отводилась роль, как думал Кон, командитного партнёра. Эта тема и должна была стать предметом их разговора.

Для начала договорились встретиться у вокзала на станции «Цоологишер гартен», места весьма многолюдного и многонационального, и потом заглянуть в одно из здешних многочисленных кафе. Кон должен был подождать Буххольца, встречавшего поезд из Шарлоттенбурга, на вокзале. К этому времени уже с двадцатых годов существовал Большой Берлин, и район  Фриденау, часть независимого района Шёнеберг, входил в его состав. Имелась достаточно развитая сеть метро, наземных скоростных поездов и трамваев. Кон выбирал для поездок метро, где не было нужды в присутствии полицейских регулировщиков из службы охраны порядка, и в тесных вагонах меньше вероятности нарваться на штурмовиков. Без двадцати минут двенадцать он уже стоял под часами у вокзальной эстакады. Минуты через три появился Буххольц. Поезд он уже встретил и решил свои вопросы.

— Так хотелось бы пригласить тебя и вновь побывать в «Романтическом кафе», — извинился Кон, — но ты же знаешь, там сейчас господа гестаповцы.

— Ладно уж, сейчас не до культурных разговоров, — ответил Буххольц. Поищем вокруг. Кондитерская Кемплера, наверно, еще не закрыта, — и они направились к кондитерской.

¹ Миньян — кворум из десяти взрослых мужчин необходимый для общественного богослужения в синагоге и для ряда религиозных церемоний.

ЧИТАТЬ продолжение