Дар Смерти

Никогда я ещё не слышала, чтобы поэтический сборник кто-либо, когда-либо посвящал теме смерти. Нет, тема сама – как предмет для философских, иногда мифологических, фольклорных исследований – несомненно, ведёт своё начало с древних времён. Существуют отдельные научные труды, немногочисленные сборники с обобщениями всего, что на эту тему было написано или бытовало в устной традиции. Отдельные стихотворения и циклы у отдельных поэтов мы тоже, конечно, встречали – скажем, знаменитое лермонтовское: «Выхожу один я на дорогу...», ряд произведений Фёдора Сологуба. Или у Бориса Чичибабина «Матерь-Смерть». Но чтобы целый сборник, притом со Смертью как главной героиней, и в виде не старухи, а прекрасной возлюбленной...
Будем считать, что Павел Баулин, издавший в этом году поэтический сборник «Возлюбленный Смерти» (Киев, «Радуга» и Новосибирск, «Новополиграфцентр», 2014), явился основоположником новой традиции в русской поэзии. И его приговор самому себе: «Творить? Смешно! Ещё Экклесиаст / сказал, что всё уже когда-то было» – явное недоразумение.
В том-то и дело, что в Баулине соединилось всё, что могло понадобиться поэту для серьёзного вдохновенного творчества на эту непростую тему, причём творчества самобытного, без слепого подражания своим предшественникам: глубокий, непреходящий интерес с детства к явлению как таковому, многолетние раздумья, вещие сны, отрывки из то ли воспоминаний о своей прошлой жизни, то ли из информации, полученной на тонком (астральном) уровне совершенно подсознательно и осевшей в памяти в виде чьих-то воспоминаний... сложно сказать. Человечество пока только на подступах к каким бы то ни было новым открытиям в этой области, и не будем брать на себя смелость строить гипотезы – оставим это учёным. Но то, что поэты по самому роду занятий являются людьми с особо тонко организованной психикой и способны на предвидения и предчувствования того, что ещё не стало всеобщим достоянием, это не вызывает сомнений. Например, далеко не один крупный поэт заранее предсказал в стихах дату своей кончины, а некоторые – даже её причину и обстоятельства.
Павел Баулин и просто сам по себе – личность, без чего, конечно, трудно себе представить возможность мощного охвата темы, осмысления её в разных ракурсах и с такой энергетикой чувств, которую читатель, вне всякого сомнения, ощутит в процессе чтения. Человек, ещё в достаточно молодом возрасте достигший высоких позиций в области литературы и журналистики в своём родном городе в советское время, успевший воспитать и дать путёвку в жизнь ряду талантливых авторов, гремевший в 90-е годы как журналист и политик сначала в родном Запорожье, а потом избиравшийся и депутатом Верховной Рады, ставший в начале 2000-х соратником известных политических деятелей, – казалось бы, можно на высоте приобретённых знакомств и связей почивать на лаврах, ан нет! Баулин ещё раз круто ломает свою жизненную линию и возвращается в поэзию, обогатив её новыми яркими сборниками и став одним из крупнейших поэтов Украины, я бы даже сказала – заметным поэтом в современной русской поэзии в целом. Его литературное творчество – из того разряда, которое переживает не краткий период цветения, совпадающий со зрелым возрастом и завоёванными жизненными позициями, а обладает длительной, независимой от поэта собственной жизнью, выходящей за рамки бытования на Земле автора. По крайней мере, это наследие, я думаю, позволит в будущем вырасти на своём фундаменте многим интересным художникам слова, использующим его идеи, концепции, методы работы, в общем, его поэтическую школу.
Именно человек такого плана и был способен на совершенно авантюристический замысел – написать книгу, посвящённую Смерти как любимой женщине. Это – поступок. Наверное, не меньший, чем вернуться из высоких политических кругов в стихию литературы.
Ну а раз речь идёт о возлюбленной, то совершенно естественно в сборнике присутствует и тема любви, и стихотворения любовного цикла – тоже несомненная удача автора. Любовь страстная, чувственная, обладающая неким тонким налётом эротики и соблазна, любовь, напоминающая свободой ощущений и переживаний славную пору древних греков, от коей до нас дошли лишь немногие образцы подобной лирики, – лирика на грани, но не переходящая эту грань, только дразнящая и возбуждающая: «треугольная роща подруги, / два округлых её островка», «И мои ненасытные корни, / задыхаясь, врастали в тебя». «Рдяный мак» у Павла Баулина – и тот «похож на женский рот, если губы закусить до крови», а у винограда «две упругие / две возбуждённые грозди / учащённо вздымаются / под изумрудной парчой».
Потрясает в этом ряду стихотворений «Версия», о зарождении человечества: «Утробные вибрации Земли! / Ответные проникновенья Неба!». Онтологические философские посылы о духе и материи, замешанные на сакрально-языческих символах оргазма.
В сборнике отразились и воспоминания автора, его мысли, связанные с предыдущим этапом его биографии, его восприятие общества того времени. – Интересно, что в основном они встречаются в стихотворениях о старости, угасании, одиночестве, чей лирический герой – старец, в котором немало от пророка, но утративший силу духа и невольно поддавшийся влиянию века. Есть в нём что-то от самого политика-Баулина и поэта-Баулина, недаром в сборник включено стихотворение «Гонителям. Девяностые годы» («Опять меня чихвостят спозаранку / любители навесить ярлыки»). Недаром мелькают метафоры о явно знакомых Баулину реалиях («надёжный ошейник / проплаченных благ и тепла. / Мундиры, мудилы, мандаты... / Щелчок золотой мышеловки. / Приманки надкусанный шмат»), а ЛГ с горечью признаётся: «Родина моя – двадцатый век, / двадцать первый – будто заграница». И, конечно, недаром хлёсткие эпитеты и метафоры о современных Ромео и Джульеттах («вонь испражнений, похоти смрад», «выпятив лунно мерцающий зад») принадлежат стихотворению с названием «Шекспир – XXI век». Это и некоторые другие стихотворения из сборника есть оценка нашей действительности глазами самого автора: «Торжествуют всеядные бесы», «похабный смех совы», «Нет стены между миром и тьмой», «убогий эротический туман... и сухость опостылевших фригидных фрикций».
Несомненно, отражают мировоззрение автора и граждански зрелые, негодующие строки: «поклоны бьём никчемности и мрази / с покорностью рабочего скота», «ползут по свету пауки. / Они в раденьях о планете плетут порядок мировой», «дьяволу славу поют / все майданы родимой пустыни», «Где воины с отвагой Пересвета? Поводыри? Крушители оков?..».
Но всё же говорить об идентичности лирического героя с автором было бы упрощением, это скорее связанная с темой смерти, параллельная ей тема старости и увядания. Недаром ЛГ описан немного насмешливо, иронично: «немеют фаланги / вялых пальцев, и пучит живот. / Престарелый, воркующий ангел / в канареечной клетке живёт». И хотя он вызывает всё-таки тёплые чувства своей человечностью, старик – ЛГ сборника – «часто был не у дел, / смирившийся с ролью жертвы. / Чужую прощал вину», «прожил напрасный век» и, в конце концов, решил: «ко дну! / И в том суррогат геройства». Страшный вывод делает поэт из этой истории: «Таких – большинство на свете».
Старик – сосед поэта по веку, по наблюдениям над жизнью, но победившие его итоги этой жизни, причины нравственные («Всё меньше чувств, всё больше позы / в твоих делах, в твоих речах», «вся премудрость – в гибкости хребта») вызывают на свет физиологию маразма («дурман гниющей плоти и мочи», «немощная похоть в беззубом излиянии слюны»), превращают старика в развалину и фактически в живого мертвеца:

Не скажешь ты, что карты биты,
не выдашь горечи и зла.
Но чёрным – с умыслом – покрыты
в твоей квартире зеркала.

Непростая тема старости исследуется Павлом Баулиным поэтически и метафорически на такой пронзительно звучащей ноте, что испытываешь шок, когда кисть художника переходит от драмы, например, в стихотворении «Хор ветеранов» («поют седую песню старики... / как будто вторят медленному зову, / который слышать только им дано»), – к жуткому фарсу, напоминающему картины Иеронима Босха и Франсиско Гойя: «Поцелуем гермафродита / утро мерзкое льнёт ко мне», «Лезут жирные, грязные черви / из развёрстых, как пасти, щелей». И на этой ноте – обвала чувств и ужаса перед концом – врывается симфония Судного дня всей планеты: «Тишь – как бездна, в которой стрекочет / счётчик Гейгера, как пулемёт».
Так – через поэзию физиологии старости и Апокалипсиса планеты – Баулин выходит на основную свою тему – Смерть как воплощённая, вочеловечившаяся философская категория, принявшая форму некоей загадочной Гостьи.
И здесь идёт ряд подступов-ступеней к башне Смерти, – потому я и писала чуть выше об осмыслении темы в разных ракурсах.
«Встреча с отцом» рассматривает явление смерти как кончину плоти и запредельный ужас. Ужас не от того, что человек только что был – и вдруг его не стало. Ужас запредельный, иррациональный, подсознательный, поскольку рационально объяснить, почему родное, близкое тело не движется, почему превратилось во что-то холодное, твёрдое, неживое, с могильным запахом, в первый момент невозможно: «холод целуемой кожи», «скрючены серые пальцы... / скребущие до срыва ногтей / безобразную дикую дверь / за которой остались навеки». Сознание отталкивает этот факт: «но самое жуткое / в хрусте сочной глубокой бумаги / у отца под больничной рубашкой / Боже / там нет ничего». К кончине можно только привыкнуть – с течением времени. И всё равно мысленно будешь продолжать с ушедшими общаться, будь ты хоть трижды материалистом. А в первый момент ты просто впадаешь в ступор и отказываешься верить тому, что видишь, всё топчешься рядом и в то же время ощущаешь присутствие чего-то страшного, потустороннего, замогильного: «отец не внушай мне / что еле заметно вздымается / под студёной рубахой / бумажная грудь». Невозможность поверить в смерть и не то что надежда на чудо, но какая-то привязанность к телу – притягивают, а ощущение принадлежности мёртвого тела потустороннему миру – отталкивает. Кажется, что смерть близкого человека приоткрыла какую-то завесу между мирами, и обитающие за ней смотрят на тебя, видят тебя и – не дай Бог – могут приблизиться. Рваный ритм верлибра ещё более подчёркивает медлительность и тяжесть происходящего разрыва связей с телом усопшего, а постоянные аллитерации «б» и «с» так и наталкивают на размышления о Боге и смерти, о себе в этом контексте...
Но можно ли сразу, после первой в твоей жизни пережитой смерти близкого, представить на его месте себя? Всё равно первые попытки будут бессознательным отгораживанием от потустороннего («– Где ты, родимый? / – В капле воды, / в гордой травинке... / здесь и нигде... / – Где ты, родимый? / – Нету меня») или будут легки, неосновательны, а порой даже шутливы, как в стихотворении «Доказательство»: «Смерть застенчива, даже – пуглива, / и её так легко обмануть!», «– Смерть наивней любого ребёнка, – / так теорию я развивал», в результате чего «нога соскользнула с опоры», и:

Зацепившись штанами за жерди,
я завис между светом и тьмой.
Так вопрос о наивности смерти
был доказан на практике мной.

Разум пытается ощутить изнутри заколачивание гвоздей в крышку и опускание гроба в могилу, грохот комков земли по крышке, страшный холод («до костей пробирает могилы / беспредельщик – январский норд-ост»), отсутствие звуков и впечатлений (только «воет, застолье верша, / опьянённая падалью сука./ Слава Богу, живая душа!»), – пока не начнётся разложение и не полезут отвратительные черви. Рассудок видит в смерти только то, что могут видеть глаза. Ну, в крайнем случае, то, что могли бы увидеть глаза – скажем, в зеркале: «кривляка злой и незнакомый / глядит из мутной пустоты», «Гомерический ужас пустого пространства». «Пустота» здесь говорит сама за себя. Пустота космоса, пустота одинокой души усопшего, выхода нет.
Но и представляя это, ты не можешь себя обмануть, успокоить одной лишь констатацией разложения физического тела или сентенцией, что от жизни остаётся лишь «горстка пепла да горстка монет». Иначе как объяснить постоянно ощущаемую связь с покойником как с живым человеком («Мы не мертвы. Хоть ты не видишь нас», «Так жутко, что сигнал идёт оттуда! / Так благостно, что всё-таки идёт»)? Как объяснить то, что люди перед смертью, но ещё живые, видят своих умерших близких («на высохшем древе перед ним распустились глаза», «Где ж я видел вон те – голубые, / где я карие эти встречал?..», «тени предков, пузырями всплывающие из бездны»), а порою даже говорят с ними? Откуда эта связь, какова её природа? Неужели права Библия, и у Бога действительно нет мёртвых, у Бога все живы?
Вот с обдумывания этого явления и начинается серьёзный анализ явления смерти. И даже вроде как игривые, в стиле чёрного юмора и гротеска стихотворения-шутки всё равно куда как серьёзны: «прыгаю на подоконник./ Пьяно ворчит санитар: / – Нервный попался покойник». В этом плане особенно интересно произведение «В доме-музее поэта N.», где смотрительница рассказывает ЛГ о призраке поэта. Он решает её разыграть и шепчет: «Это я и есть», та падает в обморок, но когда ЛГ жалуется в отдел культуры на смотрительницу с несовременными, отсталыми взглядами, то получает ответ:

В музее нет смотрительницы, душка!
Дежурства там – студенческий подряд.
Когда-то да, работала старушка,
Преставилась пять лет тому назад.

Смешно? Смешно. Но ведь вывод-то, вывод-то каков: посрамлены современные, передовые взгляды героя... и как с этим быть?
В этой связи вспоминаются скребущие невидимую дверь скрюченные пальцы отца, вздымающаяся под рубахой и дышащая окостеневшая грудь. Отсюда в «Последнем полёте» ощущение тождества усопшего и живого («наяву правят тризну по мне,/ а во сне я нисколько не умер»), усопшего и воскресшего («Отшатнётся в испуге жена / и меня сквозь меня не увидит»). Смерть как сон, сон как маленькая смерть, а воскресение души в потусторонней, невидимой реальности, параллельной нашей, уже за чертой, но с возможностью наблюдать за своими живыми близкими, – т.е. послесмертие, – это и есть настоящая жизнь. Возможно, более настоящая, более органичная для души, чем та, которую она вынуждена вести в скафандре тяжёлого, грузного тела.
Намёк на возможность такого понимания смерти виден уже в стихотворениях «Тень» и «Бунт двойника» – поэтических парадоксах с интересным философским подтекстом. Тень ЛГ пригвоздили к стене, отойти от неё он не может и поэтому отгрызает её, как волк отгрызает собственную лапу, чтобы вырваться из капкана. Двойник – отражение в зеркале – выпивает бокал, в который подмешан яд. В результате – смерть: «Наутро протяжную трель / в прихожей выплёскивал зуммер», «Я уже не от мира сего – / человек, не имеющий тени». А поскольку тень может быть только от материального, плотного тела-скафандра, а освободившийся от тела «не от мира сего», а значит, принадлежит какому-то иному миру, – получается, что ЛГ продолжает существовать, поскольку ощущает себя. У нас нет этому доказательств, потому что мы не видим его «во мгле живой, в которой можно только / лицом к лицу и разглядеть лицо», но он видит и слышит нас и ощущает своё бытие: «Зачем вышибаете дверь? / Зачем говорите, что умер?».
После этого не такими уж и парадоксальными кажутся строки: «пошлая выдумка – жизнь», «Лишь в одном – в ожидании смерти / есть надежда на светлый Исход». Действительно, если есть инобытие, значит, есть и исход души в обитель света, о которой говорят все, кто перенёс клиническую смерть, переживал вещие сны или помнит свои ощущения после операции: как после лёгкого парения в пространстве («Благость вечности и благодать») – вовсе не пустом, а заполненном, но совершенно не материальными объектами – он потихоньку входит в свою материальную оболочку и чувствует её неподъёмную, свинцовую тяжесть, её невыносимо узкие, давящие, косные формы. Латы! «Одичалые судороги тела / запрессованного в карцер / затвердевшего кокона», «животная паника загнанного в западню». Как не принять душой пророчески прозревающие строки поэта: «вольным и бессмертным / позволит стать лишь собственная смерть»?!..
И как после этих строк не понять и не принять аллегорию Смерти-гостьи поэта, женщины умной, прекрасной и душевной, в которую нельзя не влюбиться?

Проходи, хлеб и соль на столе.
Кстати, где атрибутика драмы?
Где коса, капюшон-балахон?
– Предрассудки, – ответствует дама, –
Зри мой истинный стиль и фасон.

Как истинный стиль Смерти-гостьи оказывается сродни сказочно прекрасным женщинам на иллюстрациях Уильяма Моти, использованных при оформлении сборника, так и истинная суть смерти как явления тоже может оказаться чистым Светом, в котором есть настоящая счастливая жизнь, как в этом заверяют те, кто побывал в состоянии клинической смерти.
И, тем не менее, умирать не хочется никому. Поэтому Смерть-гостья, которая чувствует, как трепетно относится к ней поэт и, похоже, отвечает ему взаимностью, говорит: «И покуда тебя обожаю, / не посмею к себе призывать». Отсюда мотивы женской измены в одноимённом стихотворении: «Смерть моя обманула меня! / Смерть моя, ты с другим загуляла!».

Интересна образная система этого сборника, поэтическая техника, говорящая о высоком уровне владения автором классическими и современными поэтическими приёмами.
Есть прекрасные сравнения («и на блюде небесном Луна, / как глава Иоанна Предтечи», «жар молитвы – как выброс аорты»), звучные олицетворения («хлестнёт... стариковский всевидящий взгляд», «бег напористого дня»), яркие метафоры («паутину сплела тишина», «бабочка райского утра»), сквозные рифмы («Налево – не чаща, а тайна. / Она неизвестна тебе», «Но с поля доносится песня, / она непонятна тебе»).
Аллюзии – очевидное доказательство того, что мастера слова всегда в своей характеристике века склонны вести диалог со знаменитыми предшественниками:

Чуден Гоголь, Днепр силён, как встарь, –
редких птиц влечёт его стремнина.
Блок воспел аптеку и фонарь, –
Всё на месте, а в душе – чужбина!

Аппликация как приём цитирования – употребление известных выражений, пословиц и поговорок не в виде цитаты, а в качестве органически уместной детали, чаще всего – с включением дополнительных, эмоционально окрашенных слов: «Вот ваш удел: метать дешёвый бисер».
ОксЮморон – сочетание контрастных по значению слов, создающих вместе новое понятие, например, «в брызге огня». Вроде как нелогичное соединение в одном словосочетании двух слов, противоречащих друг другу, поскольку относятся они к враждующим стихиям, на самом деле, оно усиливает эффект именно благодаря контрасту.
Катахреза – сочетание противоречивых, но не контрастных по природе слов, понятий, выражений, например, «культ чириканий». «Культ» – слово, обозначающее трепетное отношение к чему-то, обожание, обожествление, преклонение перед чем-то, а «чириканье» – разговор лёгкий, ничего не значащий, порой весёлый.
Слияние и смешение впечатлений от всех органов чувств, что позволяет усиливать колорит эпитетов: «загустел аметистовый вечер» – цвет сочетается со свойством материи, вещества, с консистенцией: вязкость в данном случае.
Аллитерации и целые совпадающие слоги подчёркивают передаваемые эмоции и мысли, например, в стихотворении «Звуки сна», которое повествует об ощущениях от развала некогда единой страны и падения в бездну дикого капитализма и беспредела: «рдеют пальцы в азарте грести», «вдоволь вдов / вдоволь шАровых крошек / псы напасти пасут на постах /...костерком костенеющий стяг».
Каламбуры, основанные на близком созвучии («за муру замарал за морями отчий дом и отеческий стяг», «родные вянут родники»).
Использование архаизмов («окормит», «не чую», «обетованную», «потреба», «борений», «чадо», «зеницах», «узреет») для придания торжественности и пафоса.
Использование неологизмов – не так давно возникших слов («сексотить», «спринт»), прозаизмов («истово тлеет шиповник, распаляя инстинкт основной»), терминов («эвтаназия», болезни: «Альцгеймера», «Паркинсона»), авторских неологизмов («Время полураспада урана. / Время полугосподства свинца»), просторечий, жаргонизмов и поговорок («жлобство», «сдюжу», «чихвостят», «не прыток на подъём», «ни хрена впереди не осталось», «жизни полушка») для придания оттенка негодования или иронии.
Ирония может достигаться также путём соединения в одном словосочетании абстрактного существительного с конкретным эпитетом или дополнением, нередко носящим отрицательный оттенок («о брюхатом, напыщенном благе», «старец – расплывчат и сдобен», «сценарий страсти»), торжественного архаического слова со словом уничижительным, презрительным («Не плыть амёбам супротив теченья»).
Тот же метод работает и для подчёркивания драматичности и чувства жалости: «обречённость больничной пижамы».
Лексически-синтаксическая анафора – повторение начала стиха и синтаксической конструкции в смежных строчках: «ветки к югу, где листья темнее, / ветки к северу, где – голубей».
Звуковая анафора – повторение схожих звуков: «Дерзил, дерзал, терзался».
Хиазм – перекрёстное расположение параллельных членов в двух смежных предложениях одинаковой синтаксической формы: «И уже он ни в чём не уверен, / и уже не отступит ни в чём», «Царства злобы и зависти царства».
Строфическое кольцо – повторение начальных слов или звуков в начале и конце строфы, зачастую с обратным порядком размещения слов (т.е. в соединении с хиазмом): «Тяжело умирать раньше срока? / Раньше срока легко умирать».
АсИндетон. Бессоюзие, исключение союзов при перечислении – для сжатости, лаконичности фразы: «Мамин лик в туманных хлопьях стирки. / Нервная, скользящая родня. / Лампа. Света тусклые опилки...».
ГипометрИя – укорочение длины строки. Автор словно набирает грудью воздух для полноценной строки и вдруг выдыхает на полпути, останавливается:

Там призрачно-прозрачно бродят тени,
и души неприкаянно парят.
Там нет страстей и прошлых искушений.
И нет преград.

Всё это – блистательное доказательство высоты поэтического уровня, подлинного мастерства.
В сборнике «Возлюбленный Смерти» есть такие удивительные строчки: «я ветви надёжные в небо вонзил, / как в обетованную почву!», «отверженный от родимой земли и укоренённый в небо». Хочется пожелать Павлу Баулину надёжных корней в ином небе, которое не требует отвержения от земли, – в небе творчества. На многие, многие годы. И пусть за ним как можно дольше не приходит его Возлюбленная.

Сентябрь, 2014 г.

См. также:         Подборка из книги        Авторское предисловие к книге

Читать все статьи о Павле Баулине:

Философия творчества Павла Баулина
Королева дождей
Красная притча на злобу дня
Россия, Русь как патриотическая тема
Звёзды над обелисками
Цветы на могилу
Крылья в поэзии Павла Баулина
Ушёл из жизни Павел Баулин
Павел Баулин: поэт и личность
Полная биография Павла Баулина – поэта и политика
Личная страница Павла Баулина (со ссылкой на все его произведения)