Король из современной сказки

Неожиданно для себя открыла удивительно интересного автора и теперь не могу с вами не поделиться.

Как с первых слов сшибает стих виски...

Открыла я это там, где, казалось бы, трудно кого-то открыть – в коллективном сборнике, которые поэты как люди иронически настроенные обычно величают «братскими могилами», считая, что в большом сборнике, где много, как говорится, всякого добра, легко затеряться настоящему мастеру. Я эту точку зрения никогда не разделяла, неоднократно натыкаясь на примеры, её опровергающие. Вероятно, чтобы это доказать, нужно просто прочитывать сборники до конца, хотя многие их даже не открывают, заранее скидывая со счетов. Я же, не будучи предубеждена, ожидала встретить произведения разного уровня, в том числе сильные, которые могли мне очень понравиться, но никак не ожидала сделать открытие, т.к. считается, что все выдающиеся, слишком заметные авторы уже заангажированы фестивалями и альманахами при них. Чтобы был Поэт, не входящий в число раскрученных тусовщиков, уже всем известный и примелькавшийся, и где, в коллективном сборнике... Представить такое трудно. Скорее можно обнаружить настоящего Поэта в одиноком и внешне непримечательном провинциальном авторском сборнике, как со мной неоднократно случалось (смотрите, например, мои статьи «Мыслитель и его Украина» и «Поэтическая исповедь Донбасса»). Но на этот раз он встретился в сборнике литобъединения «Созвучие» г. Дружковка.
Он – это Анатолий Фёдорович Жариков (Иванов), немолодой автор из провинции (Донецк – Дружковка, потом Марьинка Донецкой обл. – с 2014 в пос. Высокое под Харьковом в положении беженца), выпустивший в 2016 г. в Онтарио (Канада) сборник «Influenza», а позже – два электронных сборника «Завтра будет вчера» и «Спираль бабочки». Все эти книги доступны в интернете, и с ними, безусловно, стоит познакомиться. Но для того, чтобы просто представить творчество человека, о котором большинство читателей не слышало, пока вполне достаточно этой примечательной подборки, которая открывает сборник г. Дружковка «Созвучие».

Начав читать, сначала я отметила для себя ироническую манеру автора, характерную как для развлекательно-интеллектуальной поэзии известных мастеров слова, так и для более молодых поэтов, стремящихся быть в «мейнстриме». Само по себе это свидетельствует только о наличии определённого уровня и умении играть со словом (многие, впрочем, заигрываются почти до потери смысла). Но ирония у Анатолия Жарикова как раз любопытная, по большей части удовлетворяющая самому взыскательному чувству меры. Конечно, и в ней неизбежно присутствует модный мотив («возьми в основу алкогольный ритм, пчелиный шум, завесу дыма в чайной»), но у него это не выглядит нарочитым, а иронично-сниженные образы («Весна. И, как обычно, грязь, шипят носы меж пальцами, что гуси») соседствуют с задушевными:

У меня есть жёлтое зерно
для пернатых, фей и НЛО.
Для небритых особей – горилка,
для уставших мягкая подстилка.
А для той, что из моей мечты,
поливаю белые цветы.

Что интересно и характерно для иронии Анатолия Жарикова, так это присутствие в ней немалой доли самоиронии, что отнюдь не входит в арсенал знаменитостей.

Неглиже от second hand,
гвоздь советский из штиблет...
гость вчерашний на обед.
Вам, щетина, сколько лет?

И зря, потому что доброе подшучивание над собой, которое кажется саморазоблачением (а короли не любят выглядеть голыми!), на самом деле заставляет почувствовать автора своим, таким же человеком из народа, как ты сам: «С клумбы я надрал цветов для милой, отчитался заодно под Ильичом». А своего, конечно, воспринимаешь ближе, понимаешь лучше и стремишься вникнуть в то, что он пишет.
Пишет же Анатолий Жариков в уникальной манере и, поднимая темы, рассматривает их с непринятого угла зрения, да ещё сдабривает порцией язвительной иронии – впрочем, иногда смягчаемой горькой философией бытия.
Кроме того, его отличает и высокий уровень поэтического мастерства. Взять хотя бы последнее приведённою мной четверостишие: на четыре строки присутствует четыре поэтических приёма! Макаронизм (использование иностранных слов и выражений) «second hand», т.е. секондхэнд; реалия (современные жизненные понятия, приметы быта, факты культуры, политической жизни) «гвоздь советский из штиблет»; симфора (форма метафоры на грани прямого, непосредственного значения) «гость вчерашний на обед», где гость подразумевается то ли приглашённым, то ли – неожиданно, но смешно! – в качестве самого обеда; и, наконец, метонимия (замена слова описанием с указанием признаков не названного прямо предмета или особи) «щетина», обозначающая гостя или... самого поэта.

Я позволяю себе вставлять в рассказ о творчестве автора какие-то элементы анализа творческой манеры – а значит, неминуемо и названия поэтических приёмов – не для того, чтобы замучить читателя «ненужными подробностями». Просто таково моё глубочайшее убеждение: без этих «ненужных подробностей» читатели не могут понять, чем отличается один поэт от другого, что в их творчестве «такого особенного» и почему они должны верить на слово критику или рецензенту, превозносящему какие-то стихи и не утруждающему себя подтверждением своего мнения хоть чем-нибудь. Разве что за «подтверждение» выдаётся любое выхваченное из книги четверостишие, вовсе ни о чём само по себе не говорящее. (Так, увы, и пишется большинство рецензий, где поэтов голословно, бездоказательно награждают звучными похвалами, и чем щедрей, тем лучше!) А ведь если поэт является настоящим Поэтом, он непременно имеет свою особую манеру письма и свои излюбленные приёмы, помогающие создать особую, неповторимую атмосферу в его произведениях. Разве можно спутать Есенина и Маяковского, Цветаеву и Ахматову?! Поэтому я и считаю, что простое забрасывание автора «одобрямсами» ни ему, ни читателю ничего не даёт. Нужно показывать своеобразие и демонстрировать, чем именно оно достигается.

А теперь всё-таки о темах, которых коснулся Анатолий Жариков в своей поэтической подборке. Есть у него и яркие, метафоричные строки пейзажной лирики:

И стеклодувы выдували зря
из жёлтого песка тепло и море.
Прикушена прищепкой на заборе
последняя декада ноября.

Есть и стихи о женщинах: «На землю из-за туч приходит ночь, блистательно, как женщина поэта» или вот такой остроумный солецизм (намеренное, для комизма, искажение правил грамматики), в данном случае это инверсия – разделение на две части слитного словосочетания «ногами от блистающих плечей» с помощью оборота «у женщин»: «с теплом появится возможность плыть ногами/ у женщин от блистающих плечей».
Но мне ближе оказались стихи с переосмыслением библейских образов Адама и Евы:

Нынче твой необычен взгляд,
щёки алы, очи горят,
подойди, я твой верный муж,
я тебя обниму.
И послушалась, и подошла,
словно цветом с лица сошла.
И узнали, что наги, мы.
Боже праведный, помоги...

При всей современности поэтических средств (гипометрия, т.е. намеренное укорочение строки «я тебя обниму», обратная рифма «наги мы – помоги», т.е. гимы – моги) здесь удивляют вовсе не они, а, прежде всего, подлинно фольклорное начало. И такие стёртые клише былин и народных песен «алые щёки», «очи горят», и вроде как не приветствуемая нынче глагольная рифма – к тому же рифма однокоренная! – «подошла – сошла» на самом деле прекрасно служат общему впечатлению, поскольку сразу вводят нас в атмосферу далёких, мифических времён, в атмосферу нравственной чистоты – ещё до библейского «грехопадения». Умение почувствовать, когда можно и даже нужно использовать стёртые штампы, а когда нельзя, как раз и отличает настоящего мастера слова.
А сколько искреннего чувства и горечи в таких жизненных строках об отчуждении между близкими людьми:

От мужской моей руки
до груди твоей высокой
выросла трава осока,
дикая, как у реки,
где гуляют парой утки.
Жизнь, проигранная шутка,
давит клавиши-виски.

Да, здесь есть и свежее, оригинальное сравнение «дикая, как у реки, где гуляют парой утки», и метафора («давит клавиши-виски»), но их ещё более усиливает фольклорный образ: «От мужской моей руки/ до груди твоей высокой / выросла трава осока», звучащий, словно старинная народная песня. К тому же завершается это в свойственной Анатолию Жарикову едко-горькой манере иронической философии, и это придаёт всему стихотворению неповторимый аромат особенного, гармоничного соединения седой старины и неподдельной современности.
И как здесь не показать образец его переосмысления уже не библейского сюжета, а гомеровской «Одиссеи»!

И отправляешься в путь с Одиссеем
бороться с чудищем и прочей хренью,
И та, пропавшая в ночи осенней,
сидит у моря, стирая зрение.
И ты, плешивый и гениальный,
смешав победы и поражения,
вернёшь потерянное расстояние
на грудь в ладонях от спящей женщины.

«Плешивый и гениальный», как иронически величает себя автор, снисходительно позволяет себе «прочую хрень». Сниженная до разговорной и даже вульгарной формы лексика вообще свойственна Жарикову, кроме того, здесь она усилена иронической метафорой «стирая зрение», тоже носящей разговорный оттенок. Но тут же это впечатление переходит в прямо противоположное – в высокое, патетическое начало, говорящее о чистоте отношений, о подлинном чувстве. И этот контраст – присущая поэтической манере поэта изумительная изюминка.
Вот и в стихотворении, обращённом к жене, потрясающее соединение строк, говорящих о браке, с одной стороны, как о приевшейся обыденности:

Ты меня знаешь, как знают погоду суставы,
всё повторяется, милая, с точностью свинской,
листья пикируют в грязь, ветер кустарники тискает,

с чистой, пронзительной развязкой, начисто опровергающей всё предыдущее, с другой стороны:

я тебя знаю, как улицу светлую – ставень.

И – через строфу – ещё такие же сильные и неожиданные соединения:

я привыкаю к тебе, поэтому рано старею,
ты меня знаешь, как ласточка свой угол клеит,
я тебя знаю, как пальцы слепого – слово.

Да, «привыкаю, поэтому рано старею», но – «я тебя знаю, как пальцы слепого – слово»!
Удивительно хорошо, гармонично...

Есть в творчестве Анатолия Фёдоровича и военная тематика, тем более что её поэт почувствовал буквальным образом, как говорится, на своей шкуре. Сперва при начавшихся обстрелах поэт ещё мог с шутливой интонацией заявить посланцам смерти из ВСУ: «Если даже и выбиты рамы, дом стоит, прилетай, не промажь», но когда они действительно не промазали, было уже не до шуток:

Я сразу вырос из своих калош,
едва узнал смещение пространства
в квартире. Огневая астма
топтала грудь, а крышу била дрожь.
Но уходило всё за горизонт –
огонь и трубы, боль ушла последней.
И ты сказала: «Это страшный сон» –
и руки опустила на колени.

Какая-то доля шутки здесь ещё остаётся в первых строчках о калошах, но, по сути, поэта оставляет спасительное для духа остроумие, и в аппликации (цитировании в несколько изменённом виде известного фразеологического оборота) «пройти огонь, воду и медные трубы» недаром последней символически уходит боль. А заключительные строки о жене – вершина простоты и эмоциональности в передаче трагедии.
Такое же слабое подобие улыбки, пытающейся появиться на губах, но выглядящей как гримаса боли, жжёт сердце читателя в удивительном стихотворении о реакции жителей разбитого дома:

На улице хоронят,
так много в чёрном бархате гробов.
Спешат, чтоб вовремя в подвал успеть
до новых взрывов. Можно бить посуду –
никто не удивится, скажут: «Треть
от дома нашего осталось, будем
спокойны, терпеливы».

Последовательный, неторопливый перенос (анжамбеман) части единого словосочетания на другую строку очень удачно передаёт спокойствие и терпеливость и выразительно подчёркивает весь ужас контраста от такой невероятной приспособляемости человека к любым условиям выживания.
Впрочем, Анатолий Жариков не слишком большой любитель сантиментов, и уже в следующем стихотворении, написанном позже, в помещении для беженцев в Харьковской области, он находит в себе силы ёрничать по поводу судьбы и Провидения:

Но гений Бог-Господь-Исус
подул на бороду и в ус,
как раз меня с женой и спас,
а на кровати через час
(по киевскому) взвыл фугас
и разорвалась бомба-дура
(всё прочее – литература).

Среди современных литературных корифеев Украины считается дурным тоном всерьёз писать о вере и Боге, и скороговорка «гений Бог-Господь-Исус подул на бороду и в ус» вроде бы вполне умещается в принятой среди мастеров тональности. Насчёт «вроде бы» напишу чуть ниже, при разборе этой темы. А сейчас хочу подчеркнуть, что иногда именно несоответствие реакции на страшное событие и вызывает сильнейший эмоциональный всплеск. Поэтому и скороговорка, и фольклорная аппликация «бомба-дура», восходящая к знаменитому высказыванию Суворова «пуля – дура, а штык – молодец», и невозмутимые ретардации (замедление сюжетного повествования путём введения описаний или рассуждений) «по киевскому» и «всё прочее – литература» – всё это работает на усиление читательского восприятия, чтобы люди посторонние прочувствовали атмосферу как непосредственные очевидцы или даже участники. И, подобно этому, в окончании этого стихотворения:

И вот уже я в пос. Высоком
смиренно мыслю о высоком,
ращу редис, полю укропы,
на крышу поднял белый стяг
(не забываю, что в гостях). –

на фоне омонимической рифмы «Высоком – высоком» работает на усиление восприятия высокомудрый архаизм (устаревшие слова и выражения, ныне служащие для пафоса и патетики) «смиренно мыслю», относящийся к разряду церковной лексики, но – в сочетании с близлежащими многозначными реалиями «укропы» – служащий для отражения внутреннего протеста. Что и подчёркивается прекрасным ироничным окончанием – вкупе с ещё одной ретардацией. Такой «белый флаг», как эти стихи, не только окунают нас в обстановку войны, но и передают авторские чувства. Невозможно при чтении не ощутить оскорблённой гордости, невыносимости унижения, которые неизбежно возникают в душе беженца, вынужденного проявлять трезвую покорность обстоятельствам и жить по указке принимающей стороны.
А какое отношение у автора к законам этой «принимающей стороны», прекрасно показывает стихотворение, на первый взгляд, посвящённое весне:

Весна.
Полдня предложению суставы ломаю,
правила синтаксиса вспоминая.
Земное по дождю соскучилось наверняка,
как по слезе щека.
Молодые деревья не краше старых,
тощи, как первые овощи на базарах.
И, как акварелью апрель ни прикрась,
на большаке после дождя грязь.

Это так называемые акцентные стихи, с аритмией (в данном случае с удлинённой первой строкой и с укороченной строкой «как по слезе щека»). Конечно, здесь обращают на себя внимание в первую очередь удачные шутливые сравнения. Но не упустите для себя отметить, что именно аритмичная первая строка, да ещё с такой точной метафорой, характеризующей расшатанный ритм («Полдня предложению суставы ломаю»), и создаёт эту игривую ироничность и наигранную ради этого случая аритмию. А в целом как раз они подготавливают нас к самому важному последнему двустишию:

Так и при каждой новой власти
будет неточной рифма «краще». –

двустишию, кратко и афористично припечатавшему нашу замечательную власть, связав её с «неточной рифмой» и хромающим ритмом в единую, очень выпуклую и броскую, метафору.

Вот почему я всегда настаиваю на важности для критических статей и рецензий хотя бы небольших элементов теоретического разбора. Ведь это предметно и зримо показывает, что и как достигается применёнными поэтом средствами!
И разве не нашу повседневную, неприкрашенную и такую узнаваемую, живую жизнь рисует Анатолий Жариков всеми своими авторскими неологизмами («под утро полоумел свет», «зажги свечу, она углы рассветит»), обратными сравнениями, т.е. сравнениями с изменённым порядком того, что с чем принято сравнивать («сифонил чайником кларнет, и кашляли дверьми фаготы») и обратными словосочетаниями с перепутавшими свои места подлежащими и дополнениями («ночь расшила жёлтая заплатка»), слоговыми переносами с разрывом слова на части («различить в каждом слове чу- / до жизни и улыбку смерти»), метонимиями на манер «щетины», о которой я упомянула в начале статьи (например, «Посчитай меня, официантка, я – три виски и стакан вина»)? Ведь это она, наша нестройная, хромая, нескладная, полоумная, уснувшая посреди дороги и перепутавшая сон с явью действительность... А в это время кто-то другой, преспокойно наживающийся за счёт того, что поступает – якобы! – на счёт армии, проводит время нехило:

берём коньки, садимся в медный таз
и улетаем, например, в Пуэрто-Рико.
Там наши ласточки проводят отпуска,
сорят крутые зеленью и чувством,
смеются женщины, какао пьют, пока
на родине под гнётом спит капуста.

И этим поэтика Анатолия Жарикова так отличается подчас от блистательных, но, увы, столь часто пустых стихотворений заигравшихся до неприличия модных творцов «красного слова», которые если и пользуются подчас теми же приёмами, то невпопад, без насущной необходимости для этого, не связывая их с тем, о чём говорят и что отражают, будучи увлечены стремительным потоком своего громогласного красноречия.

Иди за голосом, не мучай
ни рифму, ни строку, позволь дышать
свободой им. Прекрасно лжёт душа!
Рука ж фиксирует литературный случай.

Это я о том, как часто случаются творцы, которые бывают невероятно модными при жизни, но не всегда остаются в памяти потомков, поскольку были на самом деле «литературным случаем». Анатолий Фёдорович к этому разряду, к счастью, не принадлежит, поскольку дышит свободно, так что не стоит ему печалиться по поводу того, что «Я поздно встал, как русскому холста / небесного, не хватит мне листа», «век не осудит – вечность не заметит» или:

Бежит строка, строку,
смеясь, встречает.
И жизнь меня – «ку-ку!»
не замечает.

Я заметила, вы заметили, глядишь, и остальные приметят, и в память западёт не чьё-то закрученное и залихватское, а это, подлинное. Скажем, о Пушкине в Михайловском:

Киряет с няней, осени листы,
как сказки прошлого, загадочно просты,
в окрестностях чума, вакцины нет ещё,
пей, слушай сказки, плюй через плечо.
Стихи идут, как на Париж – ура! –
казаки Платова с победой новой.
И жалоба – с гусиного пера –
блаженного о тайне Годунова.

Старушка спит, как добрая Яга,
мурлычет кот, и чудо-кочерга
на две руки с летальницей-метлою
пылят по комнате сосновою золою.
В окошке Натали, то локотком,
то белоснежной ножкой чудо вертит.
И пахнет осень девственным снежком,
и пахнет жизнь бинтами, бромом, смертью.

Что мне остаётся ещё сказать? Разве что осветить своеобразный, апокалиптический мир Анатолия Жарикова. Вы помните известную крылатую фразу о том, что каждый творец создаёт свой мир? Мир Анатолия Фёдоровича, внешне напоминающий, но внутренне не родственный антирелигиозным, скабрезным выпадам «мейнстрима», если с чем-то и сравнивать, то с картинами Босха, который тоже в уродливых или искажённых библейских персонажах отпечатывал на холсте свою, живую современность. Так что в этом плане мы можем считать, что для Жарикова и для тех, кто пережил эту войну и вырвался из неё живым, Страшный Суд уже идёт, они его видели своими глазами.

Поэтический мир Анатолия Фёдоровича, впрочем, не всегда страшный. Он часто связан с музыкой и живописью («пишет женщину Брюллов, / тот, что ставит женщин выше / грязных улиц и дворов», «В загоне розовый трамвай, / авто и снег с кабиной вровень. / Стащив под ухо крыши край, / раскинув крылья, спит Бетховен»). Полон ссылками (аллюзиями) на крылатые строчки своих предшественников: «Вечор, конечно, помню, сыпал снег» (сравните с пушкинским «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась») и прямо их называет:

Как в девятнадцатом, сребристый свет
на ели и уже поддаты еле
влюблённый Пушкин, грустный Фет.

Вбирает в себя известные философские понятия и имена: «Чуть рассвело, и бог мой пьян, потом пьёт инь и курит ян» или:

Не торопись, возьми и взвесь
на каменной реснице Будды
и жизнь, как будто она есть,
и смерть, как будто она будет.

И при этом выражает своё, чисто своё понимание этого. Ведь что, в сущности, есть выражение «и жизнь, как будто она есть», как не ироническое афористичное определение нашей украинской действительности, и что есть «и смерть, как будто она будет», если не отрицание смерти и утверждение бессмертия?
А вы говорите, «гений Бог-Господь-Исус» – это безбожие... Нет, не безбожие, а, скорее, отрицание веры фарисеев (это о них поэт писал: «висели с мыслью на хвосте / идущего – им чуда мало! – / размазать чудо на кресте») и подчёркивание того, что мир держится верующими – в смысле, не фанатиками и не ханжами, а действительно верующими, что для автора равнозначно вере в добрые дела и любовь между людьми, а также между людьми и их «братьями меньшими»:

На столе, не открытый, читает себя Ницше,
мир пропал за окном, вещи
потеряли вид, нищий
жив не верой – верующими.
По стене рука шарит, двери
ищет, как по небу глаза – Бога.
А в моей дыре засыпают звери,
чтобы спать долго.

Глазами Бога можно и не отыскать. Но сердце не зря привело бродячих, бездомных зверей в авторскую хибарку – видимо, в ней устойчивая атмосфера любви.
В этом жариковском мире а ля Босх, казалось бы, таком «безбожном», зримо явлены «День Христос и земля Мария» (каково сказано!), и тут же «над горою раскинул крылья, спит космический аппарат», Апостол Пётр «закинул невод в водохранилище», и рядом «небо / аэроплан колышет облаками, / и Каин в братскую могилу камень / кладёт», и «памятник всё больше каменеет». Это наша реальность, прорастающая в библейские мифы, и события Ветхого и Нового Завета, заново воплощающиеся в современной обстановке.
Кажется, что конец всему, обрывается история Земли, всё бессмысленно, ненужно и разваливается на глазах:

Трубач ушёл, погасла папироска,
смели слова в совок, в ведро, во дворик...
Один ответ на все твои вопросы –
вселенский вой, такая вот историйка.

И весь этот предсмертный шок
и ужас под плохой личиной
живут спокойно между строк
не очень старого мужчины.

Даже времена перепутались и зашли в тупик: «Истощало время, день / вышел из квартиры», «от дверей до шкафа – вечность», и кажется, что «порой в твоём простуженном носу загадок более, чем в жизни». Люди уходят в никуда, оставаясь прахом («и мы уходим туда, где были, молчаньем слова, терпеньем пыли»), но эта нечаянная проговорка «туда, где были» беспристрастно выдаёт автора и его настоящую позицию, ибо если кто-то где-то до жизни был, значит, он был где-то, и это «где-то» существует.
И ничего красноречивее не свидетельствует о данной позиции, чем ершистый, язвительный, смеющийся, но истинный Бог в стихотворении «Мне вечность времени – я Бог!», написанном от Его лица.
Здесь всё унизано и унижено просторечной лексикой: «Вы скажете: "Какая, в бога, милость...", а я скажу, что я не так и плох», «я направляю ваше время в график, вы скажете: "О Господи, а на фиг?", а я скажу: "Фортуны колесо"», «и я скажу: "Милей не видел рож"».
На самом деле Жариков просто надевает маску короля-шута «из современной сказки», что «вечен, как малыш, который знает правду». Вот потому у него и «разбавляясь душой, как вином, плоть, от рук отбиваясь, взлетает». Он свободен от прописных истин, принятых повсеместно мнений, чьих-то решений и аксиом, он такой себе поэт-пророк-творец украинского разлива, дерзающий, смеющийся, но всё равно гласящий самое главное, истинное: «спешили... свободные люди – кому-то напомнить, что были и будем», «радость в нас самих» и «вы скажете: "О Боже, где пророк?!", а я скажу: "Ищите в вашем сердце"».

28-29.03.18 г.

Читать  стихи Анатолия Жарикова