Подробный разбор. Поэзия Елены Ланге

Принято считать, что поэзию надо воспринимать только сердцем, задумываться над её устройством – варварство. Возможно. Но – только для читателей. Авторам же, если они пишут не просто для себя и своих приятелей, осознание самого материала поэзии, вдумчивый и подробный разбор произведений, наоборот, доставит величайшее удовольствие, он даст возможность насладиться стихами в более полной мере, «покайфовать». Так оценивают качество вин профессиональные дегустаторы, и для них такой подход – не варварство, а способ оценить изысканность вина, тонкие оттенки вкуса, они медленно и со знанием дела именно смакуют, ощущая «букет» всего составляющего. Этот подход нашему народу не свойственен. Но значит ли это, что правы те, кто «подсел» на бутылку? Или всё же те, кто дегустирует?

Подборка произведений Елены Ланге (Санкт-Петербург) с первых же строк звучит очаровывающе, как какое-то колдовство, шаманство звуками. Если не задумываться, из чего складывается впечатление от стихов, можно так и пройти мимо своеобразных уроков (что достойно, а чего лучше избегать), которые можно получить, если после того, как впервые прочтёшь и поддашься непосредственному очарованию, через время вернёшься к этим произведениям и вдумчиво перечтёшь. Я тоже читала не один раз, и мой разбор возник в результате размышлений не только над поэзией Елены, но и над тем, из чего вытекает успех произведения, его красота, сила и мощь, а что в нём способно затруднить восприятие простых читателей или оттолкнуть ценителей поэзии.

Обдумывая свой анализ, я поняла, что эти произведения связаны между собой тематически, и делать их подробный разбор лучше в той последовательности, которую требует восприятие их как цикла и задачи самого анализа.

1

СЕРЕДИНА ЗИМЫ

Середина зимы. С чашкой чая

Погружаюсь в домашний уют.

Электрический свет не включая,

Жду чего-то. Так таинства ждут...

Бергамотом и пряной гвоздикой

Пахнут сумерки. Гаснут снега

В дуновении вечера, зыбким

И воздушным вибрато дрожа.

На далёких заснеженных скатах

Неразборчиво брезжат огни:

То ли это осколки заката,

То ли светят уже фонари...

И лыжня юркой тропкой крадётся

В тридевятое царство зимы,

Где когда-нибудь блинное солнце

Растревожит крещенские сны.

Но морозец, как яблоко, хрусткий

Ещё водит в закатах немых

Хороводы мистерии русской;

Где-то рядом святая святых:

За овражком, на ветках осины,

Близко-близко, рукою подать...

Как белы и чарующи зимы,

Как снежна подсознанья тетрадь.

Введение в место и время действия совершается сразу, в первой же строфе: комната, вечер, домашний уют, ожидание таинства. Казалось бы, должно появиться впечатление умиротворения и спокойного течения времени, но ничего подобного – строки словно пропитаны музыкой. Это подчёркивается самим фонетическим сложением: ча-ча-ча чаепития и протяжная, напоминающая дующий ветер, лексика: «погрУжаюсь», «ждУ», «ждУт», «пахнУт», «гаснУт», «дУновение». Не случайно таинство, т.е. всплывающая в подсознании картина родного зимнего пейзажа, оказывается живым и движущимся: снега гаснут в дуновении вечера, зыбко дрожа; огни брезжат; лыжня крадётся; морозец водит хороводы. Последняя строфа подхватывает мотив первой, постепенно оканчиваясь именно УЮтом: «хрУсткий», «русской», «рУкоЮ», «чарУЮщи».

В классической русской поэзии, которая опирается не только на выработанную гениями поэтической мысли образно-звуковую систему, но и в немалой степени на традиции русских народных песен, важное место занимают разнообразные приёмы, связанные с повтором, – грамматические, фонетические, лексические. Это каркас, на который, как на картонку, крепятся все остальные пазлы. Если каркас убрать, картина, возможно, и не рухнет, но будет зыбкой, неубедительной как единое прочное целое, такое стихотворение трудно будет усвоить на слух сразу, потому что любой повтор всегда играет роль точки опоры.

Здесь эти опоры замечательны. Кроме уже описанной выше аллитерации, присутствуют ещё:

1. Параллелизм, выраженный в повторении синтаксических конструкций, а если более точно, то приём «изоколон» – параллельное расположение частей речи в смежных предложениях: «Пахнут сумерки. Гаснут снега», т.е. глагол + существительное, причём и глаголы, и существительные совпадают по всем своим признакам (склонение, время, лицо, число), а у глаголов ещё и фонетическая близость – начальные слоги имеют одну и ту же гласную.

2. Основанная на буквальном повторе лексика, усиливающая степень проявления свойства, заложенного в эпитете: «святая святых», «близко-близко» – приём, использовавшийся ещё в былинах и русских народных сказках, сразу вводящий нас в атмосферу русского фольклора.

3. Анафора, т.е. единоначатие, без которого не обходилась ни одна народная песня: «то ли – то ли» и «как – как» в двух смежных строках:

То ли это осколки заката,

То ли светят уже фонари...

Как белы и чарующи зимы,

Как снежна подсознанья тетрадь.

Последняя анафора представляет из себя также асиндетон – бессоюзие как один из синтаксических способов добиться художественной выразительности.

4. Звуковое кольцо, т.е. повторение слова в начале и в конце строки: «Жду чего-то. Так таинства ждут...».

Но не менее интересна и образная сторона. Чего стоит насыщение стихотворения ароматами («Бергамотом и пряной гвоздикой пахнут сумерки»), к месту употреблённый музыкальный термин «вибрато» (итальянское слово, означающее периодические изменения высоты, громкости или тембра музыки и пения), сравнение «морозец, как яблоко, хрусткий» и приём градации, основанный в данном случае на последовательном усилении, уточнении, нагнетании силы образов, передающих близость:

Где-то рядом святая святых:

За овражком, на ветках осины,

Близко-близко, рукою подать...

Или возьмём метафоры. Их немного, но они задействованы так, что создают целую систему образов. Фактически вся вторая строфа – одна цельная, развёрнутая метафора. Это произошло потому, что несколько предшествующих строк буквально нагнетали атмосферу зыбких сумерек, когда всё дрожит, расплывается в неясных очертаниях:

                    ...Гаснут снега

В дуновении вечера, зыбким

И воздушным вибрато дрожа.

На далёких заснеженных скатах

Неразборчиво брезжат огни...

При такой подготовке читательского восприятия метафора «осколки заката» выглядит абсолютно естественной и встроенной в систему.

Потому и олицетворение «лыжня юркой тропкой крадётся» вполне обосновано: сумерки, всё зыбко и фантастично, даже сказочно – отсюда и метафора «тридевятое царство зимы». Кстати, стоит вставить в устойчивое выражение из фольклора любое подходящее по смыслу слово и связать их отношением подчинения – в данном случае это «зима», – вот вам и готовая метафора.

Ещё одна метафора – «тетрадь подсознанья», неспроста дополненная эпитетом «снежная» (в краткой форме). На белоснежной тетради подсознания, как на только что выпавшем снежке, и происходит на самом деле всё описанное – не в комнате, а именно в подсознании, которое способно оживлять образы, покоящиеся в нашей памяти. Этому таинству оживления образов памяти и посвящено данное стихотворение – наряду с оживлением мистических образов старинных обрядов: морозец водит «хороводы мистерии русской», а в глубине, за хороводами, за дрожащими осинами, находится само святая святых – священная роща и каменный алтарь-жертвенник.

Отдельно сделаем разбор довольно непростой метафоры «блинное солнце растревожит крещенские сны». Непростая она, потому что целым поколениям, воспитанным в духе атеизма, совершенно (или почти) незнакома суть праздничных зимних обрядов, сопровождающих Рождество. Приходится немного отвлечься на их эзотерическую сторону. На самом деле наше христианское Рождество – это очень древний, существующий во всех религиях мира и во всех языческих культах, в том числе самых древних, символ рождения, вернее возрождения после зимнего сна (смерти) и обновления живой Природы. (Впрочем, о том, что не только природа, но и сама планета – живые, стали говорить даже учёные, – но вы в курсе, как долго у нас новые факты, уже доказанные наукой, попадают в учебники.)

Я не отрицаю исторического, произошедшего в Древней Иудее, в то время входившей в Римскую империю, Рождества Христова. Но это действительное событие можно понимать и в более широком, уже не в историческом, а в образно-мифологическом смысле, если вспомнить, например, о древнеегипетской богине Изиде, которая в первый весенний месяц собрала разрубленные и разбросанные части тела своего убитого супруга, бога Осириса, и оживила его. Таких мифов, т.е. знаний, закодированных в символы, довольно много. И на славянской земле существовал подобный миф об умирающем (зимнем) солнце, а конец владычества Зимы – масленицу – принято было отмечать традиционным поеданием масляных блинов – символа круглого солнца. Крещенские сны – это уже христианский образ, здесь имеется в виду то, что именно на Крещение лютуют самые суровые морозы, но любые морозы всё равно окончатся проводами Зимы – масленицей. В контексте этого для тех, кто нормально воспринимает религиозные и астрономические символы, метафора о блинном солнце и крещенских снах должна звучать потрясающе красиво.

Такие содержательные, глубокие метафоры, «блинное солнце» и «крещенские сны» на самом деле в поэзии встречаются не так уж часто. Куда чаще они основаны на сходстве формы или свойств предметов. Та же «тетрадь подсознанья» потому и тетрадь, что в подсознании записано и может всплывать всё, что хранится в памяти. Так же правомерно назвать эти записи файлами. И там, и там присутствует возможность записать, а потом открыть и извлечь знания.

Добавляют очарования стихотворению и олицетворения (уже приводившиеся примеры с морозцем и лыжнёй), и симпатичные, выразительные эпитеты («пряный», «зыбкий», «воздушный», «юркий», «хрусткий»). Необоснованным является выбор только эпитета «немые» (о закатах), потому что это их свойство подразумевается само собой и не может служить трансформации и построению художественного образа.

Что касается рифмовки, она приятна, разнообразна и не упирается в однообразный выбор одной и той же формы слова (неважно, глаголов ли, прилагательных или наречий). Например, «чая – включая» – это существительное в Родительном падеже и деепричастие, а «крадётся – солнце» – глагол в начальной форме (инфинитиве) и Именительный падеж существительного.

Но всё-таки именно в рифмовке и находятся места, которые несколько портят это прекрасное стихотворение. Всем известно, что в случае, если стихи имеют народную окраску (а здесь это как раз тот самый случай), однократно употреблённая ассонансная рифма только подчеркнёт народность звучания. Достаточно будет для этого произведения ассонансных «неМых – свяТых», «гвозДиКой – ЗыБКим» и «огНи – фонаРи». Более чем достаточно. Поэтому «снеГа – дроЖа» – это уже перебор, тем более что здесь слишком далёкие друг от друга звуки, образовывающиеся в разных местах ротовой полости. Сравните, где появляется при произношении звук «г», а где – «ж».

Наконец, отмечая в целом выдержанную, очень точную ритмику произведения, нельзя не заметить и одного маленького сбоя в самом начале строки «Ещё водит в закатах немых». Это по месту расположения 2-я строка в строфе. Все вторые и четвёртые (так же как все первые и третьи) строки строф должны иметь ударение в одинаковых местах, – в данном случае на первом или третьем слоге. Например: в «жду», «пахнут», «то ли», «но», «близко», «где-то», «как» – на 1-м, а в «погружаюсь», «бергамотом», «дуновении», «тридевятое», «растревожит», «хороводы» – на 3-м слоге. А как можно воспринять ударение в «ещё»? Налицо явное несовпадение.

2

«Терем» – продолжение таинства русской зимы, совершенно сказочное, фольклорное, колоритное и сияющее. Это сама русская история с её теремами и боярышнями, горницами и золочёными кровлями, слюдяными окошками и расписными подволоками, белыми агнцами и единорогами в древних книжках с полууставом, красной буквицей и вязью затейливых узоров. Полное единство, гармония всех лексических средств.

ТЕРЕМ

Терем спит, зарываясь в меха,

Стены кутая в шубы собольи;

Занесло все ступени крыльца,

Замело золочёные кровли.

Терем спит, только брезжит свеча:

Распускаются блики и тени

Долгой прядью, изломом плеча,

Рукавом с золотой канителью,

Вязью букв, тайной дальних земель...

Кружат, кружат небесные беги;

Лики дивных людей и зверей

Проплывают, качаясь, в ковчеге

По морям расписных подволок;

Смотрит феникс на жёлтое пламя,

И сияющий единорог

Жмётся кошкой, глаза закрывая.

Где-то, где-то по краю земли

Белый агнец под звёздами мчится:

Рожки вербные в нимбе луны,

Капли алого солнца в копытцах.

Где прошёл он – ромашковый цвет,

Буйство трав, россыпь солнечных пятен.

Только быстро теряется след:

Он изменчив, запутан, невнятен...

Из-под полуопущенных век

Взгляд скользит от страницы к странице,

И клюют, как горошины, снег

На окне слюдяные жар-птицы...

А присмотришься – нет ничего,

Всё исчезло во сне чёрно-белом;

Лишь метель, словно веретено,

Снег прядёт под космическим небом.

И не хватит свечи. Этой тьмы

Не размыть тонким лучиком света.

И ещё далеко до весны,

И ещё далеко до рассвета.

«Терем спит, зарываясь в меха, стены кутая в шубы собольи» – великолепное олицетворение, тут же подкреплённое анафорой «Терем спит, только брезжит свеча».

ЗАнесло все ступени крыльца,

ЗАмело ЗОлочёные кровли –

прекрасный изоколон (параллельное расположение частей речи), усиленный золотым полыханием «зо-за» (аллитерация). Обе строки начинаются глаголом, за которым следует существительное, к тому же оба глагола начинаются с одного слога (звуковой параллелизм). Замечательно, когда одно средство художественной выразительности подхватывает и тем удваивает силу другого.

Распускаются блики и тени

Долгой прядью, изломом плеча,

Рукавом с золотой канителью,

Вязью букв, тайной дальних земель...

Синтаксически здесь присутствует асиндетон (бессоюзие), идёт нагнетание перечисления, фонетически – продолжается аллитерация с «зо» («иЗЛОмом», «ЗОлотой»), а образность представлена метафорой: блики и тени «распускаются», как цветок. Но ведь и развившаяся и колеблемая дыханием прядь волос, и выпуклое, нежное плечо, и узорочье вышитого золотом рукава, и сказочная красота рукописной старинной книги о дальних землях с узорами и иллюстрациями – чем не волшебный цветок, где каждая описываемая деталь – лепесток этого цветка!

Кружат, кружат небесные беги;

Лики дивных людей и зверей

Проплывают, качаясь, в ковчеге

По морям расписных подволок.

«Из-под полуопущенных век взгляд скользит от страницы к странице», но за окном темно, в светлице жарко натоплено, душно, глаза слипаются, потому всё плывёт, качается и кружится. Образы из книги в сонном сознании переходят в видения и скользят по потолку и балкам (расписанным подволокам). Отсюда и лексика – морская («проплывают, качаясь, в ковчеге по морям» – метафора, усиленная качкой аллитерации «кач – ковч») и небесная («кружат, кружат небесные беги» – усиливающий выразительность буквальный повтор).

Дивные звери из дальних земель сходят со страниц и наполняют светлицу: феникс смотрит на пламя; единорог «жмётся кошкой, глаза закрывая» – сравнение, выраженное Творительным падежом существительного; «клюют, как горошины, снег на окне слюдяные жар-птицы» – обычное сравнение с помощью союза «как» плюс метафора жар-птиц, связанная с морозными узорами на окнах, похожими на хвосты сказочных птиц; а в целом эта фраза ещё и метонимия – перенесение свойств или действий с одного предмета на другой (на самом деле слюдяное – окно, а не жар-птицы).

И вот уже снится, как «где-то, где-то по краю земли белый агнец под звёздами мчится» (опять рефрен, т.е. буквальный повтор). Но под звёздами ли? С одной стороны – ночь («в нимбе луны»), с другой – явно день («капли алого солнца в копытцах», «россыпь солнечных пятен»). А вот если опять подключить эзотерическое восприятие, то Агнец-Овен, конечно, принадлежит небу как созвездие в любое время суток.

И какое всё мистически-священное: белый агнец (сразу вспоминается священный белый бык Апис у египтян), его вербные рожки (каков эпитет!) – где-то рядом вербная неделя, и пучки освящаемой вербы, и освящённая вербная свеча (в стихотворении тоже свеча!), которую обязательно нужно донести, не дав задуть ветру, домой и начертить ею крест-оберег у входа... Что ни стихотворение – то таинство, мистерия, священный обряд. Сколько сбережённой красоты народных традиций, в том числе и русской былины, – откуда же, если не из былины, эта конструкция фразы: «Где прошёл он – ромашковый цвет»!

Но почему ромашки, «буйство трав», откуда след («изменчив, запутан, невнятен» – асиндетон), если это Овен под звёздами? Или всё-таки агнец на лугу? «А присмотришься – нет ничего, всё исчезло во сне чёрно-белом» – всё-таки сон, сонные видения, и за окном тоже сон, а чёрно-белый (метафора), потому что снег за окном и чёрное небо: «метель, словно веретено, снег прядёт под космическим небом» (сравнение + метафора + эпитет). Удивительно здесь это небо – космическое. Нигде не встречала. Очень впечатляющее словосочетание. Но ведь и сон об агнце был такой космический...

И не хватит свечи. Этой тьмы

Не размыть тонким лучиком света.

Развязка стихотворения кажется совершенно неожиданной, если не принимать во внимание то, что стихи-мистерия должны и оканчиваться священным обрядом. А любой священный обряд – закодированное знание о законах неба и земли. В первую очередь – астрономических. Недаром и Овен появился, и небо космическое. Прошла середина зимы, прошло Крещение, световой день уже слегка увеличился (на «тонкий лучик света», образно говоря), но масленица, а тем более Пасха, ещё ой как далеко. Вот и появляется анафора:

И ещё далеко до весны,

И ещё далеко до рассвета.

Стихотворение изумительное, даже не хочется о каких-то недостатках говорить, но надо.

«Вязью буКВ, Тайной дальних земель» – скопление согласных на стыке двух слов: квт. Проговаривается не слишком свободно, в этом месте возникает напряжение. Кроме того, здесь ещё и сбой ритма, возникающий из-за рядом стоящих ударных слогов: одно слово оканчивается на ударный, а другое с него начинается: «бУкв – тАйной».

«Свет – рассвет» – однокоренные слова, сейчас такие стараются не рифмовать по причине слишком близкого значения, это всё равно как рифмовать тень и полутень.

Ассоциативные рифмы «соБОльи – кРОвли», «зеМЕль – звеРЕй», «ничеВО – веретеНО», «БЕлом – НЕбом» несколько приблизительны, и их много.

А «меХА – крыльЦА», «ПЛАмя – закрыВАя», «земЛИ – луНЫ» не выдерживают критики, у читателей с наличием музыкального слуха это вызовет сильное раздражение.

3

Переходя к разбору стихотворения «Васильки», хочется отметить, что оно помогает понять, почему в «Середине зимы» и «Тереме» подсознание выпустило из себя именно образы «далёких заснеженных скатов» и «слюдяных жар-птиц на окне» – то, чего не бывает в Риме и о чём тоскует сердце лирической героини.

ВАСИЛЬКИ

Глаза твои, сынок, – что васильки

В лугах, которых ты ещё не видел.

Их синева – пронзительней тоски

Полуденного неба в летнем Риме.

И волосы твои оттенка льна,

Взъерошенные терпким ветром с моря,

Хранят в себе, как ДНК, поля

С пшенично колосящимся прибоем.

А в самой сердцевине васильков –

Сквозные силуэты вечных пиний,

Точёною изломленностью линий

Застывшие на дне твоих зрачков.

Их корни – как тугие невода –

Не выпустят на волю твою русскость,

Питая гены римлян и этрусков,

Мои же – усыпляя навсегда.

Собственно, все «Васильки» в целом – это пронзительное сожаление о невозможности для сына, рождённого и живущего в Риме, ощутить себя русским, несмотря на ярко выраженную славянскую внешность, о его обречённости продолжать итальянскую линию. В данном стихотворении нет подтем второго плана, всё оно – одна развёрнутая метафора, связанная с голубыми глазами (васильками). В нём отчётливо видна единая образная система, что повышает художественный уровень произведения, и связана она с пейзажем. Отсюда и русские луга, которые сын «ещё не видел», и пшеничные поля, а «в самой сердцевине васильков», т.е. «на дне зрачков», – «сквозные силуэты вечных пиний» (деревья, характерные для итальянского пейзажа), чьи корни будут живить в мальчике только гены римлян и этрусков и усыплять гены матери.

Из средств художественного выражения «Василькам» в первую очередь присущи сравнения: «Глаза твои, сынок, – что васильки», «Их синева – пронзительней тоски полуденного неба в летнем Риме», а корни пиний – «как тугие невода». Таким образом, здесь присутствуют примеры двух способов образования сравнений: сравнение с помощью союзов «как» и «что» и с помощью сравнительной степени определения («пронзительней»).

Что интересно, определения здесь использованы не только из числа прилагательных и причастий («терпким ветром», «пшенично колосящимся прибоем», «сквозные силуэты», «вечных пиний», «точёною изломленностью»), но и образованные двумя существительными, указывающими на внешность (волосы оттенка льна).

Кроме того, в «Васильках» можно заметить и олицетворение «тоска полуденного неба», и метафору «хранят в себе, как ДНК, поля», которая внешне имеет признаки сравнения, а на самом деле является художественным образом – метафорой пшеничного русского поля, заключённого в цвете волос мальчика. «Прибой» пшеничных колосьев – тоже метафора, довольно стёртая, но здесь оживлённая взаимодействием с присутствующим рядом «ветром с моря». Естественно, и пинии на дне зрачков, и корни-невода, образующие заградительную сеть для русских генов, – тоже метафоры.

Аллитерация едина для всего стихотворения и представлена чередующимися «с» и «з», очень естественными для летнего пейзажа и пчелиного роя. Наряду с выдержанной в одном ключе образной системой это является ещё одним преимуществом «Васильков».

Но есть, к сожалению, и просчёты. Их два.

Прежде всего, это ассонансные рифмы, в которых совпадает только гласная («виДЕЛ – риМЕ»), и пара «льНА – ПОля», очень далёкий от признаков настоящей рифмы т.н. рифмоид: не совпала и гласная. На подобном фоне ассоциативная рифма «МОря – приБОем» выглядит вполне нормально.

Во-вторых, это сбой ритма в строке «Не выпустят на волю твою русскость», где ударение в местоимении «твОю» явно падает не туда, куда надо. Это легко проверить: идёт ритм «на вО-лю – твОю – рУс-скость», во всех словах ударение на первом слоге.

«Изломленность» вместо «изломанности» ошибкой считать нельзя, это т.н. авторская вольность, когда автор легко и органично чувствует себя в стихии речи и допускает свободный полёт личных неологизмов, иногда очень удачных, которые хочется взять на вооружение, а иногда служащих целям лишь конкретного стихотворения. Данное существительное ближе прилагательному «сломленный», а не «сломанный», здесь важна духовная составляющая – отсюда и неологизм.

4

Следующее стихотворение продолжает тему сына, но связано оно уже не с внешностью и генами, а с, так сказать, генами исторической памяти и доставшимся ребёнку культурным кодом. Анафора «Мой ребёнок играет» начинает каждую первую строку во всех катренах, и то, где именно он играет, – это не просто место действия, а содержание и суть произведения.

* * *

Мой ребёнок играет на развалинах Римской империи.

Здесь песок, словно прах, оседает в журчащем ручье,

И лошадка – чурбан деревянный – с уздечкой-растением,

Как живая, пасётся на мёртвой пожухлой траве.

Мой ребёнок играет на развалинах мраморных курий,

На коринфских колоннах, упавших в зелёный акант,

На разрушенных форумах, под чередой полнолуний,

Оживляющих тени в античных глазницах аркад.

Мой ребёнок играет осколками цивилизаций,

В них слышны ещё громы тимпанов и струи кифар,

В них мерещится гул торжества золотых коронаций

И под трели печальные тибий танцующий фавн.

Мой ребёнок играет. Он счастлив в своем измерении:

Среди щепок летящих и бьющихся древних планет,

На вершине кургана давно погребённой империи,

Под которым живёт иллюзорный, как время, скелет.

Определение места, выраженное словосочетанием «на развалинах Римской империи» в первой строке, в каждой последующей обогащается всё новыми и новыми уточнениями и признаками, говорящими о давно рухнувшей, мёртвой цивилизации, от которой фактически сохранился лишь «иллюзорный скелет». Из чего же состоит скелет древней культуры?

В стихотворении его, прежде всего, представляют термины, связанные с античной историей: курия, коринфские колонны, акант, форум, аркада, тимпан, кифара, тибия, фавн.

Собственно, термины здесь – это фундамент, основа. Без знания этих специфических античных терминов не просто сложно представить описываемую культуру во всей полноте, но, главное, невозможно ощутить, как через все использованные художественные образы проходит понятие «мёртвый, смерть», основанное на том или ином признаке конкретного образа, – поэтическое мастерство не просто высокое, но филигранное!

Что в основном бросается в глаза – это, конечно, связанная со смертью лексика: «развалины», «курган», «прах», «скелет», «осколки», «глазницы» (т.е. проёмы черепа на месте глаз) и прямые эпитеты «мёртвая, пожухлая», «разрушенные», «бьющиеся», «погребённые». Но – не только. Говорят о смерти и термины. Значит, нужно сделать их подробный разбор.

«Развалины мраморных курий». КУРИЯ – здание для заседаний сената или городского совета (местного самоуправления) в Римской империи.

Мраморные курии имели мраморные колонны – здесь упоминаются КОРИНФСКИЕ, отличающиеся от других видов античных колонн четырёхсторонней капителью, которая увенчивает ствол (КАПИТЕЛЬ – верхняя расширяющаяся часть колонны) и – в отличие от имеющих большое сходство с мощными мужскими фигурами дорических колонн – напоминающие фигуру молодой стройной девушки. Капители коринфской колонны обладали очень пышным декором из лент, цветов, фруктов и листьев аканта.

Таким образом, АКАНТ, в котором лежат колонны, присутствует в стихотворении сразу в двух художественных планах: это и характерный рисунок украшений коринфских капителей, и субтропическое растение Средиземноморья ( «зелёный акант» и «уздечка-растение» на лошадке-чурбане).

Кстати, лошадка эта – не столько олицетворение (деревянная лошадка, пасущаяся на траве), сколько развёрнутая на всю строку метафора, т.е. даже не игрушка-качалка, а оживающий в детских фантазиях чурбан, и акант на нём – уздечка на лошади.

«На разрушенных форумах». Форум (лат. forum – рыночная площадь) – городская площадь, центр торговой и политической жизни в Италии. Мало того, что древний римский форум расположен на месте бывшей болотистой равнины, которая первоначально использовалась для выпаса скота и погребений, так на нём ещё, кроме народных собраний, проходили гладиаторские игры, которые, естественно, влекли за собой убийства и смерть; кроме того, там проводились церемонии прощания с покойниками из числа патрициев. – Вот и ещё несколько ассоциаций, связанных со смертью, заключённые в коротком слове «форум».

«И под трели печальные тибий». Последний из терминов, имеющих отношение к смерти, это ТИБИЯ – античный духовой инструмент, часто двойной, с двумя трубками (можно вспомнить хотя бы раскопанные археологами мраморные мозаики или известные картины художников на античные сюжеты, где фигурируют античные персонажи с двойными тибиями). Переводится как «флейта», хотя по конструкции напоминает не флейту, а современный гобой. Название же инструмента (лат. tibia – буквально «берцовая кость») связано с тем, что его основная часть первоначально изготавливалась из костей животных.

В принципе, и эти, и все остальные термины здесь являются реалями, т.е. присущими конкретной культуре конкретного исторического периода приметами быта, фактами политической жизни, особенностями искусства, чертами культа.

Продолжим разбор оставшихся реалий.

Одна из них связана, как и коринфская колонна, с архитектурой. «В античных глазницах аркад». АРКАДА – непрерывный ряд одинаковых арок.

Две другие, как и тибия, – древние музыкальные инструменты. «Громы тимпанов и струи кифар».

ТИМПАН – древний музыкальный инструмент, напоминающий современный бубен и тамбурин. КИФАРА – древний музыкальный щипковый инструмент.

И, наконец, «танцующий ФАВН», персонаж языческого культа Древнего Рима. В образе Фавна древние италийцы почитали доброго духа гор, лугов, полей, пещер, стад, посылающего плодородие полям, животным и людям. Фавн оберегал стада от волков, и этим он так подобен древнему славянскому Велесу и христианскому святому Власу (Власию).

Кстати, Власу молились не только о сбережении домашнего скота, но и о предохранении от удавления костью (снова «смертная» ассоциация!). Фавн считался тотемом растительного и животного царства. Местами этого культа были не храмы, а поля, пещеры и священные рощи.

И единственным современным неологизмом, так странно и очаровательно смотрящимся на фоне всех этих реалий, покрытых пылью тысячелетий, является «измерение» – в его астрономическом (и скорее даже, эзотерическом) плане, недаром детская игра происходит «среди щепок летящих и бьющихся древних планет».

«Иллюзорный скелет» «давно погребённой» цивилизации, на чьей вершине – образно выражаясь, «кургане» – играет ребёнок, потому и иллюзорен, что для играющего мальчика он – живой. Он возникает «под чередой полнолуний, оживляющих тени в античных глазницах» («глазницы аркад» – естественно, метафора). Он пасётся чурбаном-лошадкой «на мёртвой пожухлой траве». Он «оседает в журчащем ручье» песком, «словно прах». На нём «под трели печальные тибий» танцует фавн. В нём до сих пор «слышны ещё громы тимпанов и струи кифар» и «мерещится гул торжества золотых коронаций». Мёртвая культура, заложенная в итальянском генофонде и передающаяся современным детям, играющим на развалинах Римской империи. Скелет как основа, фундамент цивилизации современной, цивилизации всей Западной Европы и Соединённых Штатов.

О чём ещё я не упомянула, перечисляя поэтические приёмы данного произведения? Об ещё одной анафоре – «В них слышны... В них мерещится», – но, впрочем, это больше синтаксический параллелизм, чем анафора, т.е. аналогичность построения синтаксических конструкций.

Из просчётов здесь всего лишь два малозаметных явления, на которые можно и не обратить внимания, если не подходить слишком строго. Это несколько выделяющаяся на общем изящном фоне стихотворения инверсия «под трели печальные тибий танцующий фавн», в которой деепричастию «танцующий» следовало бы находиться непосредственно возле словосочетания «под трели». И ещё – совсем не раздражающая рифма, близкая к ассоциативной «руЧЬЕ – траВЕ». Если бы гласной «е» в первом слове не предшествовал мягкий согласный «ч», рифма была бы полная, но, с другой стороны, её можно счесть и за полную, если отнести этот согласный к первому слогу.

5

От середины зимы естественно постепенно перейти и к концу лета. Триптих «Море. Конец лета» плавно вписывается в этот цикл ещё и тем, что одинаково легко может быть отнесён и к Италии, и к Крыму.

МОРЕ. КОНЕЦ ЛЕТА

1

Последние всплески и брызги,

Смех взрослых и детские визги

Витают над жарким пляжем,

Но тени ложатся иначе,

Чем раньше, – прохладнее, мягче –

На вазы террас винтажных.

Вдали, в валунах нагретых,

Ещё загорает лето

Под солнечным водопадом;

И медленно зреет осень,

Как тёплый янтарный отблеск

На бусинах винограда.

2

Море сливается с небом белёсым,

Мучнистым; в дождливый дым

Падает солнце, и пение сосен

Становится грозовым;

Гнутся растенья на мокром балконе,

Захлёбываясь водой...

Быстро и радужно мимо проходит

Сияющий дождь грибной.

3

То меркнет, то поблёскивает море

Оттенками осенних холодов,

И нежатся в лучистом тонком флёре

Бутоны засыпающих зонтов.

Прозрачный ветер овевает пляжи,

Его рука прохладна и легка,

А в хрупком небе, как в хрустальной чаше,

Фиалками дрейфуют облака.

Триптих чудесный, создающий лёгкое настроение, совершенный, без недочётов, и очень насыщенный аллитерационно. В 1-й части, ещё по-летнему жаркой, преобладаю летние з-ж («Жарким», «пляЖем», «лоЖатся», «Загорает», «Зреет», «брыЗги», «вЗрослых»), царит водная стихия: «Визги витают», «Винтажных», «Винограда», «Вазы», «Валунах», «Вдали», «Водопадом».

2-я часть отличается быстрой сменой аллитерационных групп. Звуки, словно стайка синичек, мгновенно вспыхивают на веточке строки и тут же гаснут, упорхнув, а рядом появляется другая стайка – воробьиная. Для наглядности: вот вначале возникает «м» – «Море сливается с небом белёсым, Мучнистым», на следующей строке мы видим группу «д» – «в ДожДливый Дым ПаДает солнце», и, наконец, явно сорочий стрёкот тр-гр-пр-р – «пение сосен становится ГРозовым; гнутся Растенья... бысТРо и Радужно мимо ПРоходит сияющий дождь ГРибной». Очень лёгкая, проворная, певучая фонетика, сродни мимолётно посетившему грибному дождику.

3-я часть ближе к осени, её звук воздушный, прохладный, поэтому преобладают хл-хр и ветреные, дующие «ф»: «осенних ХоЛодов», «в Лучистом тонком ФЛёре», «его рука проХЛадна и Легка», «в ХРупком небе, как в ХРустаЛьной чаше, ФиаЛками дрейФуют обЛака».

Что касается построения строф, то 1-я часть сильно отличается от стандартных катренов 2-й и 3-й с перекрёстной рифмовкой – у неё весомые шестишия, в которых у 1-2-х и 4-5-х строк рифмовка парная, а 3-я строка рифмуется с 6-й. Изобретательно и интересно.

Как выражен конец лета художественными средствами?

1. Параллелизмом «То меркнет, то поблёскивает море».

2. Анжамбеманом – переносом части единого словосочетания или предложения на другую строку:

Море сливается с небом белёсым,

Мучнистым; в дождливый дым

Падает солнце, и пение сосен

Становится грозовым.

В этих четырёх строках целых три анжамбемана.

3. Лексически: сначала конец лета – «в валунах нагретых», «над жарким пляжем», «солнечным водопадом», «быстро и радужно мимо проходит сияющий дождь грибной», потом начало осени – «последние всплески и брызги», «пение сосен становится грозовым», «осенних холодов», «ветер овевает пляжи, его рука прохладна и легка», в том числе с помощью выразительных эпитетов («с небом белёсым, мучнистым», «в хрупком небе», «прозрачный ветер», «сияющий дождь», «в лучистом тонком флёре»).

4. Олицетворениями: «ещё загорает лето», «пение сосен», «гнутся растенья..., захлёбываясь водой», «нежатся бутоны засыпающих зонтов», «ветер овевает пляжи, его рука прохладна».

5. Сравнениями: простыми («Но тени ложатся иначе, чем раньше, – прохладнее, мягче», «медленно зреет осень, как тёплый янтарный отблеск на бусинах винограда», «в хрупком небе, как в хрустальной чаше», т.е. использован союз «как» и сравнительный оборот «иначе, чем») и более сложные («фиалками дрейфуют облака»), где сравнение передаётся Творительным падежом существительного.

6. Метафорами: «на бусинах винограда» и «бутоны зонтов».

7. Катахрезами: «дождливый дым» и «море поблёскивает оттенками холодов» (т.е. поблёскивает холодом – понятием температурным). Катахреза – сочетание противоречивых, но не контрастных по природе слов, случаи смешения пространственно-временных понятий, видов ощущений и свойств.

В целом богатейший арсенал средств и высокая степень умения ими пользоваться.

6

Стихотворение «Возвращение» связано своей темой с самым первым – с «Серединой зимы», поскольку посвящён пейзажам: летнему пейзажу провинциальной Италии и – в конце – всплывающему «фантому оставленного Петербурга», тоже иллюзорного.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Под пеной облаков земля

В прямоугольниках пшеницы.

Чуть пыльный, жарко золотится

Пейзаж, от марева звеня.

Пейзаж, до чёрточки знакомый,

Качая волнами-холмами,

Плывёт картинкою в журнале,

Зелёный, выжженно-лимонный.

Рулоны скошенного сена,

И виноградников линейки,

И кипарисовые стрелки,

Минуя сердце, постепенно

Становятся всё ярче, ближе,

Отчётливей, но не роднее.

...Над Римом небо вечереет,

Закатом розовеют крыши,

А в лаве солнечного круга –

Как привиденья, невесомы –

Уже рождаются фантомы

Оставленного Петербурга.

Для меня этот пейзаж однозначно поплыл ещё до того, как я добралась до 2-й строфы и прочла: «Пейзаж... плывёт картинкою в журнале». Стоило только прислушаться к плывущим звукам аллитерации «пл»: «Под Пеной обЛаков земЛя в ПрямоугоЛьниках Пшеницы», «ПыЛьный», «зоЛотится», «Пейзаж», «воЛнами-хоЛмами», – и так до самого конца.

Да и подбор лексики («пыльный», «жарко», «марево», «звеня», «качая», «выжжено-лимонный», «лава солнечного круга», «минуя», «фантомы») – это ведь однозначно плывущий в пыльном, раскалённом мареве летний пейзаж! Ну и как же без «пчелиного» «з-ж»: «Золотится пейЗаЖ, от марева Звеня. / ПейЗаЖ, до чёрточки Знакомый, /...Зелёный, выЖЖенно-лимонный»!

Впечатление ещё усиливается от анафоры в двух смежных строках «Пейзаж, от марева звеня» и «Пейзаж, до чёрточки знакомый». Причём, одна строка оканчивает катрен, а другая – начинает следующий, что в анафоре встречается не часто. Очень интересное построение.

И это ещё не всё. Приплюсуем сюда же полисиндетон в 3-й строфе, где перечисляются конкретные примеры пейзажа, – многосоюзие, когда все члены предложения связаны между собой одним и тем же союзом:

Рулоны скошенного сена,

И виноградников линейки,

И кипарисовые стрелки...

Особенно интересно, когда полисиндетон сочетается с рядом стоящим асиндетоном, т.е. бессоюзием, исключением союзов при перечислении для сжатости, лаконичности фразы. Здесь как раз такой случай, так как сразу за этим идёт

Становятся всё ярче, ближе,

Отчётливей...

И наконец, способ достойно завершить великолепную архитектонику, т.е. архитектуру произведения, его построение и взаимосвязь всех частей, – это т.н. хиазм – перекрёстное расположение параллельных членов в двух смежных предложениях одинаковой синтаксической формы, когда в двух соседних строчках, построенных на синтаксическом параллелизме, второе строится в обратной последовательности членов:

...Над Римом небо вечереет,

Закатом розовеют крыши...

В общем, архитектоника потрясающая.

Теперь рассмотрим художественные образы. Понравился геометрический принцип построения пейзажа: «прямоугольники пшеницы», «рулоны сена», «линейки виноградников», «кипарисовые стрелки» и «солнечный круг». Мне такого ещё не встречалось.

Метафоры «пена облаков» и «прямоугольники пшеницы» хоть и являются стёртыми, но уж очень к месту употреблены, без них здесь – никак! Так бывает. И стёртые штампы порой ой как помогают, если их использовать осторожно, редко и именно там, где без них не будет полноты картинки.

Очень удачно метафора «качая волнами-холмами» переходит в сравнение, выраженное Творительным падежом существительного «Плывёт картинкою в журнале». Хорошее сравнение, построенное не по накатанному методу: здесь отсутствует союз «как».

Такой же не накатанный метод построения в предложении «Закатом розовеют крыши». Это хороший вариант того, что я называю драматическим солецизмом. Название условное, но как-то ведь называть надо. Вообще-то солецизм – нарушение морфологических или грамматических норм речи, нелогичные выражения с не свойственными друг для друга словосочетаниями. Чаще всего является ошибкой, но им намеренно пользуются для иронического или, напротив, драматического, торжественного эффекта, и это прекрасно работает, если применять умело. Здесь солецизм лёгкий и располагающий к себе: крыши розовеют закатом, а не «под закатом» или «от заката», как принято обычно.

Что показалось ненужным, подразумевающимся само по себе – «как привиденья, невесомы» о фантомах Петербурга. Понятно само собой, что привидения и фантомы не могут иметь вес, это вытекает из их природы. Тогда для чего это сравнение? Да и сравнивать вещи совершенно одного и того же порядка, фантомы и привидения, – не самый изобретательный способ.

О рифме. Она, как всегда, не грамматическая, находчивая и приятная (например, «роднее – вечереет», т.е. сравнительная степень прилагательного и глагол), однако и здесь фонетические проблемы, как в предыдущих стихах. «РодНее – вечеРеет» – неточная рифма, как и «Сена – постеПенно» и «невеСомы – фанТомы», но это достаточно приемлемые, не слишком ассоциативно выраженные рифмы, они не портят общую картину. «ЛиНЕЙки – стРЕЛки» – уже похуже. А вот «холМАМИ – журНАЛЕ» – грубовато звучит, скорее рифмоид, чем ассоциативная рифма, т.е. даже под понятие рифмы не подпадает.

Это стихотворение как бы завершает собой «Римский цикл», как можно условно назвать стихи, явно связанные общей темой и самой нитью размышлений. Везде присутствует Рим и воспоминания о России. Но если «Середина зимы» – это начало разматывающегося клубка воспоминаний, то «Возвращение» – это уже выводы из всех размышлений и впечатлений. Приметы Рима «становятся всё ярче, ближе, отчётливей, но не роднее», потому что «минуют сердце», а минуют не потому, что плохи пейзажи, – они прекрасны, словно картинки из журнала, – а потому что сердце уже занято «оставленным Петербургом».

7

К Римскому циклу, неразрывно связанному с Россией, примыкает стихотворение исторического плана с чисто итальянской средневековой окраской.

* * *

Белоснежная скатерть и свечи

В канделябрах, ещё не зажжённые;

Силуэт твой нечётко очерчен,

Взгляды сумерками растушёваны,

И на грани тревожного сна

Полыхает жасмином весна.

Я забыла, какой ты красивый

В пурпуэне из синего бархата.

Льются кудри каштановым ливнем,

И румянец на скулах, как жар, хотя,

Может быть, это свет от костра

Или солнце в бокале вина.

Ты запомни меня в этот вечер:

Как смотрю, как дышу, как мерцаю я.

Легкомысленна я и беспечна,

Словно смерти самой отрицание.

Напои же меня допьяна.

А когда загорится луна,

Мы зажжём все огни: жемчуг белый

Заиграет в косе, вспыхнет золото;

Ты закружишь меня в сальтарелло

Под весёлую флейту и бубна звон,

Заглушающие до утра

Погребальные колокола.

Как желание страстное страшно:

Сложно больше молитвами вымолить.

Ты приехал, и в происходящем

Есть, наверное, доля вины моей.

Я отвечу сполна, а пока

Где-то в небе гуляет гроза,

Тяжелеют сады, расцветая;

Прошивая всё нитью невидимой,

Притяжения сила земная

Мне тебя возвращает, любимый мой.

А по городу бродит чума,

Помечая крестами дома.

Сюжетно оно имеет ярко выраженную пушкинскую традицию «Пира во время чумы»:

Ты закружишь меня в сальтарелло

Под весёлую флейту и бубна звон,

Заглушающие до утра

Погребальные колокола.

Легкомысленна я и беспечна,

Словно смерти самой отрицание.

А по городу бродит чума,

Помечая крестами дома.

Историческое прочтение стихотворения подтверждается и терминами из мира моды и музыки. Пурпуэн – укороченная мужская куртка из шёлка и бархата, с широкими рукавами и узкой талией, украшенная вышивкой, камнями и декоративными разрезами. Сальтарелло – (итал. saltarello, от saltare – прыгать) – итальянский народный танец, сопровождающийся прыжками.

Впрочем, в современном мире пандемий всё это можно прочесть в совершенно реальном, узнаваемом освещении, понимая «чуму» как метафору и символ. Вечным остаётся тема запретной встречи с тревожным подтекстом.

Здесь в первую очередь поражает построение строф, которое явно нечасто встретишь: каждый катрен сопровождается двустишием. Возможно, у этого есть название, но мне оно, к сожалению, неизвестно.

И ещё бросаются в глаза интересные составные рифмы: «ВЫМОлить – виНЫ Моей», «БаРхата – как ЖаР, хотя», «невиДИМОй – виНЫ МОей», «ЗОЛОто – БУБна ЗвОН». Не все из них очень точные, но к составным рифмам и не предъявишь такой строгий счёт, как к состоящим из одного слова, главное для составных – изобретательность, неожиданность.

А вот «костРА – виНА» и «поКА – гроЗА» – типичные рифмоиды, поскольку далёкое друг от друга место и способ зарождения этих согласных в ротовой полости не позволяет их считать ассоциативными рифмами.

Из синтаксических приёмов здесь присутствует анафора («Как смотрю, как дышу, как мерцаю я»), являющаяся в данном случае ещё и асиндетоном, бессоюзием, и хиазм, только не лексический, а синтаксический – построение словосочетаний или предложений в смежных строках в обратной последовательности с точки зрения грамматики: «жемчуг белый заиграет в косе, вспыхнет золото». Жемчуг заиграет, т.е. существительное + глагол, вспыхнет золото – уже глагол + существительное.

Из фонетических – аллитерация с гласной «у» («В пУрпУэне из синего бархата. Льются кУдри каштановым ливнем, и рУмянец на скУлах, как жар, хотя...»), с согласными «с-стр» («СТРаСТное СТРашно: Сложно») и аллитерационная композиция «молитвами вымолить». Квятковский в «Поэтическом словаре» называет такую композицию звуковой метафорой или поэтической этимологией, но, как по мне, эти термины не подходят к определению ни метафоры, ни этимологии, ведь здесь речь идёт именно о фонетическом совпадение слогов, о подборе рядом стоящих слов с учётом схожести звучания. Скорее это стоит называть звуковым параллелизмом.

Хочется объяснить строки:

Как желание страстное страшно:

Сложно больше молитвами вымолить, –

поскольку они сформулированы так сжато, с таким предельно сильным лаконизмом, что даже выделение слова «больше» с двух сторон с помощью тире не помогло бы пониманию, разве что если убрать инверсию, заменив на «вымолить молитвами».

Иногда инверсия не мешает, но иногда – затрудняет восприятие мысли автора. Но люди верующие, с христианским мышлением, поймут, что имеется в виду страшная сила и в то же время греховность страстных желаний, поскольку любое желание есть неоформленная, подсознательная магия (мол, хочу – и пусть сбудется!), а обращаться с греховным желанием в форме молитвы Богу – ещё больший грех, и вымолить, т.е. добиться согласия Бога на осуществление, нельзя.

Страсть не обязательно является греховной по сути, её ведь могут испытывать друг к другу и супруги, особенно молодожёны, она может выражаться и не в любовных отношениях, а пристрастием к чему-либо, скажем, к игре, но она всегда слишком сильна, абсолютно не сдерживаема разумом и способна заставить человека пренебречь своими обязанностями по работе, своим долгом перед опекаемыми этим человеком людьми, перед взятыми на себя обязательствами, перед обществом, в которое он входит, и т.д. – Вот почему страсть считается грехом. Это фактически зависимость, такая же сильная, как наркотик. Именно об этом говорит крылатая фраза «Не сотвори себе кумира».

Сравнения выражены существительными в Творительным падеже: «Полыхает жасмином весна» и «Льются кудри каштановым ливнем». Последний пример интересен ещё и тем, что вне данного контекста «каштановый ливень» можно воспринять ещё и как метафору осыпания каштанов. Так кудри каштанового оттенка получают дополнительное сравнение – с кроной дерева. А сравнение «Легкомысленна я и беспечна, словно смерти самой отрицание» хоть и имеет сравнительный союз «словно», однако является не простым, стандартным, а аллегорическим (аллегория – изображение идеи или понятия в виде олицетворённого персонажа).

Есть и метафора «тяжелеют сады, расцветая». Хотя эта метафора уже начинает восприниматься как затёртая, здесь она усилена композиционно «каштановым ливнем».

«Взгляды сумерками растушёваны» – драматический солецизм, хорошо усиливающий неожиданность и оригинальность олицетворения «сумерками растушёваны» тем, что существительное «взгляды» не употребляют с причастием «растушёваны» (растушёвывают фотографии, пусть даже глаза на фотографиях, но не взгляды).

8

Последнее стихотворение не входит в Римский цикл и написано в «восточном» – китайском – духе (именно в духе, а не в стиле, поскольку имеет европейскую форму). Акупунктура – иглотерапия – присуща китайской медицине как один из основных элементов. В отличие от европейской медицины, использующей в основном химические средства и потому называемой в народе «таблеточной», она пытается устранить причину, а не борется с различными проявлениями болезни. Запад провозгласил акупунктуру и другие виды альтернативной народной медицины «псевдонаукой», в лучшем случае – относится как к вспомогательному средству, но понять, почему он это делает, очень просто. Акупунктура – это альтернатива, получается конкуренция, а кому нужна конкуренция, если можно доминировать?

Возникла акупунктура гораздо раньше самого Китая, ещё в неолите. Впрочем, в неолите обладали и огромными, почти точными сведениями по астрономии, и делали сложнейшие хирургические операции, даже трепанацию черепа. После таких операций люди ещё долго жили. Не оставляли без помощи и инвалидов, хотя у нас почему-то привилась точка зрения, что от них первобытное общество избавлялось. Да и слишком мало ещё мы знаем о неолите, чтобы голословно и с апломбом утверждать, что в неолите жили только первобытные люди, «полуобезьяны».

АКУПУНКТУРА

Иглы, врастая извне, во мне

Заслоняют Европу Азией,

И на несущей свой крест спине

Светофоры чакр загораются.

Меридианы мои, Земли

Бесконечности знаком вытканы.

Я подключаюсь к потокам ци,

Сверяясь с даосскими свитками.

Нити каналов текут рекой,

Двойною спиралью заверченной,

И я – на лодке, пока живой, –

Плыву по Вселенной.

Доверчиво.

Стихотворение это – как и «Середина зимы», «Терем», «Мой ребёнок играет...» – тоже обладает мистической окраской, но уже не обрядовой, а чисто философской, эзотерической, выдержанной в терминах китайского традиционного учения дао, имеющего двойную природу – философско-религиозную. Отсюда «даосские свитки», «чакры», «знак бесконечности» (не путать с математическим символом, именно из Китая в алгебру и пришедшим), «потоки ци» и образ человека, плывущего в лодке (философское понятие пути жизни). И хоть написано оно традиционными катренами с современными анжамбеманами-переносами:

Иглы, врастая извне, во мне

Заслоняют Европу Азией, –

однако является фактически поэтическим оформлением акупунктуры и самого основного в учении дао. К слову – написано хоть и от первого лица, но не от лица автора: на это указывает мужской род прилагательного в строке «я – на лодке, пока живой, – плыву».

Процитированные строки об иглах – метонимия, замена слова другим словом, имеющим причинную связь с первым; часто используется при географических названиях, названиях произведений и их авторов и т.д. Европа и Азия в данном случае – европейское воспитание и то новое, что добавила Азия в образование и мышление лирического героя. Неслучайно дальше идёт «несущая свой крест спина» – символ уже из христианского учения. Да и «светофоры чакр», «меридианы мои» – метафоры, выдержанные сразу и в европейском, и в китайском духе, первое даже имеет техническую окраску, ведь светофор – это электронный механизм. Чакры – психоэнергетические центры в теле человека, представляющие собой место пересечения каналов, по которым протекает ци (жизненная энергия).

«Меридианы мои, Земли / бесконечности знаком вытканы» – тоже метафора, т.к. имеются в виду не географические меридианы Земли, а «нити каналов», т.е. русла потоков жизненной энергии «ци». Именно поэтому слово «Земли» в данном месте не оправдано. Когда поэтически излагается философское учение, формулировать мысль надо особенно чётко и ясно.

«Двойную спираль» можно рассматривать и с точки зрения китайской медицины, но можно понимать и как символ бесконечности в философско-религиозных учениях, говорящих о бессмертии человеческой души и реинкарнации.

Стихотворение сложное по теме, но выстроено интересно. Особенно хороша с точки зрения архитектоники здесь рифмовка: «ВЫТКаны – сВИТКами», «заВЕРЧЕНной – ВсЕЛЕНной доВЕРЧиво».

Подкачала только очень приблизительная рифма «ли – ци», но ведь «Землю» здесь по любому следовало бы убрать. А вот «АЗИей – загорАЮтся» – просто не рифма. Даже не рифмоид. Это обычный случай «замыленности глаза», когда автор записывает пришедшую ему в голову строчку, запоминает, забыв проверить рифмы на созвучность, и в дальнейшем использует в первоначальном виде, полагая, что всё в порядке.

Хочется пожелать Елене Ланге и всем, кто читает этот подробный разбор, обращать внимание на рифмы. Бывает, что талантливые поэты остаются на втором плане, о них нечасто пишут, их не берут в известные журналы и альманахи. Иногда это происходит именно из-за слабых рифм. Не у всех поэтов хватает здравого понимания своих проблем и готовности работать над их устранением. В конце концов, всё может свестись даже не к своей переоценке или лени, нет, – а просто к отсутствию музыкального слуха. В таких случаях лучше всего поставить себе за правило проверять строки на рифмы сразу после написания стихотворения, до того, как оно запомнилось, по горячим следам.

В результате подробного разбора открыла для себя нового, удивительно глубокого и яркого поэта. Получила огромное удовольствие от этой подборки.

У Елены Ланге поэзия в значительной степени интеллектуальная, основанная на глубокой начитанности автора и потребности размышлять, осмысливая в образах не только жизнь и чувства человеческие, но и всю человеческую культуру и цивилизацию. Кроме того, в ней явно присутствуют философские и эзотерические стороны, что позволяет делать культурные обобщения, прослеживая то, что связывает совершенно разные времена и народы. Делая разбор такой поэзии, есть о чём говорить и помимо поэтических приёмов.

Подстраиваться под уровень мышления среднестатистического человека, не знакомого ни с историей, ни с философией, не стоит, всем не угодишь. Я тоже предпочитаю писать для тех, кто поймёт, если рождаются стихи философские, эзотерические: вдохновению ведь не прикажешь. Есть авторы, которые пишут для всех всегда, я – не всегда.

И не стоит кивать на классиков. Попробуйте осмыслить стихи Пушкина с философско-мифологической стороны. У него ведь очень много древнегреческой мифологии. А разве можно просто и примитивно подходить к Фёдору Тютчеву, не понимая, что за его стихами стоит мощная интеллектуальная составляющая в лице немецкой философии?

Интеллектуальная поэзия может быть и без религии и мифологии, чисто культурологическая. Однако, к сожалению, может быть и без опоры на психологию человеческих отношений – это уже не «умная поэзия», а проблемы авторов «зачитанных» и отошедших от жизни. Часто поэзия для них даже не столько творчество духа, сколько интеллектуальная игра. А в игре можно говорить только о приёмах и больше ни о чём. Иногда в ней нет и содержания – просто красивые слова и образы, не несущие ценного смысла.

Именно поэтому мне оказались близки произведения Елены Ланге – их содержание впечатляюще глубокое и разнообразное.

2021 г.