Ангел

Леониду Борисовичу Агронскому (Лёнчику)

Сёмчика в нашем городе знали все.
«Сёмчик! – звонила ему заведующая учебной частью. – Мне бы диван заново перетянуть».
«Семён Маркович! – просил отец-настоятель. – Нам бы для нового монастыря на первых порах какую-никакую мебель собрать: лавки там, столы... столик для богослужений...»
«Слушай, друг, я уже совсем зашилась, не знаю, что бы такое ещё описать! Подскажи, что у нас в городе интересное происходит», – обращалась начинающая журналистка из молодёжной газеты.
«Сёмчик, милый, мне опять нехорошие сны стали сниться. Что бы это значило? Приходи, давай проанализируем», – звонила одна из многочисленных «пациенток», если так можно выразиться.
«Сёмчик, передай дальше: в субботу в кинотеатре «Довженко» киноклуб. В 16 часов», – просил руководитель городского киноклуба.
Звонили поэты и агенты «Орифлейма», распространители пищевых добавок и тихие сумасшедшие, буддисты и почитатели Шри Чин Моя, организаторы ролевых игр и члены различных национальных общин города... У всех были свои просьбы, но всем им мог помочь только он – ласковый, улыбающийся, готовый на всё ради друзей, молодой и энергичный Сёмчик. Дедом Морозом назвала его местная гениальность от поэзии. И, пожалуй, она была права. Сёмчик, как заправский Дед Мороз, исполнял все просьбы и ожидания. Он считал себя не отдельным человеком, со своей личной жизнью и какими-то устремлениями и планами. У него не было планов в обычном понимании. Он жил так, чтобы быть в курсе всего и использовать эти знания на пользу других. Планы друзей и просто знакомых были его личными задачами, в этом он полагал всё своё значение и назначение: быть путеводной ниточкой для тех, кто в нём нуждается. Можно сказать, что как волна работает волной, а ветер – ветром, так и он работал Человеком. Редкая профессия, хотя, казалось бы, такая природная и естественная.
Он считал, что его «вели», и надо слушаться знаков судьбы. Познакомился в церкви с общительным до навязчивости, с сумбурным мышлением прихожанином нищего вида. Узнал, что он пописывает духовные стихи – значит, непременно надо свести его с литературным бомондом. На литературном вечере напросилась к нему в гости незнакомая девушка, нуждающаяся в психологической поддержке, оказалась психически больной, но не без таланта. Тоже писала стихи. И её познакомил. Но главное, стал довольно часто, часами выслушивать бред больного воображения и считал, что психологически лечит. Таким же образом, путём психологических разборок подсознательных мыслей и снов «пациентов» и собственных догадок, «лечил» очень многих. Не только больных, но и пока здоровых людей, попавших в тяжёлые обстоятельства.
Действительно ли его «вели»? Но тогда почему его «пациентам» беседы не помогали и всё кончалось очень печально?
Был ли у него врачующий дар? Безусловно, нет. Никакие теоретические познания в области психологии не могли помочь там, где нужен дар проникновения в чужую душу, своего рода «ясновидение», которым он не обладал, порой, как толстокожий бегемот, совершенно не понимая даже близких людей. Да и нельзя шарить в потёмках – в чужой душе – на ощупь, не имея хоть какие-то твёрдые духовные ориентиры. Лечили, скорее, его широкая детская искренняя улыбка и полная готовность слушать собеседника до бесконечности. Люди могли выговориться, и это на некоторое время давало облегчение.
Кто у Сёмчика только не ночевал! Друзья устраивали у него на ночь и даже на несколько суток припадочных и алкашей, бродячих гитаристов и «автостопщиков». Ему словно и не было обидно, когда ему ломали кран в ванной или засоряли туалет, поедали все запасы крупы и консервов и занимали деньги без возвращения. И это притом, что на самом деле сам Сёмчик гораздо больше них нуждался в нормальном питании и деньгах: он был инвалидом и нередко попадал в больницу в опасном состоянии. Этому очень «помогало» и то, что друзья старались угостить его несвежей или слишком сладкой и жирной едой и не давали ему ни минуты свободного времени для хоть какого-то отдыха и сна. А Сёмчику, по его болезни, полагалось вести жизнь спокойную и размеренную.
Но способен ли был он, любитель «голодных» походов и всенощных бардовских бдений, участник поисков снежного человека и уфологических экспедиций, многочасовых диспутов после просмотренного модного, но очень спорного кинофильма, охотник до любых эзотерических курсов «повышения квалификации», вести размеренную жизнь?! Он мог организовать для знакомых «орифлеймщиков» полгорода знакомых, чтобы те превращали их постепенно в своих дойных коров. Он ездил в столицу на семинар желающей подготовиться к отъезду из страны молодежи (хотя сам покидать её не собирался). Ездил просто, чтобы изучить каноны совершенно чуждого для него духовно иудаизма, а потом, не веря в него, пропагандировать среди других. Он обучался в псевдо-японской школе рейки и слушал лекции заезжего «буддиста» из Голландии, ходил к гадалкам и астрологам различного, враждебного друг другу толка и даже принимал в море роды у жён своих друзей. Он «лечился» сам и «лечил» других голодом, мочой, особой системой дыхания и другими модными штучками, без учёта людских физических данных. И что ему было до того, что на культурно-просветительских вечерах шри-чин-моевцев он постыдно похрапывал при первых же звуках духовной музыки, а на сеансах «повторного рождения» по системе Стефана Гросса не мог отвечать на вопросы, потому что не «рождался заново» и не попадал «астрально», в «теле своих предшествующих рождений», в незнакомые страны и древние времена, а спокойно и крепко спал. Без всяких сновидений и воспоминаний. Главное для него было – обязательно затащить потом на все испробованные им курсы и сеансы своих многочисленных знакомых. При этом он совершенно искренне считал себя православным, ходил в храм и причащался. Для батюшек, не ведающих, конечно, о его страсти экуменизма (или эклектизма? последнее, при отсутствии у него какой-либо сознательной цели, вернее), Сёмчик оставался просто кладом. Ведь он почти или совсем бесплатно делал своими руками для церквей, монастырей и для личного домашнего обихода служителей православия столько полезных и нужных вещей!
Он совершенно не пил, даже пива и шампанского, но всегда был душой любой компании. Он знал обо всём и любил всех вокруг. На него без зазрения совести при выезде за город ролевики и туристы скидывали свои обязанности и рюкзаки. Журналисты высасывали из него всевозможные идеи, присваивая их себе. Сёмчик не ведал о правилах поэзии (и даже отвергал всякие правила) и охотно, азартно восхищался всем, что ему читали под видом богоносных поэтических озарений начинающие авторы. Верующие любой конфессии или эзотерической школы были для него родные братья.
Сёмчик мог и сам запросто навязаться в знакомые, если считал, что судьба велит ему завести дружбу с данным человеком. Выгоды ему от этого никакой не было, а иногда даже и наоборот. Так случилось и знакомство с будущей женой.
Многие считали Сёмчика ангелом во плоти.
Но у ангельского Сёмчика был вспыльчивый и ещё более энергичный отец, большой ругатель и материалист. Сына он держал в ежовых рукавицах. Хуже – Сёмчик у него даже и за человека-то не был. Человек всё же имеет хоть какое-никакое право голоса. А у Сёмчика не было ничего своего. Ни квартиры (формально она досталась от деда ему, но распоряжался в ней отец, имеющий c матерью отдельное жильё), ни денег (кроме пособия по инвалидности), ни времени. Своим у него был только сыновний долг перед отцом и обязанность бросать всё по его первому требованию, чтобы идти на совместные мебельные заработки. Бросить даже первое сближение с любимой. Бросить, не сумев хотя бы прикрыть её от прямого и циничного взгляда отца, открывающего квартиру своим ключом без предупреждения.
И ещё у него были бесконечные «долги» перед знакомыми, которые, несомненно, значили для него куда больше венчания (вначале из-за какого-то непонятного страха тщательно скрывавшегося от родителей и друзей) и всей последующей супружеской жизни. Странной женщиной оказалась его жена! Ей мнилось, что её просьбы должны выполняться Сёмчиком как бы в первую очередь по отношению к просьбам друзей. Но где вы видели «людей Божьих», потакающих своим перед чужими?! Для любого «вестника» на Земле испытание в том и состоит, чтобы человек забыл о своих и жаждал оказаться полезным совершенно посторонним и неблагодарным людям. Я, конечно, не имею в виду забыть о родителях – это святое. Но жена (и дети, если бы они у Сёмчика были) в категорию родителей не попадали, поэтому не существовали для него и интересы семьи. Была только одна – родительская – семья, где Сёмчик отдыхал душевно и физически от своих ангельских обязанностей. Я бы продолжила: «вместе с женой». Если бы для неё выслушивание поучений и оскорблений мудрого взрослого поколения могло считаться наслаждением. Вторым «наслаждением» для неё, разумеется, было кормление вечно голодных гостей, бдение вместе с Сёмчиком почти до утра в целях «психологической разгрузки» помешанных и пьяных, перманентное состояние генеральной уборки в истоптанной квартире и тирады вечно всем в жене недовольного Сёмчика, который, может быть, и способен был на беззаветную любовь ко всему человечеству. Но явно с одним исключением – в её лице.
Конечно, такое исключение было обоснованным. У неё появилась крыша над головой, её кормили, терпели её недостатки и вводили в избранное общество. Она постепенно приживалась в давно и, казалось бы, непоправимо чужом для неё городе и обрастала знакомствами и связями. В её распоряжении была огромная ценная библиотека мужа – учись-не-хочу! А она с трудом поддавалась дрессировке и обучению совершенно чужим для неё ИГРАМ – неважно, во что: в рыцарей и гоблинов или, скорее, в уход от жизни (игры с жизнью) вообще. Короче, для неё были просто неприемлемы чужие ценности. Поскольку у неё к этому времени уже были свои. И такие важные для её души, что перевешивали даже внутренне свойственную её душе благодарность.
Имела ли эта женщина право на предпочтительное внимание к себе? Нет! Ведь она действительно ничуть не была важнее для Земли, чем знакомые Сёмчика. Заслуживала ли она поучений и ругани? Несомненно, и даже слишком, так как сама была не от мира сего и абсолютно не обладала ни склонностью готовить, ни хозяйственными талантами. Но поскольку у неё, к сожалению, было глупое убеждение в своём творческом призвании, она впадала в тихое бешенство, когда вместо творчества ей приходилось заниматься гостями и постоянной уборкой. Время, которое пожиралось этими занятиями, исчислялось даже не в часах, а в сутках. Постепенно ей стало казаться, что она больна всеми возможными болезнями и сама является полупомешанной и припадочной. А что она последняя..., в этом её постоянно пытался убедить властный отец Сёмчика. Для него и жена «не человека» не была человеком.
Не человеком, впрочем, был Сёмчик и для дворовой молодежи, которая насмехалась над ним, исписывала ругательствами двери его квартиры, подожгла электрический звонок, а как-то поздно вечером, в темноте, даже поколотила, разбив очки, но не успев ограбить. Не человеком он был для людей (вроде-бы-людей!) в очередях и в общественном транспорте, которые очень любят осуждать других по их национальному признаку. А быть может, – кто их знает? – не был Сёмчик человеком даже для тех, кто беззастенчиво пользовался его гостеприимством и помощью.
Он же считал не совсем человеком свою жену. Вернее, не совсем женщиной, то есть женщиной, но какой-то «неправильной». Потому что «правильная женщина», как вы все, я уверена, знаете, – это красавица, спортсменка и... ну, разве что не комсомолка. (Но уж зато точно альпинистка!) А ещё ей очень рекомендовалось заниматься велосипедным гоночным спортом, накачивать бицепсы, тренироваться поднимать штангу и чуть ли не носить мужа на руках. И занятия эти были бы, несомненно, ну очень полезные. Для склонных к спорту. Однако когда Сёмчик женился, он обещал своей невесте «надёжное мужское плечо», на которое можно опереться. А выходило, что это вот «плечо» он теперь с упрёками принародно требовал от неё, чем смущал даже своих собственных, а не общих с ней друзей. Но, честно говоря, если бы она таким «плечом» (спортсменкой, красавицей и альпинисткой) была, вряд ли бы она решилась выйти за Сёмчика замуж. Возможно, она просто искала опору в жизни, когда мир вдруг зашатался у неё под ногами. Теперь же ей начинало казаться, что настойчиво требует для себя опоры тот, кто сам лишен силы и мужественности. Хотя и наделён ангельской добротой.
Что поставило точку в этой странной любовной истории? Как ни странно, – парень, который был для жены совершенно посторонним, а для Сёмчика – до пятигодичной отсидки – другом. До заключения он успел несколько месяцев пожить в квартире Сёмчика, наговорить огромный долг по междугородней связи и оставить у него свои посудные сервизы и тюки с одеждой и барахлом. По распоряжению отца Сёмчик «реквизировал» это добро (естественно, не себе, а в пользу друзей) за уплату вместо этого человека его телефонного долга. Хотя добро могло на деле и превышать сам долг. Впрочем, это вопрос спорный. Но представьте себе вышедшего на волю человека, абсолютно уверенного в том, что ангел во плоти приютит его на первое время, а может, даже найдёт работу, и которого вдруг не впускают в квартиру и отказывают в выдаче личных вещей! Если бы эта встреча закончилась без рукоприкладства и оскорблений... Но мягкий, овечий, ангельский Сёмчик, никогда не встававший на защиту интересов собственной семьи, почему-то в данном случае решил этим (ой ли?) заняться. Во всяком случае, никакого другого предлога для необходимого в данных обстоятельствах скоропалительного и вечного разрыва с бывшим другом Сёмчик не нашёл, и пришлось приложить к другу руки, а заодно и хорошо огреть словесно. Сцена была такая яркая, что впечатлила жену сверх всякой меры. Особенно потому, что в «присвоении чужих вещей» и в «мещанском, корыстолюбивом влиянии на мужа» почему-то обвинили её. (Наверное, как «бесовское Евино отродье», выражаясь по-православному). Хотя это как раз она очень просила «ангела» и свёкра отдать хотя бы сервизы, да и вообще сроду не придавала значения вещам и деньгам. 

Постепенно симпатии Сёмчика лишились все привечаемые им непризнанные таланты. «Много чаю выпивают», – сердился он. И требовал от «бесполезной» жены «наконец-то заняться делом» – т.е. пойти торговать на рынок, как тогда делали все безработные. А вскоре Сёмчик-бессребреник, Сёмчик-ангел вдруг стал понемногу «отставлять» вообще всех своих «бесполезных», не денежных друзей, поскольку воспылал бурной страстью к торговле. Что, конечно, является нормальной профессией, но не для мужа совершенно пришибленной творческим призванием женщины, которая, к тому же, вздумала иметь какие-то духовные идеалы. Как-то это, знаете ли, не очень совместимо. Цели у «половинок» существенно разные наметились. И эта «шваль» и «дрянь» таки от ангела ушла. За что и получила от церкви совершенно заслуженное презрение. Ведь клятву верности в любых обстоятельствах сознательно при венчании давала!
Странное дело, но Сёмчик, которого в жене до её коварного ухода раздражало буквально всё, стал без неё (не скажу «по ней») скучать. Она ему почему-то сразу стала нужна. Не спорю, вероятно, не она сама как личность, но как жена вообще. Хотя зачем ангелу жена, остаётся непонятным.
И скучал Сёмчик так сильно, что не мог заснуть, бегал по ночам на утешительные разговоры к друзьям, попал под машину и лежал неподвижно чуть ли не полгода. А жена его, разумеется, постоянно навещала, чисто по дружбе. Поскольку муж у неё теперь был другой. А одна хорошая общая знакомая (по стечению обстоятельств – бывшая жена этого мужа) тоже стала навещать Сёмчика, так как давно знала его как ангела и лучшего на свете помогальщика во всяких несчастьях. И должно было всё это кончиться счастливо – новой свадьбой. Правда, Сёмчик говорил своей невесте, что она ему чем-то напоминает бывшую жену. Но это мелочи. Ведь таким главным отличием новой хозяйки, как практический талант, бросившая его жена никак не могла похвалиться: руки у неё были что называется «крюки», «не с того конца вставлены». А у невесты, несомненно, незаурядной, красивой и в чём-то тоже творческой женщины, кроме других весомых достоинств, и с руками был полный порядок. Но Сёмчик почему-то умер.
Обычный криз, какой у него бывал уже не раз. Только непрактичная, пришибленная Богом жена умела в подобных случаях так – не дерзну сказать «молиться», пусть будет – «сконцентрироваться» и изо всех сил желать Сёмчику выжить, что ему всегда становилось лучше. А она после этого становилась похожей на выжатую лимонную корку и была для свекра и Сёмчика ещё невыносимей. Новая же хозяйка умела всё. Практически. Но вытаскивать с того света она не умела.
На девяти днях и сороковинах беглянку-жену добросовестно клеймили презрением все друзья земного ангела вкупе с родителями. На похоронах её подпустили попрощаться с покойным самой последней. И слава Богу, что нашлась хоть одна добрая душа из числа общих друзей, которая подхватила её и отвела к автобусу после прощания. Потому что ни выносить жалящие взгляды и злословие прямо в лицо, ни даже просто держаться на ногах она уже не могла.
А фотоальбом Сёмчика, который вначале остался у любящей невесты (родители к тому времени уже уехали из страны), вскоре по непонятной причине перекочевал к «предательнице». И почему она его стала хранить, когда об ангеле всё меньше и меньше вспоминали друзья и бывшая почти-супруга, непонятно. Ведь у «швали» в то время был уже не только новый муж – очень дорогой и духовно близкий ей человек, – но и ребенок от него, тоже очень-очень любимый.
На фотографиях Сёмчик остаётся вечно молодым, весёлым, лучащимся энергией и любовью к людям.
Наверное, именно из-за этой любви Сёмчика к человечеству, которой по определению не могла иметь «предательница», она и хранит фотографии вместе с памятью об ангеле. Хотя её память имеет мало общего с одноцветно-радостной, чистенькой и белой памятью друзей и знакомых Сёмчика.
Парадоксы человеческой психики? Чувство невольной, необъяснимой, безвинной вины в смерти человека? Странно устроены женщины.
А Сёмчик всё улыбается. Широко и по-детски заразно. Очень как-то вкусно и увлекательно. Как, наверное, и Ангел бы улыбнуться не смог.

2006 г.

См. ещё на эту же тему: циклы стихов «Памяти друга» и «По коридорам памяти»