Вместо мастер-класса

     Иной раз диву даёшься, пытаясь поделиться со знакомыми людьми удачными стихотворениями какого-нибудь поэта. «Да что ты! – говорят. – Здесь и смысла никакого нет, и длинное-то оно какое, и слова он зачем-то совершенно неизвестные использует. Даже на иностранном языке. А ритм? Что это за ритм! Споткнуться можно. Или обороты на следующую строчку перескакивают, или длина строки постоянно меняется. Пушкин так не писал». Да уж конечно, не писал. А Тредиаковский тем более. А о Бояне и говорить нечего. Вы бы еще былины в пример привели или гимны царя Давида.

    Думаете, под Пушкина подкапываюсь? Боже упаси! Не говоря уже о сказках его, на которых мы все выросла, есть у него совершенно бессмертные для русской словесности произведения. Взять, например, о вырванном языке и о шестикрылом серафиме. Или «Анчар». Всегда твоими руками жар загребают, а ты потом расплачиваешься, как раб, которого царь за ядом посылал. «Вот-вот, – сама себя ловлю на мысли, – вместо того, чтобы какую-нибудь красивую пушкинскую метафору ввернуть, интересный сюжет вспомнила, вечный, так сказать. Чего же ты другими недовольна? Люди тоже сюжета хотят, красивой темы, понятных и при этом красивых слов. Простой поэзии. Просто поэзии... В чём они виноваты?»
     А действительно, ни в чём. Это ведь так естественно – хотеть просто красоты и интересного сюжета. Чтобы от поэзии всё-таки хоть чуть-чуть веяло прозой. Повествовательность нужна какая-никакая, тогда и длина допускается позначительней, не на три строфы. А если сюжет занимательный, но нехитрый, без интриги, лучше долго не развозить, обойтись восемью строками. Плюс пять-шесть эпитетов, приятных на слух, но ни в коем случае не неожиданных: «И только большие, тяжёлые кисти», «Звуков волнующих бешеный вихрь»... Неожиданность всё может испортить. Думать чего доброго заставит. Всё это от лукавого.
     «Стоп! – вспоминаю. – Кого-то мне это напоминает. Насчет восьми строк, неожиданности и прочее. У кого-то я именно такое понимание поэзии встречала».
     Вспомнила! Ну конечно, Ахматова! «Мы не умеем прощаться, – всё бродим плечо к плечу». О чём здесь? Ответить очень даже можно – в отличие от понравившихся мне строк современного поэта, которого так и не удалось навязать ничьим ушам. События самые простые, но вечные. «Ты задумчив, а я молчу. В церковь зайдём, увидим / отпеванье, крестины, брак... Или сядем на снег примятый... И ты палкой чертишь палаты, где мы будем всегда вдвоём». И всё, конец. Ну и правильно, чего растягивать? Повстречались, помолчали об одном, мечтая о будущем, посмотрели, как оно уже начало сбываться у других. А дальше, читатель, выдумывай сам чего хочешь. Вариантов тьма. Черпай из жизни и подставляй.
     ...Да я, кажется, так вот потихоньку рассуждая, набрела на то, что мне давно советуют устроить – мастер-класс, приёмы мастерства... В общем, вы понимаете. А у меня что-то никак не выходило. То есть написать, конечно, хотелось. Но о том, что нравится мне. А теперь я поняла, отчего не писалось. Похоже на то, что читателю совсем другое по душе. А почему? А вот именно потому. Читатель у нас – даже когда он писатель (но внутри себя-то он всё равно остаётся ребёнком-читателем, любителем занимательных книжек!) – даже и тогда он хотел бы за-ни-ма-тель-но-сти! И когда сам пишет по-новому, а не по-пушкински, у других он предпочитает читать проверенное столетиями. И чем дальше вглубь веков, тем лучше. Чтоб не подкопаться. А я что хотела ему подсунуть?

     Обильный край, земель томленье,
     Олег и Рюрик, Игорь и Гирей!
     Здесь всё рассвечено трудом и ленью
     И красотою несравненной дочерей.
     Степей твоих гортанные напевы,
     И запах вольницы, и посвист татарвы,
     Черешен, как щеки, румянец спелый
     И парубки настойчивей травы.

     «Это о чём?» – спрашивают. Для меня даже удивительно: а разве непонятно?
     «Непонятно, – отвечают. – Слишком всего много. Не успеваешь ухватить, что там Рюрик настойчиво с грудастыми девчатами делал».
     «Не с грудастыми, а со щекастыми. И не делал он ничего, это не о нём вовсе. И щекастые не девчата, а черешня».
     В общем, приехали. Кому что ближе, тот о том и подумал. Но, с другой стороны, разве автор виноват в том, что читателю хочется чего-нибудь простого и примитивного? Вместо этого Михаил Перченко размахнулся живописать патетически широко, по-украински сочными и яркими метафорами. Так и слышишь конский топот, вдыхаешь полной грудью степные травы и наполняешься самой сутью Украины – «трудом и ленью». Всего восемь строк, а суть народа ухвачена. Так это я только отрывок извлекла!
     Но стоит подумать: это же сколько бедному читателю пришлось себе образов представлять! И Олега, и Рюрика, и Гирея («А последний-то кто?» – не обойдется зачастую и без такого вопроса, хотя историю все изучали). Попутно думать, почему степь поёт, да еще гортанно. (Ассоциативно связать со следующим далее «посвистом татарвы»,  а перед тем «Гиреем» обычно не догадываются). Дальше обязательно нужно запутаться, так чьи же были щёки, хотя девчатами эта строчка и не пахнет. И, наконец, настойчивые парубки, которых «почему-то» сравнивают с травой, хотя у неё ни усов, ни шаровар нет. (Что вы смеётесь? Это распространённое представление о том, что и как нужно сравнивать). А ведь дальше идёт ещё:

     Искусство Украины чернобровой.
     На мазанках подсолнухов мазки.
     И петухи цветастые хвастово
     Клюют румяные горшки.
     И борщ, как пьяница, багровый, в казанках,
     И по сорочке искромётный танок...

     Тут начинает до слушателя хоть что-то доходить. «Так это он про искусство, что ли? Вышиванки всякие... А что пьяница в казанке делает? Спьяну утоп? Это ж какой величины казанок должен был быть! И слова неправильные. Ну что это – «хвастово», «танок», «рассвечено»? «Мазки мазанок» – масло масленое. Петухи зачем-то горшки клюют. Танцуют на сорочках.  – Где такое видано? А татар зачем называть «татарвой»?»
     После такой тирады развожу руками и молчу. Что объяснять? Что не пьяница в казанке утонул, а борщ такой же багровый, как пьяница? Что такой приём называется метафора и данный образец – хороший пример этого приёма? Что вовсе не «мазки мазанок», а мазки подсолнухов на мазанках, и это тоже метафора плюс аллитерация? Что «петухи клюют горшки» и «по сорочке танок» («танец» по-украински) надо понимать в переносном значении, так сказать, ассоциативно? Пользуетесь же вы пословицами и поговорками и вовсе не понимаете в прямом значении «биение баклуш» как игру с деревянными чурочками? И пушкинское «все флаги в гости будут к нам» никто не понимает превратно, догадываются, что речь о кораблях идёт, а флаги здесь только символ, приём метонимии.
     Ну ладно, в школе почему-то о метафорах и о метонимии не проходили, хотя должны были. Но ведь Маяковского все читали и, даже когда не любят, критиковать боятся – тоже как-никак классик, пусть «из свежих». У него не то что «хвастово» и «рассвечено» – такие неологизмы, что за голову схватиться можно. А тут вполне всё пристойно и подразумеваемо: «хвастливо» и «залито светом». «Танок» – никакой не неологизм, а намеренное допущение украинизма, для передачи украинского колорита, что применял в своей «Гренаде» ещё М. Светлов. А татар и вовсе никто не оскорблял, речь идёт просто о набегах хана Гирея и относится к временам давно минувшим. В исторической художественной литературе слово очень употребительное. Но если всё это начать объяснять, я, чего доброго, занудой покажусь. И потом, где хоть одна метафора в процитированном стихотворении Ахматовой? Полное наличие отсутствия. Одни глаголы: бродим, молчу, зайдем, увидим, сядем, чертишь. А впечатление сильное. И главное – думать не надо.
     Ага... стоп. Не зря об этом вторично подумалось. Может, здесь и собака зарыта? Ведь одно дело додумывать за поэта конец сюжета (чем бы дело могло кончиться), а другое – попутно извлекать из тёплой и сонной («ленивой» по-славянски?) памяти какие-то исторические сведения, по звучанию неологизмов догадываться об их значении, «усекать», что с чем сравнивается... Только филологу, да и то не всякому, а филологу – любителю современной поэзии придёт в голову блажь слушать подобное, обычные же уши нужно пощадить. Даже если они – уши поэтовой братии.
     Насчет проверки на догадливость. Привожу текст, не называя фамилии автора.

     Лиловой ревностью душа
     Куста сиреневого дышит.
     Нахохлена в тени холма,
     Махрова и черна, как хунта.
     А там метели бахрома
     В снегах похоронила хутор.

     Отрывок, разумеется. Но если читать всё, гораздо больше восьми строк получится,  и, опять-таки, много метафор. Автор, между прочим, как и очень многие другие захваченные врасплох невольные слушатели выше уже разобранного поэта Михаила Перченко, тоже не оценил «щекастой черешни» и всего остального. Но – что смешно – вышеразобранный поэт, в свою очередь, не оценил приведённые строчки о сирени. Пытался понять, какая у куста ревность, почему душа дышит и нахохлена, каким образом хунта может быть махрова и причём здесь она вообще. И ему тоже было бесполезно объяснять, что «нахохлена» потому же, почему и «холма», «махрова», «хунта», «бахрома» и «хутор», а «дышит» потому, что «душа». Потому что здесь всё мягко выдыхается и шелестит, как метель или как лепестки сирени: х-х-х... ш-ш-ш... Так идёт снегопад. Тот же, что и у него самого, ассоциативный ряд. Всё-таки и поэты – в качестве слушателей и читателей – всего лишь дети...
     Дети же любят сюжет. Послушайте и ответьте: хочется додумать, что было до и после, почему и с кем?

     «Мне столько радости досталось
     От юности и до седин.
     Я помню, как она смеялась,
     Разбив фарфоровый кувшин».
     Он на подушки опустился
     Во власти памятных стихий.
     Но незнакомец торопился:
     «Я отпускаю вам грехи».

Даже не сомневаюсь, что вы ответите. А вот строки другого поэта:

     Он предчувствовал: «станешь безумной –
     Увезут меня вдаль поезда».
     Я рыдаю на улице шумной,
     А тогда я ответила: «Да».

     И напоследок – третий поэт:

     Ах, милая, наивная гадалка,
     Не рви мне душу, не старайся зря.
     И жизнь за короля отдать не жалко,
     Но нет уже на свете короля.

     Заинтересовались. Улыбаетесь. А что же здесь есть такого, чего не было у двух предыдущих авторов? Повествовательность. Ведь прекрасные, волшебные метафоры там тоже были, и больше, и гуще. А здесь? Меньше метафор, гораздо меньше аллитераций, почти нет неологизмов, рифмы – сами посмотрите, ничего особенного; переносы оборота на другую строку ни в коем случае не допускаются. Зато и мелодичность, и чёткая ритмика, стихи звучат как песни. А разве народу что-то другое надо? Да ни в коем случае! Вы думаете, будут читать такое:

     Давно ль под сенью орденских капитулов
     Служивших в полном облаченьи хвой,
     Мирянин-март украдкою пропитывал
     Тропинки парка терпкой синевой?

Да Бог с вами! Ведь это же надо к словарю обращаться и пытаться понять значение «капитулов», «мирянина», «служения в облаченьи», разобраться в нескольких значениях слова «орденские», чтобы понять разницу между орденскими капитулами и орденскими планками, а ещё примириться с мыслью, что тропинки можно пропитывать синевой. Все ли догадались, что речь идёт о мартовском таянии снегов? Все ли расслышали, как густо усеянные звучанием «эл» первые строчки плавно переходят в щедрое рокотание «эр» в конце (сЛуживших-поЛном-обЛаченьи – тРопинки-паРка-теРпкой), т.е. приём аллитерации? Знаете, чьё это? Да, Пастернака. Именно потому и не будете со мной спорить, звучат ли эти строчки потрясающе. А что, хотелось поспорить? Так ведь насчет «ревности сирени» – автор тоже с большим именем: Юрий Каплан.

     Нет, наш читатель даже иностранные слова хорошо в стихотворении воспринимает, если сами стихи не перегружены историзмами, мыслью и тому подобной «ерундой». Желательно что-нибудь кружащее голову. Например, так:

     Играли блики в позументе,
     И я просила: «Дорогой!
     Наденьте, слышите, наденьте,
     Наденьте ментик голубой!».

За это прощаются и «позументы», и «ментик». А если б те же слова как лексический приём стояли в насыщенном метафорами, аллитерацией и ассоциациями контексте, с нестандартной рифмовкой, не песенным ритмом и понятийными (не вульгарными грамматическими) украинизмами – не простили бы, упрекнули.
     Имею ли я что-нибудь против повествовательности? Если такой – нет:

     А утро начиналось, как всегда,
     Метаньями меж кухнею и ванной;
     И слышной от соседей речью бранной
     О том, что в кране кончилась вода...
     И вдруг тобою сказанное «Здравствуй».
     И мир качнулся и сошёл с орбит.

Никаких возражений. Потому что реалистично, без напускной приподнятости и слезливой сентиментальности, и концовка – звучит. Ещё как звучит-то! Что важно: нет обилия глагольных (вариант: существительных; прилагательных – в общем, грамматических) рифм. Да и против следующего образца повествовательности можно ли что сказать?

     А пока смеётся на фото
     Мама в платье из креп чего-то,
     И счастливо и важно молчит
     Папа в паре из чесучи.

     Ничего не скажешь. Потому что это Правда. Без романтической актёрской позы и грима, но и без нарочитой грубоватости и аляповатого примитивизма. Это строго, нежно и трагично. Такая повествовательность – возвышает. А ведь это тоже история. Да и в сюжете о разбитом фарфоровом кувшине отпускающим грехи незнакомцем был Моцарт – не историческая ли личность? Тогда почему в сознание входит Моцарт и не допускается Гирей? Почему прощаются автору «орденские капитулы» и высмеиваются «парубки настойчивей травы»?
     Ответ прост: «орденские капитулы» – про-ща-ют-ся. Извинительно так. С ехидным смешком за спиной. Мол, что со знаменитости по молодости взять... С кем не бывает... А «ревность» и «хунта» сирени принимаются только пост фактум – когда узнают, чьи строчки. А теперь отгадайте, чьё:

     С другими – в розовые груды
     Грудей... В гадательные дроби
     Недель... А я тебе пребуду
     Сокровищницею подобий...

Не повествовательно. Заумно. Темно. Переносы фраз на другую строку, что уменьшает музыкальность. Звучит скорее отрывисто, чем мелодично. Понравится ли, зависит от того, знают ли, что это Цветаева. И тогда – простится или не простится. В зависимости от. А в чём отличие приёмов «груды грудей» и «гадательных дробей» от «махровой хунты» сиреневой метели, «мазков подсолнухов на мазанках», «мирянина-марта»? Ни в чем. Приём поэтический – один и тот же. А приём (то есть «нравится – не нравится») со стороны читателей – для  каждого автора свой. Так какой же может быть мастер-класс?! Ведь ориентируются на Имя, звания, награды и должности (а на фестивалях и в слэме ещё и на выразительность актёрского чтения и сценического обаяния), а не на само Слово Мастера.
Автор... читатель... Проблема!

© Светлана Скорик

 Cтатья опубликована, защищена авторским правом. Распространение в Интернете запрещается.