Морские стихи

О судьбе очень интересного и самобытного запорожского поэта – скитальца по Северу России, отдавшего его освоению большую часть жизни, – я писала в статье «Поэт Игорь Гордиенко: Запорожье – Вечность, транзит», где немного осветила и морскую тему. Но мне бы хотелось уделить ей более пристальное внимание, поскольку обычно море изображают романтически, а морские стихи Игоря – это трудовые морские будни, со всей их напряжённостью и тяжестью, теневой бытовой стороной и реальными ситуациями, далёкими от глянцевого идеала. И вообще – разве не интересно проследить за морскими «приключениями» юнги из степных краёв, впервые очутившегося в море?

Скитаясь на море и на суше вне какого-либо устойчивого быта и благ цивилизации, неустроенный, стихийный, безалаберный, поэт плохо заботился о судьбе своих черновиков. В этом плане он поступал в духе Велемира Хлебникова, писавшего на разрозненных листах и всюду возившего их за собой, иногда теряя. Но Хлебников хотя бы что-то давал друзьям для последующей публикации, а от наследия И. Гордиенко уцелело немного; в частности, стихотворений на морскую тему – всего два.

После окончания ПТУ и получения профессии каменщика Игорь недолго работал в Запорожье – вскоре его прельстил Север, рисовавшийся его воображению ареной романтических приключений и манивший суровой дикой красотой. И начал он свою карьеру скитальца в конце 70-х именно с морской стихии, сперва поработав докером в мурманском порту на погрузке и разгрузке судов, а потом побывав юнгой и коком на траулерах, ловивших рыбу в Баренцевом море.

Первое из двух морских стихотворений поэта как раз к тому времени и относится, хотя оно явно не из первых поэтических опытов. На нём печать глубокого изучения как русской классики, так и передового авангарда поэтических исканий – Мандельштама, Пастернака и т.д., вплоть до Вознесенского. Очевидно, что Игорь интересовался поэзией и начинал сам писать стихи ещё в школе и техникуме. Вероятно, там он встретил прекрасных словесников, пламенно любивших свою профессию, – ведь именно энтузиасты и дают первый толчок нашему творчеству. Может быть, там существовал и какой-нибудь самодеятельный литературный кружок – в Советском Союзе такие кружки были почти в каждом учебном заведении, даже в ПТУ и в сельских школах.

В сущности, всё творчество Игоря Гордиенко, дошедшее до нас, выдержано в единой, свойственной ему творческой манере – по большей части это реализм, пользующийся всеми наработками авангарда, хоть и построенный на классических размерах и ритмах. Под многими произведениями стоят две даты – год написания и год последующей глубокой переработки. У поэта нет хулиганской дерзости в сломе коренных основ – его поиски шли в направлении исследований возможностей рифмы и ввода в поэзию «непоэтической» лексики, отчего его лирические стихи звучат очень иронично. А главное было даже не в этих поисках, а в самой сути его произведений, затрагивающих не принятые к освещению темы и «вгрызающихся» в социальные и моральные проблемы общества от 80–90-х годов до первой половины 2000-х.

С этой точки зрения морские стихи Игоря – одни из наиболее ярких в его творчестве. В то же время они относятся не только к морской теме, но и к теме «поэт и поэзия», поскольку вместе с отражением своего возмужания и приобретения жизненного опыта Игорь Гордиенко изображал в них и свои первые шаги на пути в поэзию.

Мне хочется сделать анализ захвативших меня его стихов о море, анализ с элементами биографии. Если заинтересуетесь автором, то более полную биографию сможете прочесть в выше указанной статье (подсвеченное синим название – это ссылка).

Стихотворение «Где меня только судьба не носила...» написано в 1980-м, а переработано в 1986 году; работал поэт над ним в Мурманске и Нерюнгри. Это ретроспективный взгляд поэта на свою морскую юность. Оно состоит из трёх частей, причём первая написана дактилем, а вторая и третья – амфибрахием. Разнобой полиметрии, конечно, произведение не украшает, но я к нему уже привыкла, и он для меня не затмевает действительно интересные стихи. Рифмовка в произведении, к счастью, всего одна – перекрёстная. Первая часть – введение в судьбу, лаконичная характеристика мытарств «по градам и весям».

У Игоря Гордиенко, в отличие от многих поэтов советской школы, не было приверженности к повторам-параллелизмам, идущим от русского фольклора, да и вообще лишь немногим его стихам была свойственна музыкальность, песенность. По своему строю это современные стихи, с обилием иностранной лексики и терминологии, с усложнённой, «пастернаковской» системой метафор, которые смягчает только налёт иронии и самоиронии. В них больше окружающей его жизни и её анализа, чем желания порезвиться в слове и ритме. Приведённое первое четверостишие произведения – один из очень немногих примеров употребления автором фольклорных оборотов («по миру, по свету») и симплоки как поэтического приёма, основанного на повторе (строки с двух сторон оформлены повторами «не было... прибавилось»). Но именно это фольклорное начало и придаёт реалистичным, современным стихам дух сказки или былины: так могли бы начать запев о былинном герое гусляры, так начинал свои странствия к тридевятому царству и сказочный Иванушка. Однако уже второй катрен наряду с метафорами содержит в себе как символы уюта (вера, надежда, любовь, мама), так и конкретные географические названия русского Севера, ведь Мама – это ещё и рабочий посёлок:

Горизонт, надрывающийся «тяжестью моря», «хандра туманная» – это метафоры, объединяющие чувства юнги и характеристики моря, да и «берег далёкий», остающийся за бортом на многие месяцы разлуки. Всё соединяется в этом, так сказать, введении в морскую стихию и несёт в себе большой эмоциональный заряд.

Здесь нет искусной звукописи, сплетающейся в единый узор. Одиночные аллитерации не всегда имеют значение, передавая какие-то оттенки смысла или характеристики действия, – они просто усиливают своей звуковой стороной общее впечатление. Например, во введении ассонанс «о» в первых двух строчках и параллельное расположение звука «б» в двух следующих абсолютно ничего не дают со смысловой стороны, зато это красиво.

А вот «др» в рядом расположенных словах «надрывался» и «хандрою» создают впечатление тяжёлой работы, надрыва; сплошные «тм» в пятой и шестой строках усиливают эффект изображаемого тумана; «бер-вер» в начале двух строк – это явное подчёркивание и объединение слов «берег» и «вера» в символ уюта и надёжности.

Первая часть – рыболовецкое судно только отрывается от берега и уходит в открытое море. Вторая (главная) часть – само плавание и то, чем оно запоминается морякам, поэтому уже первые строчки содержат морские термины.

Твиндек – междупалубное пространство внутри корпуса грузового судна, служит для размещения грузов (в данном случае – улова). Английская вахта – вид круглосуточного дежурства на кораблях.

Если дактиль, которым написано введение, звучит размеренно и повествовательно, то амфибрахий средней части имеет уже более учащённый, рабочий ритм, и каждая строфа отражает один из эпизодов морской службы. Первая, приведённая выше, – описание пространства, в которое заключён моряк: железный твиндек с уловом, дежурства на палубе, бесконечный мотив волн и носящиеся за бортом бакланы, стремящиеся перехватить треску. Запахи, звуки, движения, смена времени суток – всё здесь в одной связке.

«Тыдык-тыдык», – ёкают во внутренностях корабля шестерёнки железных частей («твиндеков», «трескою»). «Др-тр», – продолжается тяжёлый рыбацкий труд («трескою», «дробили»). «Так-так», – вторят, ему поддакивая, короткие утверждающие «ак-аг» («такты», «бакланы», «английские»). Реют над волнами «на-ан» быстрых взмахов крыльев («на», «бакланы», «английские», «судном», «над») – вверх, над!

Затем возникает момент передачи корреспонденции с почтового катера на корабль.

Старпом – термин, сокращение от «старший помощник капитана». Сравнение с факиром становится понятным, если учесть, с каким нетерпением и надеждой каждый смотрел на раздающего полученную почту старпома и ждал, что он выкрикнет его фамилию. Мобильных телефонов и эсэмэсок в то время на нашем флоте ещё не существовало.

Эсэмэски – конечно, удобное изобретение, но толики морской романтики с их появлением флот лишился.

«Ар», присутствующее в «старпоме» и «факире», в дальнейшем будет подхвачено и пройдёт в виде чередования с «ра-рас/раз» через всё стихотворение, усиливая своей смысловой стороной то радость, то однообразные дружные движения во время ловли рыбы. А «за», возникшее ещё ранее, в сочетании «за судном», подхватывается с помощью «загадочно», «замирал», «заветною» и выражает уже не стремления птиц за кораблём, а тоску по тому, что было оставлено сзади.

Следующий эпизод – выразительная картинка труда моряков.

Здесь не олицетворение, как можно подумать на первый взгляд, а метонимия – передача признаков, действий и характеристик от одного предмета другому, в данном случае от моряков – времени суток, т.е. рассветам и ночам, на которые приходятся часы самых тяжёлых, т.к. называемых собачьих вахт. Фактически же в метонимии отразилось мужание «писклявого» и «хилого» юнги – недаром в его описании идёт аллитерация «лх-хл-кл» и сплошная развёрнутая аллитерация «ли», мягкая и расслабленная – и его волшебное превращение в крепкого юношу с загорелой и задубевшей кожей и железными мышцами.

Слово «море» заменяется перифразом – описанием с указанием признаков или характерных действий не названного прямо лица или явления: «раздолье мечты и романтик». Но такое яркое определение моря и не требует уточнения. Разве что «романтик» (множественное число слова, которое не может и не должно его иметь) чуточку портит впечатление. Вместе со словосочетанием «взимало с нас плату работой» перифраз образует олицетворение.

Но самое интересное другое. Во-первых, обе строки построены по принципу изоколона, т.е. одинакового расположения частей речи. (Раздолье + два существительных в Родительном падеже, соединённые союзом «и», в первом случае и Работой + два прилагательных в Родительном падеже, соединённые союзом «и», во втором случае.)

А главное, «раздолье» и «работой», стоящие прямо друг под другом, заключают в себе фонетическую анафору, аллитерацию ра-. Ра – это и утро, рань, и работа, но в то же время и раздолье, да по сути и романтика (безударное «ро» звучит как «ра»), а потому и радость.

Игорю виднее, о ком он писал и какую расправу имел в виду. Возможно, хорошую трёпку от шторма, хотя не исключаю и человеческий фактор. Если первое, то здесь аллегория. Если второе, то смысл не переносный, а прямой, а следующая строка служит ему объяснением: «И планы горели, и корчились сроки». Сами понимаете, со сроками не шутят! Но «кор-гор-гро-ро-рок» грозящей расправы, как и «раз-ра», тоже имеют двойной смысл: здесь слышится «горе», «гроза», «рок», но одновременно и раздолье «горизонта», и сладость «грёз», и «скоро» приближающегося возвращения.

Планы, сроки, приют в радиограммах – всё это метафоры морской службы и мечты о береге, рядом с которым даже «медузы мазута» (мазутные пятна, расплывшиеся в очертаниях медуз и крабов) воспринимается не как признак загрязнения, а как признак уюта, и скрежещущая аллитерация «мдз-мзт» вызывает, как это ни странно, положительные эмоции, потому что привязана к родному порту. Олицетворение «судну грезились» тоже усиливает ощущение нетерпеливого ожидания.

В окончании средней части встречаются два вида художественных тропов: 1) полисиндетон (многосоюзие) с «и», трижды повторённым в перечислении действий, и 2) хиазм «планы горели и корчились сроки» с обратным расположением частей речи.

Так же, как начиналось, произведение и завершается: в начале третьей части опять сочетание метафор и морских портов: «Кильдин и Рыбачий – отваги и славы, разлук обелиски», только уже без наложения смыслов.

Опять полисиндетон с многократным «и», но вместо обратного порядка хиазма здесь параллельное расположение, т.е. изоколон: «Мечтами взлелеян, сердцами охвачен», что усиливает противопоставление хаоса морских бурь и штормов спокойствию и тверди родного берега, выраженной даже фонетически – аллитерацией «рд».

На протяжении всего стихотворения рифмы встречались неоднозначные – то богатые, полные, с абсолютным совпадением, то бедные, случайные рифмоиды, свойственные обычно начинающим поэтам (или тем, кто «начинает» всю жизнь, так и оставшись любителем). Но здесь, в конце произведения, у Игоря целых две рифменные пары с так называемой новой рифмой, рифмой революционной и раздвигающей рамки возможных сочетаний:

– «рыбачий – охвачен»: б/в в ударном слоге очень близкое и вполне допускаемое чередование, опорная согласная «ч» в конце тоже совпадает, а две буквы в конце могут и не совпадать (то, чем привлекают новые рифмы, расширяя возможности рифмовки);

– «обелиски – близкий»: новая рифма с усечением «е», стоявшего в предударной позиции, и наращением согласного «й» в заударном пространстве, при этом з/с – обычное чередование звонкого и глухого согласного.

Изобретательно, оригинально, очень хорошо!

И вот перед нами заключительные две строки стихотворения, с риторическим вопросом:

«Ра-рас» дошло до самого конца, от расставания до радостной встречи, а тревога осталась, потому что позади осталось и раздолье горизонта, и свежесть раннего утра, такого красивого и желанного после собачьих вахт, потому что жизнь всегда двойственна, и то, от чего мы желаем избавиться, в воспоминаниях окрасится в цвет радости... Так же, как детство, из которого мы так спешили вырасти.

«Баллада о морском поражении» писалась автором уже в Витиме – посёлке в Восточной Сибири, а обработана в 1993-м, в один из приездов в родное Запорожье. Это пятистопный ямб с перекрёстным способом рифмовки. Баллада состоит из трёх частей. Первая описывает пору юности автора, ожидания на берегу, «в рядах резерва», зачисления в экипаж, поэтическое становление и любовь, а также окружение, в котором жил поэт.

Морская тема сразу же сплетается с темой «поэт и поэзия» – это творческая самооценка автора. И она показательно правдива: стих Игоря действительно начинается с небрежности – ради рифмы использована давным-давно, многие века как вышедшая из употребления форма глагола с окончанием -ся, оставшаяся теперь лишь в народных песнях. Это очень грубая ошибка – но, к счастью, и единственная на всё произведение. Однако «диссонанс», а точнее лжерифма, здесь тоже есть: «стремнине – латынью». Гласная в корне допускает чередование: здесь это и/ы. Согласная «н/нь» в заударном пространстве почти совпадает, а гласные в конце совпадать в новых рифмах не обязаны. Но когда ко всем этим допускаемым и извиняемым небрежностям добавляется главная (не допускаемое и не извиняемое несовпадение согласных в ударном слоге), то это уже слишком.

В стихотворении много рифмоидов, т.е. достаточно бедных рифм, но такие грубые, как эта лжерифма, редки, чаще встречаются просто неточности. Зато много как богатых, точных, так и находчивых, интересных рифм. Здесь это:

– рифма «рыбьей – порыве» с допустимым чередованием близких согласных б/в в начале заударного пространства и усечением конечного «й»;

– рифма с перемещением и усечением «сусальным – голосами»: отсекается мягкое «ль» в конце ударного слога и «н» в начале заударного пространства, а чередующиеся ы/и и «м» в самом конце меняются местами;

– неравносложная рифма «лихо – неразберихи»: р/л в корне взаимозаменяемы, «х» в начале заударного пространства совпадает, последняя гласная совпадать не обязана.

«Пассажи радости и горя» во всём вступлении поддержаны патетическим и поэтическим «па-па-па» – аллитерацией, привязанной к поэзии: «порыве», «приправленный» и т.д., а «стремнина», устремление поэтического потока усиливается словом «пастернаковской».

Уже по одному этому отрывку видно, в каком направлении двигался автор, как упорно осваивал виды рифм, многим на тот момент остававшиеся ещё неизвестными. А если принять во внимание его богатейшие метафоры, то остаётся только пожалеть, какого поэта лишился мой город, до сих пор так и не знающий о нём ничего, даже его имени.

Начинающееся с асиндетона (бессоюзия) стихотворение сразу же продолжается расширенной метафорой, дающей авторскую самооценку первым поэтическим пробам: подражательство («Пел не своими голосами... / На пастернаковской стремнине / меня закручивало лихо») и излишне смелые макаронизмы, т.е. иностранные слова («И стих, приправленный латынью, / цвёл образцом неразберихи»). – Что, кстати говоря, наоборот говорит в пользу автора.

Начинающий поэт и должен сначала подражать различным крупным поэтам, чтобы усвоить себе их достижения. А если он начинает с подражания не только классикам XIX века, но и лучшим, оригинальнейшим поэтам века ХХ-го, да ещё в их дерзаниях (таких, как, например, новые рифмы, смелые метафоры, аллитерации и макаронизмы), то это характеризует его как поэта, способного на поиск.

Сама способность на поиск уже гарантирует будущую нешаблонность, оригинальность творческой манеры, хотя полное становление поэта происходит, только когда он, усвоив во время поиска что-то новое и дерзкое, умеет вовремя остановиться на рубеже, где его ещё понимают читатели, и вспомнить кое-что важное из уроков классики. Выразительный, крупный поэт именно от слияния поисков и классики всегда и происходит. Игорь Гордиенко, к сожалению, работал над стихами урывками и умер довольно рано (ему было лишь слегка за сорок), до процесса слияния дойти не успел. Зато успел оставить тетрадку с нестандартными, волнующими стихами, два из которых я сейчас и анализирую.

Но продолжим оценку второго из уцелевших морских стихов.

Описание жизни и обстоятельств, только обозначенное в метафоре «Обласкан чешуёю рыбьей – Приморья золотом сусальным», подхватывается и полномасштабно развёртывается в отрывке, который идёт за темой «поэта и поэзии».

«Меж тем я рос. Росли невзгоды», – продолжает Игорь свои воспоминания, используя фонетический повтор («рос») в словосочетаниях, построенных на принципе хиазма – обратного расположения частей речи.

«Не» как аллитерация здесь возникает не случайно. В сущности, сочетание не/ни было заявлено с самого начала, в словах «небрежность», «не своими», «неразберихи», а здесь добавились «невзгоды», «никли», «гнили» и «неразрывно». Почему не случайно? Именно потому что это этап ожидания и роста, когда человек ещё ни то ни сё, он только вызревает в человека, готовится стать собой. А в такой ситуации неизбежны «невзгоды» и «печали» – особенно, конечно, в любви, хоть это всё в жизни и триедино: «Пора труда и вдохновенья, / любви... – у жизни триедино / суть неразрывны эти звенья» (звучит поистине как афоризм!). Неизбежна была акула Лёля, «поэтический порыв» и труд («Трудились докеры и "Гансы"» и, вполне вероятно, там же трудился и автор до тех пор, пока не попал в экипаж).

Уместно и красиво проходит через всё произведение и гудок парохода (а может, жалоба души) – ассонанс «у».

«Печали» здесь тоже имеют подкрепление в стоящих рядом «пирсов», «пестрели», «пьяные» и «плевком». Очень хлесткая метафора «Пестрели пьяные матросы плевком общественному вкусу», выхваченная прямо из гущи быта и противоречащая принципам поэзии: «изящно и об изящном», а если о жизни, то «оптимистично». Здесь – неприкрытая правда (во всяком случае о тех местах и о том времени). Не прикрытая даже фиговым листиком эвфемизма. Игорь и себя от своей среды не отделяет, отсюда сравнение «хищна – до боли /в висках жестокого похмелья».

Лексика отрывка очень соответствует описываемому социальному слою, что придаёт произведению абсолютную достоверность. Просторечие «юзом» (т.е. волочась по земле), разговорный вариант имени (Лёля), слова с низким, вульгарным смыслом, близкие к ругательству (стерва, акула).

В отрывке несколько морских терминов. «Флибустьер» – то же, что и пират, это синонимы. Очень характерная для всего творчества Игоря Гордиенко метафора! Даже в этом отрывке можно отметить ещё одно место, напрямую затрагивающую тему экологии: «деревья никли, гнили чащи». Это сказано о массовых вырубках варварским способом, когда гибнут не только срубленные деревья, но и обломанное и заваленное не убранными отходами окружение. Работая впоследствии на таёжных стройках и добыче полезных ископаемых, поэт и там наблюдал варварские последствия для природы наших великих свершений. Не беру в кавычки, свершения действительно были грандиозными и важными для страны. Но для природы они выливались в полный разор, что своими глазами видел, описывал и припечатывал метафорами автор.

Видимо, как триедина пора становления, так двуедин и процесс стройки: что-то строится, а земля при этом превращается в «зачищенную территорию». На дворе уже XXI век, а человечество всё экономит и за редкими исключениями не применяет безотходное производство и новые насаждения на месте вырубки, не разрабатывает щадящие способы стройки, учитывающие сохранение окружения, не соблюдает рекомендации биологов по разумному использованию рыбных богатств, предполагающему хозяйский взгляд в будущее. Человек до сих пор остаётся самым кровавым и безжалостным хищником на планете и близок к тому, чтобы и её подорвать вместе с собой. В этом отношении Игорь Гордиенко, хоть и был безалаберным по отношению к себе самому, зато по-хозяйски думал о природе.

Путина – это тоже термин: время массовой миграции рыбы и её интенсивного лова.

Катамаран и тримаран – судно с двумя (тремя) параллельными корпусами, соединёнными в надводной части.

Пирс – синоним слова «причал», заимствование из английского.

«Гансами» называют портовые краны (морской жаргон). Это приём антономасии – употребления собственного имени в качестве нарицательного. Возможно, жаргонизм образовался из-за длительного использования в послевоенные годы немецкой техники для погрузки-разгрузки.

Почему сниженная лексика и жаргон не вступают в противоречие с возвышенными выражениями (например, архаизмы «угодья» и «суть триедино») и романтичным «пора любви»? Срабатывает ироническая окраска стиха – в том числе использованные катахреза, каламбур и антономасия, а именно:

1) Катахреза «очаровательная стерва» (сочетание не противоположных, но достаточно противоречивых слов).

2) Каламбур – обыгрывание звучания и переосмысление на этом фоне значения слова «окаблучивать», т.е. «подбивать каблуки». Здесь это слово взято, скорее, в значении «подбивать клинья к кому-то» – экспрессивное просторечие со значением «неумело, грубо ухаживать за кем-то». Эти выражения, кроме глагола, связывает ещё и место действия – танцы.

3) И антономасия «объегорен, как Емеля», в которой, если приглядеться, в качестве нарицательных использованы сразу два имени. Не поленитесь, погуглите происхождение слова «объегорить» – очень интересно! Вот так и образовываются антономасии. Можно глянуть ещё и на «подкузьмить».

В отрывке встречается рифма с раздвижением – ещё не всеми освоенный, редкий вид рифмы: «резерва – стерву», где обычное чередование глухой/звонкой согласной с/з раздвинуто вклинившейся «т». Интересна и омонимическая рифма «чаще – чащи» со словами, звучащими одинаково, но имеющими разное значение, а здесь, к тому же, и принадлежащие к разным частям речи: сравнительной степени прилагательного и множественного числа существительного. Правда, есть и три лжерифмы: «облетали – печали», «боли – Лёлей» и «Гансы – танцах».

Игорь не любил повторов-анафор, но ценность ритмичной организации речи, чередований понимал, потому и применял многосоюзие или бессоюзие, изоколон или хиазм – в данном случае мы видим бессоюзие «Росли невзгоды, деревья никли, гнили чащи», где первое и третье словосочетание построены по принципу изоколона, а третье и второе – по принципу хиазма.

Сколько здесь узнаваемых примет суровой природы и окружения!

Сопки – общее название холмов и невысоких гор с пологими склонами – такие характерные для российского Севера, Сибири и моего Сахалина, как и деревянные мостовые в посёлках и городах – вместо асфальта. На сопку Российскую выходили окна моего дома в военной части, по деревянным мостовым я добиралась до школы.

Невесты и женихи – это студенческая молодёжь из стройотрядов; впрочем, морские экипажи в основном тоже были цветущего возраста.

Электрички с грибниками вполне ожидаемы – ведь что может быть лучше для отдыха в выходные осенью, чем «охота» за грибами и ягодами в пригородном смешанном лесу! Мы с родителями тоже «охотились», а потом жарили грибы и засыпали в вёдра бруснику, чтобы зимой добавлять в чай. Прекрасно сохранялась и не бродила!

Ну и, конечно, как было обойтись без вездесущих романтиков-туристов с гитарами и весёлым или лирическим репертуаром из Визбора и Галича!

А рябины у нас росли вдоль всего Коммунистического проспекта, поднимающегося прямо к сопке.

Это т.н. приём местного колорита – введение элементов, характеризующих местный быт, нравы, природу и прочее. У Игоря он получался особенно хорошо.

Из архитектоники, т.е. приёмов построения текста, кроме хиазма в первых строчках, использован анжамбеман – перенос на другую строку части неразрывного словосочетания или сочетание в одной строке окончания предыдущего предложения и начало нового:

Из художественных тропов прост и понятен только эпитет «огневые» (вместо шаблонного «огненные»). Остальное требует объяснений, что вообще характерно для сложной образной системы автора.

«Устами молодости – Визбор / и Галич – были молодыми» – слишком усложнённая конструкция, даже непонятно, как её характеризовать. Если б стояло, что Визбор и Галич – «уста молодости», это была бы метафора – своеобразная, не шаблонная. Но, кроме «уст молодости», здесь же стоит и «были молодыми». Возникает тавтология, объяснить которую можно разве что, если метафора одновременно – каким-то образом, опосредованно – является симфорой, т.е. совмещает прямое и переносное значение. В чём я, правда, твёрдо не уверена, уж слишком закручено.

«Медынь» имеет только одно значение, и если вы погуглите, то убедитесь, что это название населённого пункта. Используя значение корня слова, поэт превращает слово в каламбур в значении «меды», т.е. медовые запахи листьев, и в значении «медь» – отсылка к медному цвету.

Турист сравнивается с гербарием, живое с неживым (в отличие от олицетворения, где неживое сравнивается с живым) – это обратное сравнение. К тому же, в сравнении использован ещё один эпитет – «аскетичен», – непонятный, если не знать, как одиноко и строго (аскетично) выглядит страница гербария с каким-нибудь засушенным листиком или стебельком. Знаю по себе. Срывая какой-нибудь яркий цветок или подбирая яркий лист, я ожидала, что он сохранит краски и размеры, но происходит, образно говоря, «усушка и утруска».

Вообще использование данного слова многое объясняет в творческой манере Игоря Гордиенко. Сравнивают всегда с чем-то знакомым. Поэт не будет сравнивать что-либо с совершенно чуждым и не знакомым ему явлением или предметом. А значит, в детстве Игорь какое-то время увлекался гербарием, а то и был юннатом (юным натуралистом) – в Советском Союзе многие дети этим увлекались, и мальчики ничуть не меньше, чем девочки. Вот оттуда, из детства, наверное, и любовь к природе, и хорошее знакомство с ней, из-за чего потом у поэта появятся прекрасные стихи с пейзажами и тема экологии и защиты природы.

О жизни И. Гордиенко мало что известно, всё в общих чертах, никаких подробностей. Так что о многом приходится догадываться только по строчкам его стихов. Видите, какой совершенно нетипичный бродяга возникает из них? Разве скажешь о таком, что он вёл образ жизни «бичей», а то и алкашей, что его домом годами была тайга и дощатый барак, что даже в родном Запорожье только грузчиком он и смог устроиться? А ведь так и произошло!

Пишущий грузчик?! Защищающий природу «бич»?! А теперь вспомните, с чего начинали Джек Лондон, Марк Твен, Диккенс... Трагедия произошла потому, что из поры молодости в пору зрелости Игорь перешёл в 90-е, когда люди и их судьбы шли на слом, безработным был каждый третий. А значит, поэт не имел возможности бросить свою кочевую жизнь и временные заработки: других не наблюдалось. Кем ещё он мог работать? Каменщиком – по первой профессии? Тогда не строили, а разрушали. Каждый устраивался как мог, чаще – вовсе не по специальности. Многие шли в «челноки», торговали на базаре – как ещё одна рано умершая и очень талантливая поэтесса из Запорожья, Яся Невмывако, с которой мы вместе начинали в одном литературном кружке. Работы подворачивались только случайные – я тогда выжила, потому что пошла в обычные секретарь-машинистки. И это после преподавания в школе, а потом работы на кафедре в университете!

То, что юный интеллигентный мальчик в 70-е увлёкся романтизированным советской прессой Севером и Сибирью, как раз понятно. То, что в 80-е он хлебнул всего этого, уже без ложной романтики, по самые уши, тоже очевидно из его поэзии. А в том, что в 90-е он перерос своё увлечение бродяжничеством и хотел бы осесть и писать, посещать литературные студии, публиковаться, он сам признаётся в конце этого стихотворения: «Что делать моряку, когда он однажды перерос в поэты?». Напоминаю: переработано автором оно было в 1993-м. На дворе были 90-е, и нищие, без всяких связей, не имеющие состоятельных родителей поэты страной просто не предусматривались.

У Игоря было трепетное отношение к лексике – за ней он признавал больше прав, чем за экспериментами с ритмами и рифмой. Здесь мы видим два колоритных глагола, которые в применении к людям смотрятся очень выразительно: «кишели» и «запрудил», а также термин из преферанса «разыгрывать мизер» (карточные игры у автора встречаются не раз). А вот эпитет «осеннелиственная» он образовал уже сам – это авторский неологизм, превосходно использованный вкупе с «медынью». Мне «осеннелиственная медынь» сразу пришлась по сердцу, и я всегда её вспоминаю, глядя на пёструю осеннюю листву.

Есть две бедные рифмы, с неполным совпадением, – «гитаре – гербарий» и «Визбор – мизер», – но они как раз с минимальным отступлением от правил. Несовпадение согласной в ударном слоге в первом случае компенсирует совпадение предударного пространства (различие кратких слогов из согласного и гласной или из невнятно произносимых на конце гласных в новой рифме не считается), а во втором случае компенсация происходит за счёт совпадения окончаний (о/е – обычное чередование).

Есть и новая рифма: «электрички – лиричен». Ударный слог совпадает (а это главное!), краткое окончание в новой рифме не считается, усекается «кт» из прилегающего к ударному слога, а ли/ли в безударном пространстве совпадает, это чередование. Прекрасный пример изобретательной рифмы с усечением, в которой совпадает не только ударный слог.

Рычание и «ор» в результате борьбы с ленью получились конкретными! Подряд идут слова с ор-ро («врождённой», «романтикой», «моря», «скорлупки», «сорвало») и «сыр-бор» с бол-бор-бро – по ассоциации возникает борьба, боль и заброшенность.

Я недаром писала о намеренном создании советской прессой нимба романтики вокруг освоения суровых северных и сибирских мест – без этого туда ринулись бы лишь «бичи» за «длинным рублём», а так – эшелоны комсомольцев-добровольцев! Вот и подтверждение: «романтикой обольшевичен», «всё жаждал... свершений».

Свершения были? Ещё какие! Для экономики страны они имели огромное значение – я говорю в целом, не только о море, ведь Игорь много писал и об освоении суши. Прославленные и отмеченные наградами Евгений Евтушенко и Роберт Рождественский тоже об этом писали, посетив какие-то из строек. Писали торжественно и с размахом. Игорь Гордиенко – не «посещал», он в ритме рычащих электропил и бульдозеров жил, и не в гостиницах, а в бараках, потому его поэзия такая достоверная и лишь частично романтичная (ведь только сухарь не оценит стихию моря и тайги), а больше – ироничная.

Это ирония совсем особого сорта – ирония над собой, с трудом выдерживающим то, что даётся легче крепким, закалённым «морским волкам». Определение «юноша команды» говорит само за себя. Поэт иронизирует над собой и такими, как он, изящными «грезёрами», хрупкими мечтателями – им не место в диких стихиях, если они не сделают из себя железных людей! Грёзы подчёркиваются и аллитерацией глз-грз. Что возникло по ассоциации – глаза? Но и грозы, и грязь тоже.

Сначала, конечно, преобладает романтика – новенькая скорлупка (чувствуете гордость и любовное отношению к судну?), рвение и лихость (ироничный авторский неологизм «капитаню»). Отсюда и два термина на одно короткое предложение («эскиз наряда», «рубка») – знай наших, и мы не лыком шиты! Мне вспомнился старший брат дедушки, попавший из украинского села на царский военный корабль и проплававший там до Октября. Да, если выпадает такая судьба, и степняк может стать превосходным мореходом, не боги горшки обжигают. Только нужно на время службы или трудового договора задавить в себе всё остальное, что мешает работать, – поэта, или художника, или артиста: море, оно шутить не любит, ему нужно всё твое полноценное внимание.

Как Игорь соблюдал это неумолимое правило, мы ещё увидим. А пока он – и не только он («увы, не одиноко») – борется с последствиями непривычной морской качки. «Пугать рычанием ведёрко» – замечательная метафора-олицетворение, отражающая этот процесс наглядно, грубо и в то же время весело.

В данном отрывке преобладают рифмоиды – рифмы бедные, частичные. Но «спичка – обольшевичен», «грезёрку – ведёрко» – неплохо, почти рифма, а вот «свершений – лени», «жестоко – одиноко» и тем более «команды – наряда» – к сожалению, примеры самой настоящей лжерифмы, практически отсутствия созвучия. Согласные в ударном слоге диаметрально противоположны. Что общего, например, между грубым «рше» и мягким «ле» или между тем, где возникают звуки «сто» и «но»? Разные места, разные процессы модуляции звуков, а значит, гармония между ними возникнуть не может.

Центральная часть стихотворения, сконцентрированно отражающая мысли юнги и его «трудовые подвиги», естественно, построена на полисиндетоне («Кино, и семечки креветок, и поступь волн многосаженья...; И освинцованные веки») и асиндетоне («Шторма, авралы, переходы... Тоска поэта-пешехода, воспоминанье поцелуя»). Бессоюзие и многосоюзие – способы создать напряжённое, упругое звучание, рабочий ритм.

Но автор перемешивает действия с воспоминаниями, и «кино и семечки креветок» вместе с поцелуем из прошлого оказываются в одном ряду с поступью волн и часами подвахт. А в одном месте ритм перебивается ретардацией – замедление сюжетного повествования путём введения отступлений, – в данном случае введён антифразис «Земле и Богу – аллилуйя!» (употребление выражения в буквально противоположном смысле для эффекта иронии). Уж точно не аллилуйю у моряков вызывали шторма и авралы! Недаром здесь встречается и гипербола «поступь волн многосаженья до отмиранья нервных клеток», недаром появились эпитет «освинцованные веки» и метафора «озноб минора». Минор, печаль, тяжесть, «работа до изнеможенья», до дрожи.

Перечисляя то, из чего состояли часы подвахт, Игорь завершает описание олицетворением: «Как много может в человека вместить озлобленное море!». Получается аллитерация «озноб – озлобленное» – дрожь и злость. Злость, как видим, и на себя: «С трудом Нептуна референту давалась каждая победа». «Много – может – море» в одном предложении – словно звучат удары хлыстом. «Ты можешь, ты переборешь себя, ты победишь!» – как будто внушает себе автор. «Выдраив – выблестить – накрывать» – настоящие рывки, преодоление.

И ещё одна аллитерация «гальюн – глянца» – с чередованием: мягкое «ль» в первом случае компенсируется заменой «а» на «я» во втором.

Стоит объяснить термины. Гальюн – туалет на морском судне, камбуз – помещение кухни. А вот слово «референт» в метафоре «референт Нептуна» использовано не по назначению. Игорь явно имел в виду «слуга, помощник, посланник», а референт означает советника, докладчика по определённым вопросам – им неопытный юнга для самого Нептуна никак не мог быть.

Лексика, как всегда у Игоря, имеет особое значение. Здесь не только термины – много разговорной. «Семечками» действительно называют в народе креветки: они мелкие, их надо чистить от панциря, как семечки от шелухи. «Многосаженья» – разговорный вариант от «многосаженная». Но «выблестить» – это уже собственный авторский неологизм, образованный по подобию «выдраить».

В отрывке есть три примера новой рифмы. «Креветок – клеток» – особенно хороша! Рифма с усечением «в» и перемещением «к» и «р» из предударного пространства в ударный слог (р/л – обычное чередование), к тому же полностью совпадает и пространство заударное. Неплоха «пекарню – парню» с усечением «ек» и полным совпадением окончаний. «Минора – море» – рифма с усечением «и». Правда, окончания разные, но различие гласных в конце не считается.

Много точных, богатых рифм. Но есть и две лжерифмы: «шестнадцать – глянца» и «отменно – референту». В первой хоть и совпадают окончания (усечение не является ошибкой), но в ударном слоге различны как согласные, так и гласные. А во второй различны только согласные, зато абсолютное отсутствие созвучия в конце слов. Видно, что с подбором рифм Игорь не успел освоиться. Да и до того ли ему было! Смотрите:

«Та-ту», «то-те», – мечутся аллитерации вместе с поэтом, охваченным вдохновением в разгар работы на камбузе. Знакомо! То же испытывают и поэтессы на кухне и на грядках. И ничего не поделаешь – жизнь всегда есть преодоление. Себя в том числе.

Приёмов у Игоря обычно немного. В этом месте – гипербола («металось призрачное тело») и два олицетворения («толпились мысли», «что было делать вдохновенью с ножом»). Зато наблюдается ещё три аллитерации: «пера – перспективе», «делать – разделочным» и проходящая сквозь весь отрывок звенящая и зудящая, назойливая «з» (зр-зв-зд-зё). Что вы хотите – поэтический зуд!

Есть неплохая новая рифма («вдохновенью – веник») и редкая, т.н. абсолютная рифма, когда чередуются гласные – в данном случае а/я – в ударном слоге, а согласные и в ударном, и в заударном совпадают («тетради – звукоряде»).

Главное же как всегда в лексике. Тот же самый «звукоряд» относится к филологическим (а значит, и поэтическим) терминам. «Та-ту», «то-те» – это и есть примеры звукоряда. Разделочный нож – термин кухонный (или поваренный? я не в курсе). «Мертвецкий сон» – колоритный вариант эпитета к «непробудный». И два сухих, бездушных прозаизма, а точнее – канцеляризма из официально-деловой речи, полного антипода речи поэтической: «в активе», «в перспективе», – к тому же, пришли они явно из другого языка. Совсем не просто так стоит рядом с ними эпитет «казённый».

Так оканчиваются эти морские стихи.

«Сто суток лова на пределе жил тренированных матросских» – представьте только: сто суток бесконечных вахт и подвахт, борьбы, напряжения, умноженные на «метания к тетради»! Без передыху. Никаких тебе воскресений... Особенно подчёркивает эту беспрерывность асиндетон – отсутствие союзов при перечислении: «Всё позади. Кошмары моря, волн демонических удары».

Отсюда, от беспрерывности и отсутствия отдыха, и метафора «кошмары моря», и подбор эпитета («демонических»), и олицетворение с «нокдауном».

«Сто суток на пределе жил» – это каламбур, произошедший от устойчивого словосочетания «на пределе сил» и основанный на замене созвучного слова («сил» на «жил»). Он сразу же подкрепляется фонетически рядом стоящим глаголом «ступаем». Получается аллитерация «сут-сту».

Появляются термин-уточнение «вразножку» и сравнение «по-македонски» – сравнение редкое, которое строится как краткое прилагательное с префиксом «по-» и конечным суффиксом «-ски».

Ещё одно сравнение – «противником фантасмагорий» – выражено существительным в Творительном падеже. Более частый, но тоже оригинальный вид сравнения, а не образованный, как почти всегда, с помощью сравнительных слов «как», «словно», «будто», «вроде».

Сравнение быстро сменяется ретардацией – отвлечением от основной темы; в данном случае это аллюзия – ссылка на хорошо известное лицо или факт, а именно на «Одиссею» Гомера.

Это уже переход на сушу – отсюда неожиданный эпитет «наземные». Обычно данное слово употребляют в контексте космической темы, как противопоставление. Но здесь ведь тоже, так сказать, иная стихия! Там – безвоздушная, здесь – морская.

Рифмы очень разнообразны. «Матросских – по-македонски» – рифма бедноватая, т.к. согласные в ударном слоге разные («рос – дон»), но начало и конец полностью совпадают.

«Пределе – землю» – вроде бы рифмоид, однако его смягчает и извиняет перемещение корневой «л» в конец.

«Солидарен – нокдаун» – рифма с усечением «р», при этом ударный слог и конечная согласная совпадают; не совпадают только гласные в заударном пространстве. Но в новой рифме это в счёт не идёт.

«Котлеты – поэты» – абсолютная рифма с чередованием гласной (е/э).

«Моря – фантасмагорий» – рифма с перемещением «м» и усечением «аг», несовпадение гласных в конце не в счёт.

«Нокдаун – когдаон» – прекрасная составная рифма. Совпадают ударный слог и конечная согласная, гласные перед ней стоят в безударной позиции и произносятся невнятно, их различие абсолютно незаметно.

Почему два раза пришлось разбирать «нокдаун»? Дело в том, что последние две строки – это добавочные строчки. В них оказались те же рифмы, что и в предыдущей строфе. Да и само слово «нокдаун» – наиболее важное, оно знаменует собою результат. Стихия победила: «Стихией брошенный в нокдаун».

Но, может, всё же стихия не при чём и победило вдохновение? «Однажды перерос в поэты»...

Перерос. Но идти было некуда. Игорь Гордиенко не смог обрести твёрдую надёжную пристань, где можно было бы работать над стихами. Не выдержал в море – пошёл разнорабочим на сушу, в Сибирь: старатель, сезонный рабочий геодезических партий, дорожный рабочий, плотник, бетонщик, даже штукатур-маляр. Всю жизнь он так и проскитался – по тайге, на стройках, на золотодобыче, всё время на колёсах, живя во временных бараках и меняя род занятий. А морские стихи, стихи моряка, стихи юнги остались как поэтический дневник Начала. Начала самостоятельной жизни и становления в поэзии.

Нет, в Поэзии. Несмотря на то, что до безукоризненного мастерства Игорь Гордиенко не дорос. Потому что место в Поэзии достаётся, в том числе, и по абсолютной жизненности, живости и важности поэтического вклада, окупленного своим тяжёлым трудом и солёным потом. Его биография и его стихи – одно целое. Ни одного надуманного – от избытка вдохновения и нехватки своих тем – стихотворения. А многим ли выпало такое счастье?